Вчерашние заботы (путевые дневники) - Конецкий Виктор Викторович. Страница 81
И вот почему меня прихватило таким страхом, что я подумал, не пора ли Фомича вязать манильским тросом, если я еще хочу увидеть родные берега. Без всяких шуток в голове мелькало разное на эту тему.
Но я все-таки неторопливо и членораздельно объяснил ему, что встречное судно идет в бейдевинд волне и отлично управляется, что нас всего двое на все Карское море и потому мы найдем место, где разойтись.
– Он у нас на курсе! На курсовой! Смотрите радар! – заорал Фомич.
– Ну и черт с ним! – заорал я.– Оставьте его в покое! Скажите по радиотелефону, что мы плохо управляемся, – вот и все!
– Лево на борт! – заорал Фомич, потому что до него наконец дошло, что мы уже «лежим в корыте», то есть лежим лагом к волне, и это пострашнее встречного судна. Но команда «Лево на борт!» могла оказаться его последней командой, ибо надо было выводить пароход из критической ситуации с мимозной нежностью и постепенностью…
Ведь какой удивительный сплав оголтелой перестраховки и своеобразной силы одновременно есть в Фомиче, если он повернул на сумасшедший обратный курс, хотя на него давили: 1) жена, которая скоро взбесится от такого своего отпуска и считает часы до Мурманска; 2) три четверти экипажа, которые должны в Мурманске списаться с «Державино» и через четверо суток сесть там же, в Мурманске, на «Комилес», то есть любая задержка означает для списываемых невозможность слетать в Питер в этот промежуток; 3) я, ибо Фомич знает, что я смотрю на его маневры из последних сил.
Мы вывернулись, и я уже не отходил от рулевого, пока не прибавил ход и не набрал его, то есть пока судно не начало более или менее управляться. А Фомич бормотал про три доски на стойках каравана и нехватку аварийного запаса топлива: «Ежели, значить, мы теперь постоянно лесовоз, так надо бревна выписать и с собой возить, чтобы стойки для каравана самим делать… Из сосны крепче или из ели?..»
В 10.30навстречу человеческим курсом прошел еще один лесовоз.
К 11.30 шторм достиг критической силы. И давление начало подниматься так же стремительно, как падало (минимум был 992 миллибары).
Существует известное правило, которое никогда не имеет исключений даже в такой исключительно зыбкой области, как погода. Если ветер усиливается, почти не меняя направления, а давление при этом падает, то центр циклона пройдет над местом наблюдения. При прохождении центра циклона ветер ослабевает, давление, оставаясь низким, не изменяется; после прохождения центра циклона ветер резко усиливается и изменяет направление на противоположный румб, давление начинает резко возрастать.
Все так классически и было.
Мы разминулись с центром циклона, который несся со скоростью 40 км/час от юга Новой Земли к Северной Земле. И ветер заходил по часовой стрелке, меняясь на чистый вест, а потом и норд-ост.
Глянуло солнце.
Высветило с резкостью и беспощадностью границы между пеной на волнах, самими волнами и тенями под гребнями.
Видны стали доски нашего каравана в кипении никак не вологодских кружев.
И тут радист принес две радиограммы. Первая – об урагане на Диксоне, то есть там, куда Фомич так стремился.
РДО: «ИЗ ДИКСОНА ВСЕМ СУДАМ ШТОРМПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ=СЕГОДНЯ В РАЙОНЕ ДИКСОНА В ПЕРИОД ОТ 09 ДО 11 МСК ОЖИДАЕТСЯ УСИЛЕНИЕ ЗАПАДНОГО ВЕТРА ДО 30/35 МС = ДИКСОН ПОГОДА».
Вторая – бытовая: список членов экипажа, которые уже ехали в Мурманск, чтобы сесть на «Державино» и плыть в ГДР.
В этом списке была буфетчица Деткина. Не знаю, что больше потрясло Фому Фомича и Арнольда Тимофеевича: ураган в предполагаемом порту-убежище или появление на горизонте Соньки.
Я сейчас без шуток.
Фомичев не понимал, что мы полным ходом прем вдогонку за циклоном. Он глядел в радиограмму остекленевшими глазами и бормотал:
– Таким, значить, санпаспорт нельзя выдавать, а ее, значить, опять к нам!..
Ураган на Диксоне Фому Фомича, наоборот, утешил и как бы даже развеял. Он подошел к вопросу урагана опять с совершенно неожиданной стороны:
– Значить, теперь никто к нам не придерется, что назад повернули! Тридцать пять метров ветер, вот, значить, и все хорошо!
Удивительного качества и рода оптимизм зарыт в этом самородке.
Принимать ураганный ветер в корму!
Я пытался что-то втолковать ему, но он уже опять тыкал пальцем в фамилию «Деткина» на бланке радиограммы и орал о том, как он купил вкусное вино в Испании, а она выпила его и налила в графин кофе, а потом украла две бутылки водки из медизолятора.
(Водку в таком неподходящем месте прятал, как вы догадываетесь, старпом. Он же и проводил потом расследование – ползал со штурманской лупой по медизолятору и обнаружил на влажном линолеуме след женской туфли.)
Я понял, что Фомич находится в шоке, плюнул и пошел в каюту читать Чехова.
Правда, до этого я посоветовался по рации насчет урагана с «Пермьлесом», и мы пришли к выводу, что штормовое предупреждение касается как раз того штормового пика, который уже миновал нас.
Качало очень сильно, и вообще было тошно от ощущения обратного движения. Боже, как я ненавижу всякое попятное движение! Оно физически рвет мне печень, как орел Прометею.
Потом я заклинился на диване в каюте и читал, как Чехов не разрешал пройдохам содержателям сибирских гостиниц называть себя «превосходительством» (все другие его попутчики разрешали), и на этом я начал успокаиваться.
В 15.00 стали у острова Сибиряков (на Диксон идти было опасно).
Когда Антон Павлович над Енисеем думал о будущей удали и мощи русской реки, то он завидовал землепроходцу Сибирякову. Как Пушкин – Матюшкину. Хотя сам-то не в туристическую экскурсию ехал! А на Сахалин…
«Я завидовал Сибирякову, который, как я читал, из Петербурга плывет на пароходе в Ледовитый океан, чтобы оттуда пробраться в устье Енисея…»
Почитайте такое, стоя на якоре в трех милях от восточного берега острова Сибирякова в Енисейском заливе, укрываясь за островом от тяжелого шторма, вернее урагана, в который только что сунул свой побелевший от страха нос…
Думалось еще о том, с каким постоянством к концу каждого рейса начинает тянуть на классику и цитирование! В записных же книжках Чехова ничтожно мало цитат – две-три всего, включая строку из Лермонтова.
О штормах Антон Павлович заметил так: «Юристы должны смотреть на морскую бурю как на преступление».
09.09. 18.00.
Опять наперекор всем прогнозам – полный штиль.
Фомич капитально закемарил, испытывая глубокое удовлетворение по поводу покоя. Хотя следует немедленно идти по штилю на Диксон и садиться там на башку танкеру «Апшеронск», если уж мы ради приемки топлива совершили весь этот марш-бросок.
…Штиль был абсолютный и мягкий – как будто на кухне погоды сварили для нас кисель из голубики и подали его на стол Енисейского залива с молоком…
10.09. 10.45.
Стали на якорь в бухте Диксона.
Грязный прошлогодний снег в лощинах. Он задержался здесь на все лето, как недобрый гость в передней за шторой. И ждет своего часа. И час его близок…
Как только вошли на рейд Диксона, так Фомича обуяла тоскливая необходимость швартоваться к танкеру «Апшеронск» (за тридцатью тоннами дизельного топлива). Недавно тонны эти были любы и милы Фомичу, ибо дали ему возможность удрать со штормового моря. Теперь они превратились во врагов.
Фомич боялся швартоваться к танкеру, который «водило» на якорях. Для начала он зарезервировал себе левый борт танкера, сославшись на свой крен в левую сторону. Потом у него появилась мысль уговорить капитана танкера подойти к нему, Фомичу. И Фомич так открытым текстом и сказал в радиотелефон, что не пожалеет бутылку, вернее «полбанки», но «Апшеронск» принял это за грубоватую и туповатую шутку.
Ну кто это будет готовить машины и сниматься с якоря для передачи тридцати тонн топлива зачуханному лесовозу за «полбанки»?