Прозрение. Том 2 (СИ) - Бэд Кристиан. Страница 51
— Никакого совещания не было, — подтвердила Данни. — Оно будет завтра.
Реальность дрогнула, искажаясь. Два похожих зала — заваленный трупами и пустой — наезжали друг на друга, грозя раздавить нас.
В голове взвыло.
Я понял, что ещё чуть-чуть, и мой мозг разорвёт меня пополам.
Две тысячи лет назад девять первых эрцогов создали девять Домов Камня, закольцевав таким образом энергетическое равновесие нарождающегося Содружества.
Их сознания слились. Они создали первый круг равновесия воль.
Когда-то и меня взяли в мой первый эйнитский круг, где сознание моё на время потеряло индивидуальность и слилось с другими сознаниями.
И вот теперь у зелёного алайского стола снова стояли девять. Усталые, окровавленные. Полный круг.
Боль вдруг прошла. Сознание раздвоилось. И я увидел сразу ДВА совещательных зала со стоящими вокруг зелёного стола людьми…
И тут же снова всё помутилось во мне.
— Ещё, — шептала мне в ухо Кераи. — Ещё чуть-чуть потерпи, да?
Данини говорить не могла. Они с Ликстой «вели» процедуру, их лица размывались от усилий собрать то неведомое, что связывает наш мир.
Открытый космос. «Факел»
В дверь стукнули, и мембрана разошлась.
Кераи язычком пламени скользнула мне в изголовье. Данини вошла медленно, чинно. Она была в синей широкой юбке и белоснежной блузе, расшитой вручную, с глубоким вырезом и хитрой шнуровкой под полной грудью.
Сквозь тонкую ткань явственно проступали напрягшиеся соски. Пришлось закрыть глаза.
— Ну и чего ты тут разлёгся? — игриво спросила Кераи. — Ну-ка, ну-ка, открой глазки? — тёплые пальцы насильно раздвинули веки. — Чего это он, Данни, а?
— Симулирует, — Данини умостилась у меня в ногах. — Рассказывай, чего опять испугался?
— Почему — испугался? — удивился я. — Просто получил по мозгам.
— Не ври, — засмеялась Данини. — Не такая это страшная штука — психосетка, чтобы потом сознание терять. Твой Имэ ушёл сам, никто его за руку не водил. А ты — разлёгся в медкапсуле. Рассказывай, что тебя напугало!
— Да ничего я не…
Данини бесцеремонно запустила руку под простыню и коснулась места, которое и без того было озабочено её присутствием.
Я заорал от неожиданности:
— Данька!
Дёрнулся приподняться, силиконовые держатели натянулись, головная боль врезала мне в затылок со всей дурной мочи, а в бицепс впилась резиновая манжета с датчиками.
Пришлось замереть и расслабиться.
— Рассказывай, — без капли смущения сказала моя мучительница. — Иначе пытать будем…
— Что рассказывать? — взмолился я. — Тело на слово «пытать» откликнулось самым безобразным образом.
— Что хочешь и с любого места…
Данини занесла ладонь над вздымающейся против моего желания простынёй. Это было жутко неудобно, но слишком приятно, чтобы я действительно разозлился.
Прикрыл глаза, чтобы не видеть девушку, и понял, что так ещё хуже. Распалённое воображение нарисовало мне такое, что глаза пришлось открывать.
— Ну что ты всё время ищешь во мне труса? — я замялся. — Хотя… Что-то там было гадкое, на «Целебере». Похожее на страх. Уже когда мы завершили обряд и стояли возле стола… Ты, я, ваши ребята, Колин, Энрек… А потом я вдруг увидел, что генералитет снова сидит друг против друга — северяне и алайцы. И только на полу — кровь, и разбитый графин на столе. Но никто кроме меня ни крови, ни графина не видит. Алайский ликтор зачитывает договор, сообщают о прилёте инспектора Джастина, и он входит в зал вместе с Колином.
— И голова болит? — участливо спрашивает Данни.
— Да, — соглашаюсь я. — Очень.
Голова и сейчас болит тем сильнее, чем явственнее я понимаю, что в какой-то момент в совещательном зале исчезли всякие следы побоища.
Будто ничего и не произошло. Северяне чинно сидят за столом, ликтор читает договор…
Потом…
Потом якобы прибывает Колин, начинает спорить с Херригом, ссылается на запрет би-пространственных испытаний, ратифицированный Содружеством и Империей в 2234 году…
И никто, никто ничего не замечает. Стюард-алаец спотыкается и едва не падает в лужу блевотины, недоуменно смотрит на ковёр. Он ничего не видит, но запах…
Голова взрывается от боли. Я закрываю глаза и пережидаю. Данни я временно не вижу, и это тоже неплохо. Наверное.
— Твоё сознание понимает, что произошла пространственно-временная сдвижка, но не может её принять как факт реальности, — констатирует эйнитка. — Ты продолжаешь видеть события и до, и после наложения, параллельно, оба варианта, потому голова и болит. Дезориентация. — Придётся тебя полечить…
Она рывком откидывает простыню.
Я пытаюсь ей помешать, но под черепом снова активизируются боевые действия, к тому же меня удерживают фиксаторы капсулы.
— Керри, держи его за голову, — командует Данини.
Шелковистые пальчики ложатся на виски, голове становится чуть легче, но Данни проводит ладонями вдоль моих бёдер, и я уже не понимаю, с кем борюсь — с возбуждением, с болью, с девушками…
Меня буквально разрывает пополам между желанием отдаться ощущениям и прекратить это безобразие. Но я не в состоянии сделать Данини больно, и возбуждение, в конце концов, побеждает.
Данни распускает шнуровку на блузке. Левая грудь высвобождается. Возбуждённая, она сама тянется к моим губам.
Данни смеётся и наклоняется надо мной. Кераи закрывает мне глаза ладонями, нечего, мол, глазеть.
Я сдаюсь. Это хорошее поражение. Слишком приятное, чтобы не попробовать сдаться.
Меня гладят, целуют, касаются языком и обнажённой грудью. Целуют обе. А потом Данни садится на меня сверху.
В этот момент я забываю и про боль, и про самого себя. Тело врастает в небо, взрывается. Голова становится пустой, и я утекаю в мироздание. Измученный, мокрый.
Данни гладит меня, потом накрывает простынкой, целует в нос, в губы, в глаза. Кажется, ей нравится, что меня сейчас вообще здесь нет, только тело.
— Ну, — говорит она, когда я слегка возвращаюсь в реальность, — полегчало?
Девушка всё так же сидит у меня в ногах, блузка туго зашнурована, хотя только что…
Встряхиваю головой, и затылок снова начинает ныть.
Она же не могла так зашнуроваться за те секунды, что я лежал, созерцая потолок? Она же целовала меня всё это время?
Данини фыркает.
— Это откат, понимаешь? Мы вернулись на несколько минут назад. Всё это было с нами, и ничего не было.
Я вздрагиваю всем телом, и она ложится на меня, накрывая собой. Шёлковая, пахнущая яблоком.
— Не надо так метаться, — шепчет она. — Сознание должно принять, что реальность не такова, как ему кажется. Она другая. Разная. У неё — свои законы и свойства.
Боль разрастается у меня в затылке, и Кераи обнимает сзади за шею и целует в губы. А Данни продолжает воспитывать:
— Это — петля во времени и реальности, — повторяет она. Так было и так не было. Сразу. Таков мир. Так он устроен. Ты должен это принять, тогда боль уйдёт. Старайся, или мы тебя ещё не так будем мучить!
Я неожиданно для себя отвечаю на поцелуй. Они думают, что мне не понравилось?
Кераи отстраняется, заливается, словно колокольчик, а Данька демонстративно поднимает простыню.
— Ой, сдаюсь-сдаюсь, — смеюсь я, и боль действительно отступает. Единственное, что смущает меня — моральная сторона вопроса.
— Это не измена, — качает золотистой головой Данни. — Изменяют любимым только в своём сердце. Там, где ты не в силах признаться даже себе, кто ты на самом деле. Не бойся, ты никогда не изменял своей Влане. Она у тебя в сердце. И там останется. И это не может помешать тебе жить, дубина ты огромная. Вставай, одевайся. Хватит уже валяться! Все болезни у человека в его голове!
— А можно, я ещё чуть-чуть поболею? — мне уже хочется шутить.
— Попробуй только! Я к тебе Йитона пошлю! Боюсь, что до любви с мужчинами ты ещё не созрел!