Гибель титанов. Часть 2 (СИ) - Чайка Дмитрий. Страница 10

Римлян почти не трогали, и они с затаенным ужасом смотрели на жутких всадников и пехоту с вислыми усами. Новичков в Италию не посылали. Сюда пришли новые хозяева этой земли, которые жадно смотрели по сторонам. Ведь все это теперь принадлежит им. Они это кровью своей заслужили и верностью государю. И только один человек не разделял всеобщего восторга.

— Мать говорила, что каждый всадник немыслимых денег казне обходится, — напряженно думал Владимир. — А ну как деньги закончатся? Или неурожай какой? Или засуха? Или торговля упадет? Взбунтуются ведь воины. У ромеев сколько раз так бывало. Императора Маврикия так и вовсе убили, когда он решил жалование понизить. А тут вон земли сколько. Дай всаднику надел побольше, и пусть его крестьяне кормят. Франки не дураки, и лангобарды тоже не дураки. Повезло нам, что они всей силой не выступили, костей бы не собрали. Или не повезло? Нет, наверное, не повезло. Так и было задумано. Отец не станет собственное войско губить.А насчет крестьян подумать надо будет. Хорошее это дело, печенкой чую. Только мать сказала, что императором мне не бывать, потому как младший сын. Ну да ладно, придумает что-нибудь. Она у меня умная.

Мария, сидевшая на кресле рядом с мужем, с любопытством наблюдала, как ткач устанавливал какую-то необычную прялку и раскладывал мотки шерсти. Она, как и любая знатная женщина того времени, умела обращаться с иголкой и даже вышивала в молодости. Но теперь она это занятие забросила, ибо незачем пальцы колоть. Нужды в этом нет, а соблюдать старинное римское благочестие глупо. О нем позабыли давным-давно.

— Остроумно! — сказал Самослав, когда ткач, находившийся на грани обморока, трясущимися руками крутанул колесо и начал сучить нить. Император видел что-то похожее в деревне, в прошлой жизни, на дедовом чердаке, да только тогда уже разучились работать на прялке местные бабы. Вот и валялась она там, брошенная за ненадобностью.

Император повернулся к руководителю Ремесленного приказа, который стоял рядом и теребил в испуге золотую пуговицу расшитого позументами форменного кафтана. Боярин Нечай, первый на этом посту словен, разволновался не на шутку. Он выгрыз свое место с боем, поднимаясь по ступеням, и вот такой залет. Это слово с легкой руки государя, тогда еще князя, вошло в обиход прочно и заняло там положенное ему место. Рядом стоял Горан, который сверлил недобрым взглядом и ткача, и боярина, отчего приводил их обоих в трепет.

— Что думаешь? — спросил Самослав.

— Думаю, государь, ножной привод надо приделать, — сказал боярин, которому страшно не хотелось, чтобы началось обсуждение бардака в его собственном ведомстве.

— Да, дельная мысль, — кивнул Самослав. — Только этого мало. Подумайте, как мельничное колесо к этому делу приспособить.

— Подумаем, государь, — склонился боярин и бросил ткачу кошель с серебром. — Завтра ко мне придешь, скажу, как дальше будет.

— Доли в мануфактурах на Приказ Большого дворца перепишешь, — сказал Самослав Горану. — Всех причастных — соль рубить на десять лет. Всех, кроме троих. Имущество виновных — в казну.

— А тех… — Горан помахал рукой в воздухе. — Подьячий, купец и тот, кто по голове бил?

— Повесить, — ответил император. — Подьячего — прямо у окон приказа. Чтобы другим неповадно было.

— Слушаюсь, — склонился Горан и вышел.

Самослав и Мария остались вдвоем. У нее оставался один очень важный вопрос, ответа на который она так и не получила за все эти годы. Мария повернула к мужу голову, украшенную расшитой камнями диадемой. И она, и Людмила получили титул августы, чем повергли в шок весь мир. Но, как говорил в свое время император Гай Октавиан Август: «Меня не волнует, милый мой Тиберий, что люди говорят обо мне дурно. Главное, что они не могут сделать мне ничего дурного». Вот и ей с Людмилой никто ничего сделать не мог, а потому они обе носили свои диадемы с достоинством, и каждая из них втайне почитала себя главной.

Мария слегка отошла от той моды, что сама ввела когда-то, и надела расшитое золотом шелковое одеяние с пурпурной перевязью-лором. Этот длинный кусок ткани считался таким же символом власти, как диадема, а потому она стала одеваться, подражая императрицам Мартине и Григории. Ей теперь плевать на моду, она выше всего этого. Мария, получив божественный титул, сама почти что стала божеством, и прекрасно это осознавала.

В отличие от нее, Самослав своим привычкам не изменял, и лишь пурпурный плащ и сапоги выделяли его из толпы воинов. Носить пестрые тряпки он считал полнейшей глупостью. Он солдат, а не баба. Пусть женщины наслаждаются, меняя шелковые платья в цвет настроения. Ему это ни к чему. И содержать штат евнухов, подобно Константинополю, он тоже не позволил. Тупой кол в задницу за этот жуткий промысел никто не отменял. А раз нет спроса, то не будет и предложения. Рынок!

Отдельным распоряжением он запретил вводить церемониал, подобный тому, что держал в тисках Константинопольских государей. И да, он сам разговаривал с людьми, минуя глашатая, не желая служить парадной куклой на троне.

— Государь муж мой, — сказала Мария. — Мы должны обсудить один очень важный вопрос.

— Какой же? — внимательно посмотрел на нее Самослав.

— Наш свадебный договор, — ответила Мария. — Владимир…

— Я помню, о чем мы договорились, — спокойно сказал Самослав. — Он станет королем вне пределов Словении.

— Ему уже одиннадцать, — Мария посмотрела ему прямо в глаза. — До совершеннолетия осталось четыре года.

— Это ничего не значит, — отрезал Самослав. — В нашем соглашении не сказано, что он станет королем, едва научившись держать меч. Это просто смешно.

— Тогда когда? И где? — внимательно посмотрела на него Мария.

— Италия, королевство лангобардов, после смерти короля Ариперта, — ответил Самослав. — Такова наша с королем договоренность. И я подчеркиваю! После естественной смерти! Если его отравят или зарежут, договору конец.

— Он не стар, и запросто может прожить еще лет двадцать, — поморщилась Мария.

— Значит, Владимир сядет на трон уже опытным воином и правителем, — пожал плечами Самослав. — Я позабочусь об этом. Послужит в Приказах, в войске, потом примет фему Италика, чтобы лучше понять тамошние дела. Лангобардия — сложное королевство, куда сложнее, чем даже Австразия.

— Их герцоги — просто буйный сброд, — недовольно поджала губы Мария.

— Зато королю принадлежит половина земли, — подмигнул ей муж. — Согласись, это совсем немало.

— Отложи женитьбу, — попросила вдруг императрица.

— Нет, — отрезал Самослав. — У него уже есть невеста, и весной она приедет сюда. Внучка Гразульфа Фриульского станет его женой. И их помолвку я расторгать не стану. Если у Владимира будет другая жена, он просто не удержит трон.

— Отложи брак на три года, прошу, — ровным голосом произнесла Мария. — Если Гразульф упрется, я заплачу ему за эту отсрочку две тысячи солидов.

— Ты не хочешь, чтобы Владимир стал королем лангобардов, — удивился Самослав. — Тогда чего же ты хочешь?

— Я не хочу своему сыну такой судьбы, — сказала Мария. — Пусть королем Лангобардии станет Кий, я не против.

— Ты спятила? — Самослав пошел багровыми пятнами. Он заорал на жену, что случалось… да никогда еще не случалось. Он орал так, что затряслись стекла в переплете окна.

— Ты на кого хочешь железную корону надеть? На Кия? На парня, который станет лучшим из выпускников Сотни за все ее годы? На того, кто на последних учениях провел свой взвод через болото, в воде по ноздри, и ударил в тыл врага? На того, кто в двенадцать лет с золотой гривной на шее ходит? Ты сама слышишь себя? Да у него же мозги набекрень! Его даже солеградские алаунты боятся!

— Да что тут… — попыталась оправдаться Мария.

— Он возьмет всех герцогов за яйца! — продолжал орать Самослав. — Он вытряхнет из них все золото и уже через пять лет посадит в седло шесть тысяч катафрактов и выведет в поле пятьдесят тысяч пехоты! Он поставит в строй всех, кто может ходить! Он наймет кавалерию у готов, а пехоту — у данов и саксов. Ты это понимаешь? Кий разнесет в клочья Бургундию и Аквитанию! А там королева — твоя дочь Радегунда, между прочим! Если не жалеешь сестру, так пожалей хотя бы дочь! А еще лет через десять франки опять заберут всю Галлию под себя, потому что там некому будет сопротивляться. Да никто и не захочет сопротивляться, люди захотят защиты. А потом, лет через двадцать, мы снова получим единое королевство франков, которое будет не слабее, чем при Хлотаре!