Зло - Хруцкий Эдуард Анатольевич. Страница 78

За пять лет жизни с Леней она стала одним из ведущих театральных критиков, а это тоже вызывало у него завистливую враждебность.

Развелись они быстро, без взаимных претензий.

Ирина работала, заводила необязательные легкие романы, но постоянно ездила к Женьке, чтобы узнать что-нибудь о Ельцове. Она не могла определить свое чувство к нему, видела два раза в жизни, но человек этот остался в ее сердце. И вот теперь они вместе. Ирину не пугала его разбитая судьба, не интересовало, что будут судачить знакомые. Она просто была с ним.

И Юрий не мог понять, почему эта женщина так внезапно и прочно вошла в его жизнь. Неужели потому, что он вдруг почувствовал ее бабью жалость? Но вместе с тем, за то короткое время, пока они были вместе, он убедился и в ее практически мужской твердости, поразился ее чувству достоинства и трезвому взгляду на мир.

Все эти качества уживались в Ирине вместе с необыкновенным душевным теплом и добротой. Он даже не пробовал сравнивать ее с Наташей, тем более, по предположениям дядьки, та была ему просто подставлена. Их ночная близость была страстной, но бесчувственной. С Ириной все получилось иначе.

Он вдруг вспомнил стихи своего друга поэта Женьки Лучковского:

Осеннее Переделкино, осеннее Переделкино, заповедное место. Сколько счастья принесло оно ему.

Когда Филина сделали держателем общака, за него проголосовал весь сходняк, собиравшийся в Ростове-папе. Уважаемые воры степенно вставали и называли его имя и кликуху. За много лет эти многоопытные, битые-перебитые люди не слышали о нем ничего плохого. Все знали, Филин честно живет по воровскому закону. Именно он должен хранить бабки и греть воров на зоне. Ему хотели купить кооперативную квартиру в Москве — у Филина, честного вора, своего жилья не было, но он попросил общество спроворить ему домик недалеко от Москвы, рядом с водой.

На том и порешили. Купили у вдовы писателя на его имя скромный домик, оборудовали хранилище в подвале, и начал Филин собирать и делить общаковые деньги. Выбор на него пал еще и потому, что в своих кругах он слыл человеком зажиточным, имевшим деньги, рыжавье и брюлики. Такой не запустит руки в общак, не потратит лишней копейки, а звание держателя было одним из самых уважаемых в блатном мире. Воров Филин не боялся. Да и кто придет к нему? Обидят или на общак посягнут, найдут хоть на Луне и на ножи поставят.

Так он жил, не ведая забот, вместе со своим котом. Летом ловил рыбку, зимой гулял по просекам, раскланиваясь со знакомыми. В писательском поселке его считали инженером, вернувшимся на материк после многолетней работы на Новой Земле.

Но последнее время что-то стало беспокоить Филина. Чувство опасности, сроднившееся с ним на «работе», допросах, зоне, никогда не покидало его, и оно подсказывало: вокруг его дома что-то происходит. Он уже дважды замечал крепких парней в кожанах, топтавших землю совсем рядом с его жилищем.

Однажды, когда он пил чай, увидел в окно троих парней, подошедших к калитке. Филин вытащил из-под матраса наган, сунул его в карман куртки, вышел на крыльцо.

— Вам чего, уважаемые? — спокойно спросил, не вынимая руку из кармана.

— Слушай, дядя, — сказал один, — у тебя телефона нет, нам позвонить надо?

— Телефон, молодые люди, рядом с платформой «Переделкино», а у меня нет.

— А двушки не найдется?

— Я по средам не подаю, — зло прищурился Филин.

— Негостеприимный ты, дед. Гнилой какой-то.

Вся троица развернулась и пошла по тропинке в сторону пруда.

Другой бы не обратил внимания на них. Ну подумаешь, забрели на дачу трое подгулявших парней. Ну понадобился телефон. Обычное дело. Масса подобных случаев в дачных поселках. Другой бы не обратил внимания, но не Филин.

Ох не зря дали ему эту кликуху. Мудрой птичкой назвали его. Мудрой и осторожной.

Трое бакланов, навестивших его, очень смахивали на спортсменов, да и одеты они в униформу новой уголовной шпаны. Когда-то, во время войны, носил Филин, правда, тогда у него этой кликухи не было, кепку-малокозырку из синего бостона, брюки заправлял в прохоря — смятые в гармошку хромовые сапоги, а пиджак надевал на тельняшку. Такой вот особый шик был у огольцов, начинавших «бегать», то есть воровать.

Нынче у новых другая мода. Короткие кожаные куртки, джинсы из вельвета, часы «Сейко». Такой и была эта троица. Чем бог Филина к старости не обидел, так это зрением. Зоркие глаза были у него, никакие очки не нужны. Их он надевал для понта, чтобы приходящие к нему видели тихого старичка с плохим зрением, чуть сгорбленного. Но когда Филин шел в свою баньку во дворе и, напарившись, смотрел в зеркало, то в мутноватой глубине старого стекла стоял мужик с литыми мускулами, подтянутым животом и мощными ногами. Отец с матерью одарили его силой, да и всю жизнь, даже на зоне, подымал Филин гири. Ничем никогда не болел, кроме триппера, но это уже дело законное, на малинах и блатхатах приличных дам не было.

Разглядел этих пацанов Филин и озаботился очень. Позвонил парочке смотрящих, чтобы братву прислали для охраны.

— Пришлю, — сказал вор в законе Гора, — они приедут, ты их даже не заметишь.

— Не надо, — возразил Филин, — пусть двое все время в доме находятся, потерплю.

И вдруг его осенило. Наверняка это люди Ястреба. Он же свою бригаду из отбойщиков имеет, защищает деляг.

Вор Леня Сретенский до такого никогда бы не додумался, а беспредельщик Ястреб вполне мог поднять руку на общак. Ведь если бы эти отбойщики пришли за камушками Ястреба, тогда другое дело. В полных правах находился Ленька. Но бакланы эти крутились вокруг дома, словно специально высматривали, проверяли. Конечно, эти пацаны могли не знать никакого Ястреба, но для Филина вопрос был решен, тем более камни лежали в его личном сейфе.

Когда приехали ребята, Филин позвал Гришу Колоду.

— Ты, Гришенька, Золотого знаешь?

— Встречался.

— Тогда поедешь в Москву, а завтра пойдешь в «Яму». Ведаешь, где это?

— Да кто ж в Москве «Ямы» не знает, — засмеялся Гриша.

— Вот, голубчик, придешь туда к двум. Там Золотой в это время отдыхает, скажешь, что у меня к нему слово есть.

— Какое, Филин?

— Записочку передашь. Тут телефон и адресок.

— Все сделаю путем. Передам, и к тебе.

— Вот и ладушки, а теперь в баньку сходи, попарься, да чайку попей.

«Яму» Колода любил. Здесь всегда можно было культурно отдохнуть, да и народ собирался в пивной все больше приятный, душевный, склонный к разговорам. Захотел в «железку» зарядить? Пожалуйста. Если приучен к колесам, то их тоже можно было сообразить. Но Колода к наркоте так и не привык, считал стакан водки лучшим кайфом, а если с пивком хорошим на прицепе, да с рыбкой, то это просто праздник души.

Золотой сидел на своем месте за маленьким столиком и пил пиво. Колода подошел к нему.

— День добрый, Золотой, разреши присесть к тебе.

— Здорово, Гриша, здорово. Садись. — Золотой поднял руку.

Немедленно подскочил официант.

— Чем тебя угостить, Гриша? — прищурился Золотой.

По своему воровскому положению он во много раз выше стоял на иерархической лестнице в блатном мире, поэтому Колода должен был принимать любое угощение с благодарностью.

— Ты хозяин, — ответил Колода.

— Тогда, — задумчиво сказал Золотой, — принеси моему гостю сто пятьдесят водочки с прицепом и скумбрии пожирнее.

— А какой прицеп? — залыбился официант.

— Чешский, — коротко бросил Золотой, — и побыстрее.

Колода сел за стол, закурил, а проворный малый поставил перед ним стакан с водкой и кружку с ватной пенной шапкой и разрезанную скумбрию на тарелке.

Колода поднял стакан и сказал со значением:

— Фарту тебе, Золотой, — и не выпил, а вылил водку в горло.