Джура - Тушкан Георгий Павлович. Страница 23

Нужно пройти много ступеней обмана, испытаний, клятв, чтобы из простого мюрида стать посвященным. Козубай рассказал о показаниях одного басмача-диверсанта, как тот поверил в божественность и всесилие Ага-хана. Этого фидоя, то есть человека, согласившегося обречь себя на все, даже на смерть, чтобы выполнить приказ Ага-хана, спросили: хочешь видеть рай? Кто же откажется отведать райской жизни? Этого фидоя усыпили и перенесли в дом. Он проснулся, слышит – музыка играет, перед ним стоит плов и другие яства. Красивые женщины развлекали его. Фидой наслаждался жизнью три дня, а потом его снова усыпили и перенесли обратно. А когда он проснулся, ему сказали: «Если хочешь вечно наслаждаться в таком раю, выполняй все наши приказания, и, если тебя убьют, ты снова очутишься в этом же раю». И фидой верил этому. А чтобы ещё сильнее убедить простаков, приводят фидоя в комнату, где на ковре стоит блюдо с отрезанной головой. Этот фокус делается так: в яму под ковром сажают своего человека – актера, и он высовывает голову через отверстие в блюде, политом кровью. Посмотришь – ожившая голова на блюде.

И вот начинается разговор пира с «ожившей головой». Пир уговаривает фидоя – смертника, погибшего при выполнении задания, возвратиться на землю, а «голова» увлекательно рассказывает о поразительных радостях рая, не соглашается вернуться. И простаки этому верят. Верил и басмач-фидой.

Много ли надо для темного, неграмотного, чтобы удивить его? Козубай рассказал о молитвенном доме Ага-хана в Бомбее. Побывавшие там исмаилиты рассказывают об этом с чувством священного трепета. Там из стены, стоит нажать кнопку, льется то холодная как лед, то горячая вода. Раз – и комната взлетает к небу и вдруг оказывается на крыше дома. Молитвенный дом полон такими чудесами, как водопровод, лифт и прочее.

Но как рассказать исмаилиту об этих проделках, если нельзя узнать, кто исмаилит, а кто нет. Исмаилит скрывает от всех, что он исмаилит. С иудеями он – иудей, с огнепоклонниками – огнепоклонник. Он будет петь советский гимн и делать свое дело. Конечно, подрывная деятельность некоторых исмаилитских вожаков на Памире с его труднодоступными горами и бездорожьем очень мешает быстрому осуществлению многих советских мероприятий. Закончил Козубай так:

– Если услышишь от кого-нибудь пароль: «Люби свою веру, но не осуждай другие», то остерегайся этого человека: это исмаилит. Многие из них – преданные агенты своего английского бога Ага-хана, а значит, враги Советской власти. Ахмед хорошо знает всякие фокусы– покусы исмаилитов. Только слушайте его… Хватит о делах, да!… Тебя сегодня Максимов ругал? – добродушно спросил Козубай. – Эй, Ахмед! – крикнул он неожиданно. – Зови наших, и пошли за русскими в чайхану Абдуллы… Ничего не имеешь против?

– Нет, – ответил Ивашко. – Мне и самому хотелось их позвать, да не знал, удобно ли.

– Удобно, очень удобно. Твои подойдут – всем вместе рассказывать буду, чтобы, если один пропадет, другой знал обстановку.

– Вы думаете, будут потери? – спросил Ивашко, стараясь говорить спокойно.

– В горах? – удивился Козубай. – А зачем вы тогда винтовки с собой берете? Кто может поручиться, что лошадь не сломает ногу и не сорвется в пропасть, да?

Появление дежурного прервало беседу. За ним, разговаривая, вошли пятеро русских.

– Попов! – воскликнул обрадованно Козубай. – Ах ты, старый бродяга, вечный охотник за камнями, как тебя горы до сих пор носят, да!

– А ты, барсук, сидишь в норе и боишься высунуться, чтобы басмачи скальп не сняли? Ну, скажи по секрету, сколько ты платишь отступного басмачам, что они дают тебе возможность людям зубы заговаривать? Дай мне хоть пощупать, сколько ты жиру накопил. Давненько не видались!

Приятели крепко обнялись. Посмеиваясь, они закружились по комнате. Козубай подставил ногу. Попов, падая, успел зажать его голову под мышкой. Гости бросились их разнимать. Вскоре оба борца, глядя друг на друга влюбленными глазами, с аппетитом уплетали плов, а остальные дружно им помогали. Гора плова на большом медном блюде быстро уменьшалась. – Так вот, – сказал Попов, – в этом году далеко в горы уже не поедем. Отменили. Во-первых, поздненько, зима на носу, а во-вторых, получили небольшое задание неподалеку. Юрий огорчился. Он взволнованно сказал Попову, что ему надо обязательно побывать на Алае, отдать долг за барана. – Слышал, – сказал Попов. – Нехорошо это у вас получилось. – И главное – результаты всей работы проморгали. – Да нет же, нет! – закричал Юрий, поднимая с ковра и подбрасывая вверх кипу связанных записных книжек. – Вот они! Образцы тоже спасены.

– Ну что бы вы делали без нас? – спросил весело Козубай, глядя на обрадованных гостей.

Молодежь увлеклась разбором вновь обретенных записей, а у старых друзей начался разговор, который бывает не часто, но, уж раз начавшись, ведется по душам, начистоту. Юрий восторженно слушал обоих.

– Козубай, Козубай! – вдруг донеслись крики со двора. Дверь распахнулась, пропуская окровавленного пожилого киргиза. Юрий узнал в нем нового знакомого из чайханы, раиса колхоза «Свет зари». Он быстро говорил по-киргизски, размахивая руками.

Козубай устремился к двери.

– Помочь? – спросил Попов и вышел вместе с остальными во двор.

– Сами справимся. Уезжаю, – ответил Козубай, быстро шагая к коновязи. – Максимов ранен. Ты представляешь, в стычке участвовал сам Тагай! Да, ты-то знаешь, Попов, кто такой этот Тагай, а вот они ещё не знают, да! Ну скажи, кто бы подумал, что сам Тагай очутится осенью здесь, вместо того чтобы находиться за границей! Он вмешался в историю с Хамидом. А если Хамид умрет от ран, целый курджум тайн и секретов пропадет. Это невозможно! С этими словами Козубай вскочил на коня, и всадники исчезли в темноте. За ними, громыхая железными ободьями по камням, покатила пустая арба.

– Товарищ Попов, Николай Сергеевич, – умоляюще произнес Юрий, – разрешите, я поеду с Козубаем! Мне будет это полезно, я смогу помочь. А срочной работы сейчас нет.

– Что же, поезжай. За одного обстрелянного сто необстрелянных дают. Только будь осторожнее.

Вскочив в седло, Юрий почувствовал такую жажду деятельности, что, задыхаясь от нетерпения, поскакал, нахлестывая коня, туда, откуда слышалось громыханье арбы.