Страсти по Фоме. Книга 1 (СИ) - Осипов Сергей. Страница 66

К концу дня боль вернулась, и Ирина уже ничего не смогла с ней сделать. Решив привести задуманное в исполнение, он выпроводил ее, убедив, что у него все в порядке, боль прошла, а наутро лежал как мертвый, временами теряя сознание, но упорно не желая вызывать Льва Андреевича. Или я ее, или она меня, загадал он, иначе все бессмысленно. Когда он в очередной раз выпал из забытья, в квартире была уже Ирина… потом — еще раз, и он увидел Льва Андреевича.

— Та-ак, что тут у нас? — запел анестезиолог, наполняя сиянием комнату.

— Мы решили терпеть, терпеть до конца, — приговаривал он, поворачивая бесчувственное тело Фомина на спину. — До самого конца.

— Он что правда решил умереть? — спросила Ирина, недоверчиво глядя на врача.

— А вы его хорошо знаете? — улыбнулся тот, надевая на голову Фомина легкий пластиковый каркас с датчиками.

— Я знаю, что если он что-то решил…

— Ну не знаю, как насчет умереть, — улыбнулся еще ярче анестезиолог, — но перетерпеть боль он хотел. Во всяком случае, он грозил этим.

— И что?

— Думаю, что он сошел бы с ума.

— И вы об этом так спокойно говорите?

— Милая Ирина, что мне делать, если он не звонит и не приходит?

— Но вы обязаны помогать! — жестко сказала Ирина.

— Ну вот теперь, я думаю, мы будем вместе это делать, — примиряюще улыбнулся Лев Андреевич. — Телефон вы знаете…

Скоро Фомин открыл глаза. Оказывается, прошло двое суток, узнал он.

— Решили сделать ручкой, Андрей Андреевич? — ласково спросил его анестезиолог, снимая датчики.

Фомин не ответил, повертел головой, проверяя, ушла ли боль, увидел прибор, который Лев Андреевич упаковывал в кожаный футляр. До этого Фомин ни разу не видел у Льва Андреевича ничего подобного.

— Что это за штука? — спросил он.

— Скажем так, стабилизатор.

— Можно?.. — Фомин протянул руку к футляру.

— Можно, но в чужих руках это металлолом.

— Да?.. Эт точно!..

Фомин, не раскрывая футляр, звезданул его об стенку. Звук был не очень громкий, футляр самортизировал, но что-то смачно хрустнуло.

— Ты что?! — вскрикнула Ирина, бросаясь к футляру. — С ума сошел?

Она испуганно посмотрела на Льва Андреевича.

— Дорогая вещь? — спросил он у доктора совершенно спокойно.

— Да как сказать!.. — Лев Андреевич продолжал сиять, словно ничего не произошло, и аппаратуру его били каждый день.

— Отдам, — сказал Фомин так же спокойно и деловито. — Сколько?

Ирина виновато протянула доктору футляр, он даже не заглянул туда.

— А зачем вы это сделали? — ответил вопросом на вопрос Лев Андреевич.

— А чтоб не быть на привязи, — сказал улыбаясь Фомин. — Я вас, Лев Андреевич, больше не позову. Поэтому назовите мне сумму, включая вызов на дом и я с вами рассчитаюсь.

— Если бы вы были не так… горячи… — Лев Андреевич упорно продолжал сиять. — Вы бы узнали, что уж не знаю как, может вашим двухдневным терпением, но состояние поврежденного участка стабилизируется.

— Что вы говорите!.. — Фомин всплеснул руками. — Стабилизируется?

— Боли, возможно, еще будут, но не такие сильные и не так часто. Хотя…

Тут Лев Андреевич пожал плечами.

— Сколько я вам должен, доктор? — упрямо повторил Фомин.

Лев Андреевич вздохнул, но сияние его все-таки не угасло, казалось, невозможно, чтобы такой светильник врачевания вдруг угас. Фомин, во всяком случае, не мог себе представить. «Да что же это такое? — поражался он. — Прямо, витрина супермаркета!»

— Не дешево, Андрей Андреевич, не дешево!

Доктор взглянул на Ирину.

— Я полагаю, что вы все-таки придете ко мне еще. Последний раз! — добавил он поспешно. — И там мы в спокойной обстановке все обсудим.

— Ирина, ты не сделаешь нам кофе? — попросил Фомин. — Покрепче!..

— Я не приду к вам, доктор, — сказал он, когда Ирина вышла. — Так что скажите, сколько?

— Вопрос не в Ирине. Я должен узнать, во сколько мне этот аппарат обойдется сейчас. Ему уже несколько лет. Инфляция…

— Вы хоть порядок назовите, Лев Андреевич, — смягчился Фомин. — Может, мне тоже придется учитывать кое-что, помимо инфляции?

— Придется вам выложить за свое гусарство что-то около десяти тысяч, а то и более!

— Долларов? Да вы что? — рассмеялся Фомин от неожиданности. — Вот эта проволока?

— Которая, учтите, снимала боль у сотен людей!

— У меня таких денег сейчас нет, доктор! Сразу могу отдать только треть, может, чуть больше.

— А я подожду, я же вас знаю. Отдадите, как сможете.

— Спасибо, — усмехнулся Фомин. — У меня к вам остался только один вопрос: почему вы все время сияете?

— Я? — удивился Лев Андреевич. — А что, я сияю?

— Да… Причем ненормально.

— Я подумаю над этим, — сказал доктор.

— Подумайте, подумайте, — разрешил Фомин с улыбкой, и перевел разговор. — Так как, вы говорите, работает ваша система?

— А я разве говорил? — улыбнулся Лев Андреевич. — Впрочем, тайны здесь нет. Она работает от меня. В этом ее главный секрет и сложность. Сонастройка аппарата со мной займет уйму времени, вот что жалко!

— Право слово, доктор, мне жаль, что так получилось! Вы, пожалуйста, включите в стоимость и упущенную выгоду, и сонастройку. Так будет справедливо…

Говоря все это, Фомин не испытывал на самом деле ни капли раскаяния и даже не пытался делать соответствующий вид, словно кто-то другой произносил эти ничего не значащие слова. Он сам удивлялся этой странности, но не пытался понять, в чем дело. Не хотелось. Деньги, конечно, были немалые, но и это его не расстраивало. Его словно несла огромная волна покоя. Такого с ним еще не было. Было хорошо и просторно плыть в себе без боли, без огорчений — куда, зачем? — не все ли равно.

Он включил телевизор, там был теннис.

— Благодарю вас, Андрей Андреевич!

Лев Андреевич, похоже, плавал в тех же водах, что и Фомин, и его тоже нисколько не расстроило и не удивило произошедшее. Неплохая у нас компания, подумал Фомин. Только вошедшая Ирина казалась огорченной, но и она быстро успокоилась, видя как по-домашнему обсуждается Большой шлем Сампроса.

Уходя, Лев Андреевич незаметно сунул Ирине свою визитку.

— Чтобы никто не сошел с ума, — шепнул он…

20. Питие. Абсурд

После этого Фомину стали сниться сны, странные: на него нападали, избивали, похищали. Все это он выдавал Ирине, которая сходила с ума от его навязчивых кошмаров. Но страдала не только она, но и все кто его слушали, когда он надирался, как матрос на берегу по самую ватерлинию. Его давно считали психом и старались держаться подальше, чтобы случайно не обидеть недоверием. Только Леша его понимал: четыре ящика коньяка в месяц, тут и Гегеля будешь понимать.

Ирина, казалось, забыла о своем намерении уйти от него и он с болезненной тревогой ждал, когда она об этом вспомнит, потому что пить он меньше не стал, тем более, что находились пока еще собутыльники готовые слушать его бредни. Но было еще нечто другое, что заставляло его пить.

После визита Льва Андреевича открылась вдруг Фоме тоска невиданная, то есть она была и раньше, и тоже не сладкая, но то, что творилось с ним сейчас, казалось настоящим концом света — смертным концом, не видимым им ранее то ли из-за боли, то ли еще от чего. Теперь Фома столкнулся с чем-то совершенно запредельным, страшным и пустым, и ужаснулся. Тоска представала перед ним либо бессмысленной странно знакомой старой каргой, вызывающей физическую тошноту, — либо головокружительной бездной, черной дырой, куда его неудержимо тянуло, несмотря на ужас, как тянет самоубийцу петля, подарившая однажды сладкую смертную истому.

Что это такое? Зачем все это? зачем я? — вставали перед ним мучительные вопросы, и их вопросительные крючки казалось рвали его изнутри. Он искал любые способы, но помогало только беспробудное пьянство, как раньше — от головы, и хотя она болела все реже, пить теперь приходилось до положения риз, иначе старуха в самый неподходящий момент высовывала свое мурло из-за чьей-нибудь спины и усаживалась за стол.