Дом с волшебными окнами. Повести - Эмден Эсфирь Михайловна. Страница 58

«Тут вводное предложение, — думает Марина, — оно выделяется запятыми». Фраза написана чётко, кругло, красиво. Аккуратная точка стоит в конце. И тогда Марина перечитывает её ещё раз. Да, она знает о детстве Кирова, она читала книгу «Мальчик из Уржума». Хорошо, что Александра Георгиевна диктует такое интересное.

А Александра Георгиевна продолжает:

Марина пишет.

«Да, тут два трудных слова — гектограф и воззвание, — думает она. — Но, кажется, я написала их правильно. Для нас это только трудные слова, а для Кирова это было его трудное дело. Но он не побоялся его!»

Диктует Александра Георгиевна, поскрипывают перья, класс пишет.

А в соседнем классе — урок арифметики. В третьем — географии. Пишут, считают, путешествуют по карте своей родины и всего мира маленькие музыканты.

Может быть, многим из них придётся объездить по-настоящему всю свою большую родину, а может быть, весь мир, неся во все концы его свою большую, свою победную советскую музыку.

Пишут маленькие музыканты, считают, путешествуют по карте.

В длинном коридоре тишина. Мерно тикают большие часы в раздевалке, и нянечка то и дело отрывается от своего вязанья, чтобы взглянуть на них. Скоро звонок.

38. ИЗ ДНЕВНИКА МАРИНЫ

Завтра концерт. Боюсь, боюсь, боюсь! Наши девочки все хотят прийти послушать — и Мая, и Светлана, и даже Люся.

Светлана всегда очень спокойная, и я рада, что она придёт. Она умеет и перед контрольной и перед концертом сказать что-нибудь такое, что сразу успокоишься.

Майка — та будет очень за меня волноваться и, наверно, сядет в последнем ряду. Ну, а Люся придёт, конечно, больше из-за Гали. Они подружились, и я не сержусь — пусть. Люсе это на пользу. А с Галей мы всё равно теперь дружим по-прежнему.

И Мая перестала дуться. Она даже уговаривала меня не бояться, хотя сама будет волноваться больше меня. «И не вздумай опять подводить наше звено!» — сказала она. «Опять» — это она про арифметику вспомнила.

С арифметикой, кажется, ничего теперь, хотя последние дни я больше всего занималась музыкой. Мне ведь надо было нагнать, потому что я запустила свою программу. Кажется, нагнала. Но у А. С. ведь не узнаешь! Он сегодня на репетиции всех одинаково похвалил, а потом произнёс смешную речь: «Ну, солисты, — сказал он (это мы-то — солисты!), — идите домой, хорошенько умойтесь и больше не играйте. Кто будет пиликать весь вечер, того завтра не выпущу. Выспитесь и приведите в порядок всё своё хозяйство. Не забудьте принести на концерт (и он стал загибать пальцы): канифоль, запасные струны, смычок. И скрипку».

Когда он сказал про скрипку, все засмеялись. А он ещё добавил, что солистов с грязными ногтями он тоже будет отправлять с концерта, и велел всем идти домой.

Я выполнила его приказ и сегодня больше не играла. Только один раз — медленно, по нотам. Это он разрешает. И пораньше лягу спать. Мамы ещё нет. У неё партийное собрание. Но завтра она придёт вовремя, и на концерт мы пойдём вместе.

Интересно, много ли народу будет на концерте и придёт ли кто-нибудь из посторонних?

39. ПИСЬМО НИКОЛАЮ ГРИНЕНКО

Почтальон Степан Гаврилыч носил письма в этот дом уже много лет подряд. Он носил письма до войны — с далёких строительств, из домов отдыха, из пионерских лагерей; носил в годы войны треугольнички со штампом полевой почты — драгоценные треугольнички, которых так ждали во всех квартирах! Степан Гаврилыч давно знал все фамилии и имена своих адресатов и поэтому невольно задержался взглядом на крупной надписи на конверте:

Фамилия Гриненко ему была знакома, но он хорошо знал, что Гриненко погиб на фронте в дни Великой Отечественной войны. Степану Гаврилычу пришлось принести тогда извещение о его гибели и отдать жене Гриненко.

Маленькая женщина не закричала и даже не заплакала, но стала вся белая, как бумага.

А с тех пор вот уже несколько лет никто не пишет писем семье Гриненко. Родных у маленькой женщины, по-видимому, нет.

Степан Гаврилыч встречал её не раз, худенькую, повязанную платком; она всегда торопилась: то на работу, то в магазин, то в детский сад за меньшими ребятами. Меньшим её ребятам-близнецам лет так примерно по шести, скоро в школу пойдут, а старшему сыну — лет четырнадцать, большой уже паренёк.

Уж не ему ли это письмо? Скажи пожалуйста: «Николаю Гриненко»! И Степан Гаврилыч молча улыбнулся в усы, поднимаясь по узкой деревянной лестнице на второй этаж. Он с интересом посмотрел через очки на большой голубой конверт с напечатанным штампом учреждения. Письмо-то служебное! Чем же отличился этот паренёк? Не набедокурил ли? Степан Гаврилыч слышал, как честили во дворе жильцы один раз какого-то Кольку, грозили ему милицией за опыты в сарае. Не этому ли самому герою он несёт служебное письмо?

Степан Гаврилыч прочитал служебный штамп: «Детская музыкальная школа» — и позвонил три раза, держа в руке голубой конверт. Он мог бы опустить его в почтовый ящик, но ему почему-то хотелось отдать это письмо в собственные руки и заодно поглядеть на адресата. Нет ли тут какой-нибудь ошибки? На звонок никто не выходил. Степан Гаврилыч настойчиво позвонил ещё три раза. Наконец дверь приоткрылась.

— Почта, — строго сказал Степан Гаврилыч.

Дверь открыли. Старушка жилица внимательно посмотрела на Степана Гаврилыча и на письмо.

— Кому, голубчик? — спросила она.

— Николаю Гриненко в собственные руки, — пошутил Степан Гаврилыч.

— Да кому же это? — удивилась старушка. — Неужто Коле?.. Коля! — позвала она.

— Чего надо? — послышался недовольный голос совсем близко.

Приоткрылась дверь чулана, и оттуда выглянула встрёпанная мальчишечья голова.

— Господи, — всплеснула руками старушка, — опять в чулан забрался! Весь дом взорвёшь своей фимией.

— Не фимией, а химией, — хмуро поправил Коля. — Ничего я не сожгу, я к уроку готовлюсь.

Степан Гаврилыч посмотрел на перемазанные Колины руки и протянул ему конверт.

— Вам письмо, гражданин, — подчёркнуто вежливо произнёс он.

Коля вскинул на него глаза — «стрельнул», как подумал Степан Гаврилыч — и, покраснев, схватил письмо. Он с удивлением и как будто с разочарованием прочёл несколько раз странную печатную надпись на конверте и посмотрел на Степана Гаврилыча, как будто спрашивая: «Зачем это мне?»

— Вам письмо, вам, — сказал Степан Гаврилыч, с удивлением замечая, что сам хотел бы узнать содержание письма. Это было вообще совершенно не в его привычках и недостойно настоящего почтальона.

Коля нерешительно вскрыл конверт и прочёл про себя письмо. На лице его появилось недоуменное выражение. Он был так удивлён, что, забыв свою мальчишескую гордость, прочёл письмо ещё раз — вслух:

И всё. Адрес школы и подпись:

Коля и Степан Гаврилыч молча посмотрели друг на друга. Потом Степан Гаврилыч, который тоже, по правде говоря, не понял, что к чему в этом приглашении, козырнул и ушёл, а Коля, повертев в руках письмо, положил его обратно в конверт и, смяв, сунул в карман. Подумав, он вынул конверт из кармана, разгладил и понёс в комнату. Там он положил его на комод, рядом с фарфоровой кошкой, и о чём-то задумался.

Клавдия Мироновна Гриненко возвращалась в этот день с работы особенно уставшая. По дороге её одолевали грустные мысли: вот уже пять лет, как она живёт с ребятишками одна, без Сергея Игнатьевича. Как хорошо ей жилось с ним, как все завидовали ей! Ведь какой человек был хороший — не пил, не курил даже. С работы придёт — всё по хозяйству возится: что починит, что смастерит. И она, Клаша, при нём не знала ни тоски, ни горя. Никогда он не обижал её. А ребят как любил! Меньшие при нём были ещё грудными, а Коля был уже школьником.