Никому о нас не говори (СИ) - Черничная Алёна. Страница 78

— Ты и так будешь делать то, что я скажу. — На отцовском лице сияет уверенная ухмылка. — Ты всё равно без меня сгниёшь. С золотой ложкой во рту ты, конечно, не родился. Но тебе потом её туда запихнули. Деньги, дорогие шмотки, гаджеты, отдых в люксовых отелях — ты привык к этому, как бы ни пытался доказать мне обратное. Сейчас из тебя лезет твой гонор. Но ничего, когда жизнь тебя придавит, приползёшь ко мне.

— Я уже приполз, — выдыхаю я судорожно, а от напряжения ощущаю в руках дрожь. Я застыл, кажется, намертво в этой позе у стола. — Чего тебе ещё надо?

— Я. Не буду. Никому. Звонить, — ответ отца чёткий и резкий.

— Тогда я уйду. Вообще уйду из этого дома.

— Иди, — он снова жмёт плечами. — Ключи не забудь на тумбочке оставить.

Я непонимающе смотрю на своего самодовольного папашу. Вот же мудак. Я ведь не к такому разговору готовился. А отец просто светится от моей растерянности. Он доволен. Он улыбается.

— Это специально, да? В прошлый наш разговор ты собирался меня под замок посадить. Что сейчас изменилось? Я готов. Давай, — перестав опираться на стол, развожу руки.

Не свожу глаз с отца. Ну же, старый хрен. Я ведь сдался тебе.

— Нет, — цокает папаша. — Это уже сделка. А не прогуливай ты пары, был бы в курсе, что сделка — это взаимные обязательства по соглашению, в котором учитываются интересы сторон. Только меня твои интересы мало волнуют…

Всего на одну секунду мир передо мной погружается в темноту, а потом всё затмевают яркие вспышки. По кабинету разносится оглушающий грохот и звон битого стекла. Да и мою правую руку как к огню приложили. А всё потому, что моё терпение взорвалось. Одним махом я сношу всё лежащее и стоящее на отцовском столе на пол. Часы, документы, телефон, ноутбук, какие-то конченые статуэтки — всё это оказывается усыпано осколками разбитого стакана и бутылки виски.

Только легче мне от этого не становится. Воздух в лёгких горит. Дышу я как загнанный в угол зверь: часто, рвано… Хочется испепелить взглядом своего же отца дотла.

Но вот теперь взрывается и он. Резко вскочив с кресла и перегнувшись через стол, хватает меня за грудки.

— Ты неблагодарная скотина, — шипит он. Из его рта летят капли слюны, а в глазах бездонное бешенство.

— Я ненавижу тебя, — с нескрываемым удовольствием выплёвываю ему прямо в лицо. — Ненавижу. — Отец сильнее стискивает пальцами мою футболку, так, что слышится треск ткани. Мы оба друг друга ненавидим. Это всё, что есть между нами. — Ну, бей! — я вызывающе вскидываю подбородок.

Белки глаз отца наливаются кровью. Ноздри раздуваются. Лицо краснеет с каждой секундой. Да и я вряд ли сейчас выгляжу по-другому. Внутри меня лишь агония. Если мы сейчас сцепимся с отцом в драке, то по хрен…

Но мы лишь застываем, нависнув над столом. Почувствовав, как слабеет отцовский захват, я резко отталкиваю его, процедив:

— Лучше бы после смерти мамы ты сдал меня в детский дом.

Отец плюхается обратно в кресло, а я так чётко и ясно понимаю. Всё. Конец.

Оказавшись у себя в спальне, я закидываю в первую попавшуюся спортивную сумку такие же первые попавшиеся мне в шкафу вещи. Просто запихиваю их туда одним комом. Кажется, это пара футболок, джинсы, спортивные штаны, худи, бельё. Планшет, ноутбук, личные документы также летят в сумку. Но руки трясутся. На трезвую голову и без похмелья моя решительность свалить отсюда хоть к чёрту на кулички значительно отличается от той, что руководила мной в прошлый раз.

Сердце долбится в рёбра. Уши закладывает от стука пульса в висках. Застёгивая молнию на сумке, я понимаю, что в этот конченый дом я больше не вернусь.

И если сейчас мой папашка станет у меня на пути, то всё закончится плохо. Очень плохо для нас двоих. Потому что во мне уже кипит то самое чувство, которое приходит ко мне перед боем: желание увидеть мерзкую морду противника в крови у себя под ногами.

Но на выходе из дома я пересекаюсь лишь с Крысёнышем.

— Ты? — она морщит лицо при виде меня и, отвернувшись, ставит свою крохотную сумочку на пуф. — Вернулся, что ли?

Изо всех сил сжимаю в кулаке лямки спортивной сумки.

— Ухожу. Причём насовсем. Радуйся, — цежу я, засовывая ноги в кроссовки.

— Серьёзно? — Лена даже снова оборачивается, а полы её незастёгнутого пальто расходятся.

И мне как воздух в лёгкие перекрывают. Обтягивающее платье моей мачехи демонстрирует уже прилично округлившийся живот. Заметив, куда направлен мой взгляд, Крысёныш лишь специально открывает обзор — она демонстративно распахивает пальто ещё сильнее, ставя руки себе на талию.

А я даже не знаю, что чувствую в этот момент. Наверное, это зависть и жалость к нему одновременно… Ведь того, кого родит Лена, возможно, в этом доме будут холить и лелеять, а не игнорировать и принижать, как меня… Но если нет, то мне искренне тебя жаль, малыш. Готовься травить себя ненавистью к собственному отцу.

Я молча достаю из кармана ветровки ключи от дома и кидаю их на пуф к сумочке Крысёныша. Они так громко ударяются о её металлический ремешок, что Лена аж вздрагивает, недоуменно распахивая глаза. А я, не говоря больше ни слова, выхожу из этого проклятого дома.

Пытается ли меня кто-то остановить? Нет.

Автоматические ворота легко разъезжаются перед моим капотом. Никто не бежит за мной вслед. Я замечаю лишь того самого охранника в зеркале заднего вида. Когда я выезжаю за пределы участка отцовского дома, он зачем-то выходит на улицу вслед за мной и стоит там до тех пор, пока я не сворачиваю на другую улицу.

Хотел бы я, чтобы мой конченый папашка бежал за моей машиной, спотыкаясь? Да пошёл он на хрен.

Но меня трясёт до сих пор. Только в машине я замечаю засохшие кровоподтёки на правой руке ниже локтя. Видимо, обо что-то поцарапался, смахивая вещи с отцовского стола. И в этой же правой руке я всё ещё сжимаю брелок от автоматических ворот. Грею его в пальцах и не отрываясь смотрю на пустую загородную дорогу. И чем дальше я отъезжаю от дома отца, тем сильнее отхлёстывают по внутренностям рвущиеся нити, связывающие меня с тем, что принято называть семьёй.

Не семья это. И никогда таковой не была.

Лишь рядом с Аней я впервые за столько времени хотя бы вспомнил, что это такое: забота, беспокойство, нежность.

И если бы не её строгая маман, я бы уже ворвался в их квартиру, сгрёб Аню в охапку и свалил бы с ней на край земли. Да чёрт с ним, с краем земли. Сейчас мне достаточно даже Богудонии. Спрятаться там от мира, трахаться с Аней напропалую и ни о чём не думать.

Но сегодня мне придётся вернуться туда одному.

А брелок от ворот уже жжёт мне пальцы. Эта чёртова штуковина словно склеилась с ними. Делаю несколько глубоких вдохов и выдохов и только после этого опускаю стекло. Я вышвыриваю брелок на полном ходу куда-то в камыши у дороги…

Глава 44

Глава 44

Несколько дней проходят в жутком напряжении. Я не могу ни о чём думать, кроме как о разговоре с ректором. Даже мысли о Богудонии и Тимуре не так лезут в голову, как мысль о моём предстоящем отчислении.

Я хожу в академию со страхом. Всё жду, когда на пару войдёт кто-нибудь из деканата и попросит меня с вещами на выход, ткнув в мой нос в приказ об отчислении.

А пока его нет, я делаю вид, что у меня всё хорошо. Особенно при маме. Улыбаюсь ей. Отвечаю на все вопросы, связанные с учёбой, но незаметно скрещиваю пальцы то под столом, то в кармане домашних штанов.

Я даже не знаю, как мне ей всё объяснить. И представить страшно.

Но по самой академии уже поползли слухи. На следующий день после беседы с ректором Соня напрямую меня спросила: правда ли, что за драку с Петровой я теперь могу вылететь посреди семестра?

Врать я ей не стала. После такой новости она весь день сама ходила как пришибленная.

Да и одногруппники тихо перешёптывались за моей спиной. Лишь наша староста попыталась аккуратно узнать, в чём дело. Я так же аккуратно ответила, что пока не хочу общаться на эту тему.