Неизвестные солдаты, кн.1, 2 - Успенский Владимир Дмитриевич. Страница 63

– Вот и летчики раскачались, – сказал Алешкин. – Пообедали, значит, и захотелось им свежим воздухом в атмосфере подышать.

Колонна остановилась. Резче выделились интервалы между ее отдельными частями, они будто уменьшились, сжались, как пружины. И вдруг плотная масса начала расползаться, редеть, разом потеряв очертания строя.

– «Юмкерсы»? А? – вытянув шею, крикнул Алешкин, то ли удивляясь, то ли спрашивая.

У Бесстужева сухо стало во рту, и волной накатился страх, как давеча утром. Но не за себя, а за тех многих, что бежали сейчас, по полю: там все свои, все знакомые, укрыться негде, а немцы – над головами.

По всему полю вскинулись черные, дымные конусы взрывов. Самолеты бомбили, сломав строй, а штук пять или шесть носились над дорогой, стреляя из пулеметов то артиллерийским упряжкам, по грузовикам и повозкам.

К перекрестку, подальше от страшного места, мчалась двуколка. Бесстужев видел мелькающие в галопе нога лошади, бойца, который падал при рывках на дно двуколки и снова вскакивал, крутил кнутом. На повозку спикировал истребитель. Летчик озоровал, пронесся над головой лошади. Она шарахнулась от рева мотора, и это спасло ее, пулеметная очередь легла в стороне. Промазал летчик и со второго захода, и это, видимо, раззадорило его. Истребитель разворачивался для новой атаки. Повозка неслась прямо к тому месту, где окопалась рота Патлюка. Все смотрели на этот поединок. Бесстужев почему-то шепотом подсказывал ездовому: «В кусты, голубчик, в кусты сверни». Лейтенант Алешкин, стоявший на шпалах, кричал, непонятно чем восхищаясь:

– Что делает, а?!

Подбежал старший политрук Горицвет, размахивая длинными руками, сказал Патлюку:

– Стрелять прикажи! Пусть стреляют!

– Куда? – непонимающе обернулся тот.

– Лошадь убьют пускай, лошадь! – частил Горицвет. – Она же на нас летчиков наведет.

– Да ты в уме? По своим-то! – ошалело мотнул головой капитан и вдруг, спохватившись, закричал во всю глотку: – Воозду-у-х! Ложись! – хотя вокруг все уже давно лежали, а стоял только он сам и несколько командиров возле него.

Да еще старшина Черновод, задрав к небу свой огромный пористый нос, не столько следил за боем, сколько косил глазом в сторону Патлюка, ожидая команды. И как только капитан крикнул, мгновенно упал в траву.

Повозка совсем близко. Взмыленная лошадь с ходу взяла железнодорожную насыпь. Ударившись об рельс, отлетело правое колесо. Бросив широкую тень, пронесся истребитель. Сквозь рез мотора слышалась частая пулеметная строчка. Лошадь запнулась, будто хотела остановиться, с разгону, поджав передние ноги, сунулась мордой о землю. Сила инерции была так велика, что круп лошади взметнулся вверх, и она, обрывая упряжь, перекинулась через голову. Ездовой вылетел из двуколки и, растопырив руки, спиной шлепнулся в кусты.

Истребитель, победно покачивая крыльями, шел к лесу вдогонку за своими, уже отбомбившими, самолетами. Стало очень тихо.

– А наши-то где, а? Моторы заводят. Курочка еще в гнезде! – ругался Алешкин, отряхивая гимнастерку.

Все поле было испятнано черными воронками. К дороге медленно стекались красноармейцы. Из леса снова появилась колонна. Но теперь она двигалась не по дороге, а по обе стороны от нее, разделившись на два потока. По полю ехали грузовики и повозки, останавливались возле воронок. Бойцы по двое, по трое поднимали что-то тяжелое, вероятно раненых. Издалека казалось, что в повозки и кузова машин грузят дрова.

«Разве можно так, днем, в колонне, – думал Юрий. – Ведь подполковник на финской был, должен знать. – И со свойственной ему мягкостью сейчас же нашел оправдание: – Но кто же мог предположить, что они «налетят?..»

В небе появился самолет с двумя фюзеляжами, на него смотрели с интересом; очень уж странно выглядело это сооружение, похожее на раму. Он не бомбил и не стрелял, кружил над перекрестком, то спускался низко, то забирался на такую высоту, что едва виден был снизу.

Этот назойливый самолет не причинял вреда, но действовал на нервы, будто жужжащий возле уха комар. Бесстужеву казалось: летчик видит все, что он делает, следит за ним. Юрий чувствовал себя как бы обнаженным, даже движения у него стали неловкими, скованными.

Особенно злились красноармейцы из расчетов счетверенных зенитных пулеметов, приехавшие к перекрестку на машинах, опередив полк. Ловили в перекрестья прицелов самолет и ругались: стрелять было нечем.

– Пуще кройте! – кричали им из окопов пехотинцы. – Кройте его, может, матюками собьете!

К перекрестку подтягивались подразделения полка, развертывались вправо, занимая рубеж. От третьего батальона, по которому пришелся главный удар бомбардировщиков, осталась едва половина, да и то многие бойцы были легко ранены. Батальон поставили в резерв. В артиллерийском дивизионе уцелели только четыре пушки. Но самым страшным было то, что полк лишился штаба.

Командир первого батальона майор Захаров, пожилой, флегматичный человек с умными карими глазами, выслушал подробный доклад Патлюка, не переспрашивая и не перебивая его. Потом взял бинокль, лег на насыпь и долго смотрел в сторону Бреста, будто прощупывал взглядом поля и перелески. Смотрел и не спеша, тихим голосом рассказывал о том, что произошло в полку.

Вскоре после отъезда Патлюка выяснилось, что со штабом дивизии связаться невозможно. Штаб находился в Бресте и был отрезан, а может, и уничтожен. Полки в лагерях остались без общего руководства. С погранзастав сообщали, что по линии границы идет бой. Командиры и верили и не верили в то, что началась война. Немцы бомбили соседний аэродром и железную дорогу, а из Москвы передавали по радио бодрую музыку упражнений гимнастики.

Узнав, что Патлюк в город не пробился, командир решил вести к городу весь полк, выручать крепость. Второй полк их дивизии выступил из лагеря по другой дороге.

Штаб полка двигался на машинах в середине колонны и попал под первый удар бомбардировщиков. После налета подполковника нашли в кювете: ему оторвало ноги.

– Вот так, – вздохнул Захаров, – командование полком принял я. А ты, Патлюк, принимай второй батальон. Комбат-то ваш из города не вернулся.

– Слушаюсь! – Бесстужеву послышалась радость в голосе капитана. Посмотрел: лицо у Патлюка возбужденное, «Рад. Давно мечтал», – решил Юрий, не чувствуя осуждения. Комбат у них был не ахти какой, Патлюк, может, даже лучше справится.

– Ас ротой как же? – спросил капитан.

– Роту? Бесстужеву роту сдай, – сказал майор и снова вздохнул. – Ох, трудно будет. Начальников нет, что делать – не знаем, боеприпасов нет, карты в машине сгорели, и писарь погиб.

– Ну, писаря вам я в момент найду, – пообещал капитан. – А делать ясно чего – на крепость наступать надо. Мы тут как на учениях развернемся, местность знакомая.

– Наступать, говоришь? – Майор покачал головой. – А впереди кто? Сколько?

– Точно не знаю. На хуторе видели кавалеристов.

– Так вот. Сейчас будем закрепляться здесь. Пока окапываемся, ты организуй разведку. Пошли взвод. А вечером, если указаний никаких не будет, ударим. Дорога нам одна – в крепость.

Разведка возвратилась быстро, часа через полтора. Сияющий Алешкин, в пилотке набекрень, с трофейным карабином через плечо, явился к Захарову и доложил о новостях совсем не радостных. На хуторе – эскадрон кавалерии и батарея. Немцы как раз обедали, когда Алешкин наблюдал. По дороге из города движутся пехотная колонна и машины с орудиями на прицепе. Приблизительно батальон.

На опушке, оказывается, сидели немецкие дозорные и видели все, что делается тут, на перекрестке. Алешкин не утерпел, на обратном пути с этим дозором расправился. Двух немцев закололи на месте и, главное, притащили «языка».

Майор Захаров расспрашивал Алешкина дотошно и нудно. Сколько насчитал машин, где стоят пушки, какие они. Лейтенант добросовестно пытался вспомнить все это, у него даже лоб взмок от напряжения. В конце концов не выдержал, взмолился:

– Товарищ майор, «языка» допросите, я все сказал.