И аз воздам - Шопперт Андрей Готлибович. Страница 21

Сидят они уже в темнице часов десять. И начинает образовываться проблема. Винишко испанское, что с собой прихватили, начинает настойчиво наружу проситься. Все бы ничего, бутылка есть, только в этом тесном чулане и девушка есть. Неудобно. И она начинает ерзать, видимо, и ее проблема эта посетила.

Петр Христианович время прикинул. Если они часов в десять вечера забаррикадировались, то сейчас уже утро вовсю. Чего бы полицейским из квартиры не убраться? Сколько они тут будут сидеть и чего ждут? Что те проклятые поляки, что убили лучшего царского друга, вернутся? Есть же у преступников завиральная идея – возвращаться на место преступления. Утешала мысль, что вот-вот это должно закончиться. Скоро проснется Александр, и ему доложат об очередном преступлении, совершенном патриотической организацией «Великая Польша». Там Брехт не поскупился и про жену императора написал, что она родила дочь от Адама, и то, что Адам продавал секреты России англичанам, и то, что следующим, кого убьют патриоты, будет сам Александр Павлович – главный враг «Великой Польши».

Почему-то граф надеялся, что просиживать в квартире Константина Чарторыйского после этого полицейские долго не будут. Всех их с облавами отправят поляков ловить. И те, даже сомневаться не стоит, выловят всех до единого живущих в Санкт-Петербурге западных славян. Поляк ты или чех, потом в камере расскажешь. Может, Александр лично бы и не решился на тотальную облаву, но в Государственном Совете есть умнейший товарищ Беклешов Александр Андреевич – бывший генерал-прокурор, и Трощинский Дмитрий Прокофьевич – нынешний генерал-прокурор, должны «уговорить» самодержца меры принять.

Веселье начнется, и тогда про квартиру убитого камер-юнкера забудут. А даже если и оставят пару человек в засаде, то вчетвером справятся. Главное теперь – не обделаться.

Только Петр Христианович уже хотел попросить Стешу подать ему ту самую братину золотую, что он из буфета с собой прихватил, а то еще конфискуют полицейские или затеряется случайно, как в комнате за стеной поднялся очередной ор и после этого зацокали каблуки по паркету. Потом наступила тишина и бубнежа, что доносился через двойную дверь, слышно не стало.

Брехт встал и, стараясь на каблуки не наступать, подошел к двери. Хотел подойти, запнулся о подол Стеши и чуть не рухнул на нее. Удержался, рукой затормозив падение, уперевшись в мешок. Тупой! В смысле десять часов сидел, вино пил, коленку и ножку повыше щупал, а спросить, а что там, в мешках и сундуке, даже мысль не возникла. Все мысли были, найдут или не найдут – сначала, а потом где тут ночная ваза ближайшая. А сейчас рукой в мешок угодил, и рука уперлась в…

– Стеш, а что в мешке? – Встал на колени и девушку ощупал граф, ну, чтобы не за то не ухватиться, когда подниматься будет. Какие-то две непонятные округлости упругие нашел. Наверное, мячики резиновые детские, до футбольных размер недотягивал. Но и не теннисные.

– Деньги.

– Вона чё? А в сундуке? – Семен Семеныч, а что должно быть в таком тайнике? Картошку с морковью хранят. Их же нельзя на свету хранить – позеленеют.

– Золотые монеты и серебряные.

И жадность обуяла. Как теперь бросишь? Их на что полезное пустить можно.

Глава 11

Событие двадцать девятое

Придерживая и чуть подтягивая вверх дверь, чтобы не заскрипела, Петр Христианович открыл первую дверь и остановился, вновь прислушиваясь. Дверь все же поскрипела чуть, и если там, именно в этом зале, есть полицейский, то мог услышать. Как бы человек поступил любой, услышав непонятный скрип? Правильно, пошел бы посмотреть, чего это скрипит. Шагов не было слышно, предположить, что там, в комнате, кто-то подкрадывается к невнятному скрипу на цыпочках можно, но не хотелось. Потому граф и вторую дверь потянул. Эта тоже чуть поскрипела. Вот Чарторыйские жмоты, на обычное подсолнечное масло могли бы и потратиться. Нужно-то всего пару капель. Нет подсолнечного? Льняное? Нужно подумать насчет подсолнечного, точно Брехт не помнил, но, кажется, уже вывели подсолнухи с крупными семечками. Да если даже и не вывели, то в подсолнухе один черт в разы больше масла, чем в малюсеньком льняном семени. Так еще и халву можно делать. Ее еще точно не изобрели.

– Стеша, – прошептал граф, – как этот шкаф отодвигается?

Девушка твердой рукой отстранила Брехта и что-то сделала внизу буфета, после чего тот легко отодвинулся. Петр Христианович морду лица высунул из-за него. Тихо. Никого.

– Стой тут! – выдворил девушку из тайника граф и испоганил братину золотую. Фух. Полегчало.

После этого растолкал Ивашек и Сему. Железные нервы у парней, тут смерть за дверью ходит, а они спят и похрапывают.

– Тихо. Вроде все ушли. Сейчас попробуем выбраться. Не топайте, может, в других комнатах люди остались, – Брехт прошипел это все в темноту и снова вернулся в комнату. А там сразу зажурчало, причем в угол. Невежливо. Такие гостеприимные хозяева… были. На ночь приютили.

Петр Христианович на носочках прошелся до завешанного портьерой окна и выглянул на улицу. Как раз был виден выход из подворотни. Под аркой тоннеля стоял полицейский в голубом мундире. То есть через тот вход, которым они в дом попали, выхода нет. Остается еще запасной на набережную Мойки, но надеяться, что полицейские дураки, и там охрану тоже не поставили – глупо. Хотя тут всякие варианты возможны. Кто-то же занимает два других этажа этого дома, а еще и вход в соседний дом тоже через эту подворотню осуществляется. Через тоннель все одно идти, а там полицейский. Можно ликвидировать. Жалко мужика, он-то не виноват, что план у Брехта рухнул. Себя, конечно, жальче. А если его оглушить, там полумрак, шарфом прикрыться. Не опознает потом. Ага. Их в Санкт-Петербурге с таким ростом не больше десятка человек, и это с учетом того, что в гвардию высоких набирают. Все же сто девяносто сантиметров для начала девятнадцатого века – это особая примета.

И остаться на день нельзя, Петр Христианович на сто процентов был уверен, что его дернут во дворец, не сам Александр, так Мария Федоровна. Он советы дал, а его не послушали, вот и результат. И теперь уговаривать Государственный Совет не предпринимать жесткие меры некому. Чарторыйский убит. Полякофилов не лишку при дворе осталось. А желающих повоевать, пограбить, удаль молодецкую показать, ордена заработать всегда в избытке. И повод замечательный.

Позади, выглядывая из-за него, к окну подобралась вся их банда. Брехт еще раз глянул на полицейского, тот ежился и кутался в епанчу, ветер, как и вчера, бросался во всех встречных и поперечных мокрой противной моросью.

– Будем выходить, попробуем оглушить. Не получится, тогда придется убить. Стеша, ты пойдешь с нами. Тебе здесь оставаться нельзя. Кстати, а чей это дом? Он ведь не Константину Чарторыйскому принадлежит?

– Нет. Это бывший дом президента Императорской Академии художеств Бецкова, который он завещал адмиралу Дерибасу, потому что тот был женат на внебрачной дочери Бецкого. А теперь вдова Дерибаса – Анастасия Ивановна его сдает. У нее рядом еще дом на Дворцовой набережной.

– Вот как! – Петр Христианович задумался. Он не знал, как вынести из этого дома мешки с деньгами, сундуки с монетами и коробки с украшениями.

Дерибаса Витгенштейн знал, и в памяти это осталось по наследству Брехту, адмирал тоже был заговорщиком, но чуть не дожил до осуществления оного. Помер. Удар хватил. Шептались в Москве, что генерала отравили. Мол, черный совсем был, когда его в карете нашли. А что, с графа Палена станется, если адмирал решился все рассказать Павлу, то вполне и отравить могли.