Страсти по Фоме. Книга 1 (СИ) - Осипов Сергей. Страница 56

Может, она каким-то непостижимым образом слышала их разговор с Доктором и теперь мстит ему?

— Возьми меня страстно! — прошептала Ирина, словно подтверждая его догадки.

— Послушай, а ты уверена, что хочешь этого, а не отдохнуть? Сняться коньячком?..

Нет, ей хотелось именно «этого» и не нравилось, если этого она не получала…

Он заглянул в ее пустые глаза и испугался, Ирины там не было. На самом деле, ей нужен был душ, а потом горячий чай с медом и коньяком, но ему даже вырваться из ее объятий не удавалось. Он лихорадочно соображал, что же такое удесятеряющее силы она могла принять вместе с секс-наставлениями для блондинок, но так и не сообразил. Весь свой арсенал он тоже применить не мог — перед ним женщина, существо, при всей силе, хрупкое, начнешь действовать по-настоящему, поломаешь чего-нибудь…

Доктор появился, когда Фомин был наполовину вбит в софу. Ирина сидела на нем и мерно колотила тазом, чирикая что-то о фабрике оргазмов. Фомин уже даже не пытался ей объяснить, что таким способом она вряд ли получит что-либо с этой фабрики. Ему совсем не показалось, что Доктор не вовремя, некстати или как-то нарушил этикет, ворвавшись в чужую спальню. Переход был воспринят им, как спасение…

Дыра, как будто подкарауливала их, они не успели ничего сказать друг другу, как пришлось срываться с маршрута абы куда. Доктора сразу снесло в сторону и он исчез, а Фомин несколько томительных мгновений испытывал ни с чем не сравнимое чувство родства со всей Вселенной, как будто его «развесили» как гирлянду от одного ее края до другого.

Он на себе почувствовал, казавшуюся в студенчестве странной и надуманной, теорию струн и проникся ею всем своим звенящим остовом. По сравнению с этим дознание на средневековой дыбе или подгонка на прокрустовом ложе могли показаться разминкой в фитнес-клубе. Если бы мог, Фомин бы орал, но он не мог — только переходил из состояния болевого шока в бессознательное и обратно.

Где-то он читал, что в состоянии боли субъективное время идет на порядок медленнее, чем в обычном состоянии, то есть секунды кажутся минутами, но чем сильнее боль — тем выше порядок различия. Фомину его «провал в бездну» казался вечностью.

17. Скатерть-самобранка

— Ты кто, тварь? — Фома удивленно смотрел на огромную корягу с мочалом наверху, которая вдруг выпустила длинный, похожий на лиану, отросток и захватила его ногу, едва не лишив равновесия, а заодно и жизни. Перед ним разверзлась яма-ловушка, кишащая такими же плотоядными жгутами-отростками. Это была целая артель со своим загонщиком, правда, непонятно, на кого они охотились, потому что он за полдня не встретил здесь никого кроме мух и водомерок в чахлых лужах.

Миновав нехитрую ловушку, он выбрался на сухой пригорок и теперь наблюдал, как коряга превращается в плоскую амфибию и осторожно подбирается к нему. Отрубленное щупальце отрастало на ее желеобразном теле, но уже в виде ласты…

Это была глухая приграничная окраина, место встречи и раздора двух миров — Ассоциации и Томбра. Столкновение двух противоположных сил, смыслов и принципов порождало в подобных местах отвратительные клоаки, которые в свою очередь плодили каких-то невообразимых уродов, внебрачных ублюдков обеих сторон, сочетающих в себе казалось бы не сочетаемые свойства.

В подобных местах Томбр набирал наемников для своих диверсий в отдаленных реальностях, чудовища, возникающие здесь, являлись совершенными орудиями террора. Они не знали ни морали, ни логики, им не нужны были ни деньги, ни власть, ни женщины, как таковые, только если в качестве пищи или объекта изуверских экспериментов, впрочем, как и мужчины, не говоря уже о детях, которых сами они не имели, но предпочитали всему остальному, все в том же утилитарном смысле.

Социальное устройство в подобных местах (как впрочем и везде) зависело от длины пищевой цепочки. Если она была коротка, эти твари пребывали в состоянии подобном анабиозу, превращаясь в коряги, плесень и даже камни, при появлении белковой пищи их социальное устройство усложнялось до уровня племени или банды, что в принципе одно и то же. Чаще всего это была дикая стая, в которой можно было проследить несколько родов или семей.

Для высокотехнологичных цивилизаций эти банды не представляли никакой угрозы, но на территориях не успевших достичь высот технологии они производили опустошительные рейды, уничтожая все и вся, порой отбрасывая реальность в дикость, подобную той, в коей пребывали сами. Это была их стихия — вакханалия, анархия и беспредел. Иногда в результате их вмешательства провинция погружалась в хаос и отходила к Томбру, «падала на Дно», говорили в Ассоциации. Наградой наемникам был произвол, который они творили на завоеванных территориях, и конкретно — белковая масса. Особая статья молодой белок — дети, за этим лакомством они готовы были идти на край света, чем, собственно и пользовались вербовщики Томбра.

Это были невероятно живучие существа с очень развитым мимикрическим метаморфозом, невероятно быстро перенимающие язык, обычаи и, главное, биоформы той реальности, в которую они попадали. Они легко адаптировались к принципам существования практически любой реальности в пределах Ассоциации и сразу принимали вид доминирующих в данном месте существ. Причем они могли принимать не только антропоморфные или животные формы, тем более монстрообразные, но и формы отличные от белковой жизни — кремниевые, например, или газообразные, если это было необходимо для выживания и доминирования. Нужно было только показать им образец, после чего их оставляли на территории, которая превращалась в хаос.

Один из таких монстров стоял сейчас перед Фомой и таращился на него, постепенно приобретая человекообразный вид. Пока Фома наслаждался редким, но отнюдь не самым приятным зрелищем метаморфоза, решая, что же ему делать: рубить тварь сразу или подождать? — перед ним появился бравый молодец, шире его в плечах и выше на голову, которую венчала неистребимая, но уже рыжая мочалка.

Инструкция Ассоциации гласила, что появляться в таких реальностях, без особых на то указаний, не рекомендуется, оказавшись же там случайно следует немедленно телепортироваться во избежание непрогнозируемых последствий несанкционированного проникновения. Ни одним из этих правил Фома воспользоваться не мог; уйти отсюда он мог только с «помощью» дыры или Доктора; если повезет, он может наткнуться на телепорт, но рассчитывать на это, не имея навигации, не приходилось.

— Тык тот вар? — трубным голосом еще не очень уверенно произнесла тварь.

Перед Фомой уже был человек с лютым выражением на морде, которая единственная еще не совсем оформилась в лицо. Быстро, уважительно подумал Фома, значит, так он сейчас выглядит — мордастый крепыш. Откуда он такой красивый? Он провел рукой по голове, скрип немытых волос поведал о долгих путешествиях, рассказать о которых сам бы он не сумел.

— Тыктот вар? Тык тотвар? — повторял на разные лады крепыш.

Что ж, откуда бы он ни был, задерживаться здесь вряд ли имеет смысл. И что делать с этой тварью? Взгляд совершенно дикий, да и намерения абсолютно прозрачны, но не убивать же этого само-франкенштейна только из-за того, что он похож на него? Это было не в его эстетике. Не убирая Ирокез, Фома поплелся наугад в слепой надежде на телепорт, удачу или хотя бы дичь, чтобы успокоить бунтующий желудок, и не заботясь о том, каким образом разрешить возникший конфликт цивилизаций.

— Ты кто товар? — Тварь упорно следовала за ним и голос ее приобрел уже совершенно человеческие обертона.

— Я твой друг, товар и брат, — процитировал Фома слегка урезанный лозунг рухнувшей в небытие страны, задумчиво сканируя горизонт по всему периметру.

Словно в «подтверждение» этого гуманистического лозунга, в обеих руках у твари уже были мечи, подобные Ирокезу. Вовремя он обернулся! Видимо, монстру понравилась убийственная острота его клинка, а может просто — из подражательных затей. Размышлять об этом Фома не стал, эстетика невинной жертвы, точнее, жертвы собственного разгильдяйства, была совсем не в его вкусе.