Жили-были. Русские инородные сказки – 7 - Кац Михаил Борисович. Страница 13
– Я не нуждаюсь в деньгах, – пробормотал Роман, чувствуя, что весь этот разговор начинает приобретать идиотский оттенок.
– На самом деле никто не нуждается в деньгах, – подмигнул Роману Палыч. – Представляете? Самое смешное, что никто не нуждается в деньгах, но этого практически никто не знает! А не зная этого, человек думает, что он нуждается в деньгах, и, таким образом, действительно начинает нуждаться. Получается замкнутый круг. Но почему обязательно деньги?! Кто говорил о деньгах? Хорошо, пусть будут деньги. Хотя есть и более важные понятия. Согласитесь, не все на этом свете выражается в деньгах!
– Но все ими измеряется, – удивляясь сам себе, буркнул банальность Роман.
– Вряд ли эти измерения точны, – улыбнулся Палыч, застегивая галстук и поправляя застиранный воротник рубашки. – И уж во всяком случае они не абсолютны.
– И все-таки я не готов об этом говорить, – вновь опустил голову Роман.
– Время терпит, тем более что вы… – Палыч хотел что-то сказать, но словно спохватился, заторопился, надевая пиджак. – Ладно, об этом потом, если позволите. Пойду-ка я разгонять старушек от ваших апартаментов, а то так они, глядишь, высадят дверь.
– Подождите! – Роман поднялся.
– Да, я слушаю! – остановился Палыч, пихая бутылку с пивом во внутренний карман пиджака и становясь от этого еще круглее и нелепее.
– Я не понял, что вы сказали, когда входили в воду? Что-то про хозяина?
– А! – рассмеялся Палыч. – А это я у хозяина разрешения просил умыться, искупаться. С хозяином по-другому нельзя. Не ровен час, невзлюбит, тогда дела плохи.
– У какого хозяина? – не понял Роман.
– Да у водяного! – объяснил Палыч и махнул пальцем на болтающуюся в метрах тридцати от берега утку. – Вон он! Прислушивается. Вы с ним аккуратнее. Рекомендую.
Палыч снова маслено улыбнулся, приложил руку к груди и поспешил через крапиву в сторону пляжа. Роман проводил его взглядом и тоже стал собираться. Неожиданно подумалось, что если он будет изображать привидевшийся образ, то, чтобы передать объем, перспективу, ухватить движение воды, придется травины передавать не в фокусе, то есть чертить расплывающиеся зыбкие линии на переднем плане, а этого ему очень не хотелось. Как-то это не совпадало с затягивающим в себя образом. Он еще раз неприязненно оглядел противоположный берег, представляя, где бы вставить на возможном эскизе витиеватый купол деревенской церкви, а то и собора какого-нибудь, сплюнул, покосился на утку, стал собираться и решил идти домой дальней дорогой через зернохранилище.
В зернохранилище он не попал. Хмурая женщина в синем халате в бетонное здание его не пустила, сказав, что на самом деле Кузьмич не отчество, а фамилия. То есть правильно и с уважением Кузьмича зовут Николай Егорович Кузьмин. Но принять сейчас он Романа не в состоянии, так как уже с обеда мертвецки пьян, говорить не может и ничего не соображает. Она так и сказала: «Принять сейчас Романа не в состоянии». Роман смерил ее удивленным взглядом, поблагодарил и отправился к дому, надеясь, что ему не придется вновь столкнуться с Палычем.
Столкнуться не пришлось. Уже издали он заметил что-то необычное у дома, подошел ближе и, разглядев загнанную за штакетник пыльную бледно-голубую «восьмерку», почувствовал, как тепло поднимается в груди. Танька приехала!
4
– Как здесь тихо!
Она перевернулась на живот, приподнялась на локтях и принялась надкусывать ногти.
– Почему же тихо? – удивился Роман, стряхивая пепел в пустой спичечный коробок. – Всю ночь шум. То гармошка. То пьяные песни. То кошки орут. Лягушки порой в пруду так квакают, хоть уши затыкай. Под утро петухи. Кстати, уже скоро.
– Ничего ты не понимаешь. – Танька раскинула руки и легла. – Здесь удивительно тихо.
– Брось ты свою привычку грызть ногти. – Он потушил сигарету, заложил руки за голову. – Я ждал тебя еще неделю назад.
– Неделю назад я не могла.
– Ты просто не слишком сильно хотела меня видеть.
Она не ответила, закрыла на мгновение глаза, затем вновь перевернулась на спину и потянула на себя простыню.
– Прохладно.
– Ничего, днем поджарит. – Роман сел, наклонился за бутылкой. – Может, все-таки выпьешь? Оставайся! Выходные, сходим на речку, отдохнешь!
– С тобой отдохнешь. – Она засмеялась. – Ты же вампир, Суворов. Я каждый раз от тебя возвращаюсь как выжатая тряпка! С тобой даже разговаривать тяжело, дышать рядом с тобой тяжело, а я к тебе, можно сказать, иду прямо в пасть. Нет. Это я без тебя отдыхаю. С тобой я почти тружусь.
– Смотри не перетрудись, – зло бросил Роман и выпил стакан вина.
– Да я уж и сама думаю.
Роман обернулся и внимательно посмотрел на нее. Она, прищурившись, тоже смотрела на него и не улыбалась.
– Ты чего, Танька?
– Вот смотрю на тебя и думаю… – медленно протянула она.
– И о чем же?
– О тебе.
– Надо же! – Он усмехнулся. – И давно это у тебя?
– Давно, – ответила Танька.
– И что же ты надумала?
– Да вот, надумала…
Она закрыла глаза, взяла уголок простыни в зубы и стала медленно говорить, смотря куда-то в потолок и покусывая эту свежую белоснежную ткань, только что привезенную ею из Москвы.
– Понимаешь, все. Просто все и все.
– Что все?
– Все! Я кончилась. Вся. Без остатка. Родник иссяк. Сил нет. Ты высосал меня, Суворов, до донышка. Я даже сама себе противна. Одна оболочка. Приехала к Глебу за деньгами, продался там один твой пейзажик, а он мне говорит, что от меня осталась только тень. Какая там тень, говорю, я за весну на три килограмма поправилась, а он и отвечает, нет. Ты, говорит, Танька, на килограммы не пеняй. Ты, говорит, с точки зрения художественного вкуса и мужского глаза идеал женщины, только внутри у тебя, Татьяна, пустота. И ведь он прав. Жить не хочется. Иду с работы на автостоянку, знаю, что все вроде хорошо. Димка из школы пришел. Мамка его кормит. Меня ждут. Работа отличная. И мужик у меня вроде есть. Все замечательно. А внутри такая тоска, кажется, первый встречный улыбнется, чтобы теплом повеяло, я ему на руки и упаду.
– Ну и кто же тебе мешает? – спросил Роман.
– Да нет, никто не мешает. – Она улыбнулась. – Теперь.
– Что-то изменилось? Теперь?
– Меняю я свою жизнь, Суворов. Буду теперь делать только то, что хочу. Все у меня с тобой как-то по инерции происходило. Самое трудное, оказалось, выдержать паузу, остановиться. Я, кажется, это смогла. А дальше уж как получится.
– И чего же ты хочешь?
– Многого! Я очень много хочу, я даже и сказать тебе не могу, Суворов, как много я хочу.
– Я, выходит, тебе в твоих желаниях не помощник?
– Ты? – Танька вдруг опять рассмеялась, встала, отбросила простыню и стала одеваться. – Нет, ты молодец, Суворов. Ты очень стараешься! У меня, как понимаешь, ты не первый. Так вот, мужики разные были, но так, как ты, никто не старался. Ты очень стараешься в постели. Молодец. Только ты стараешься для себя. Просто так надо. Соответствовать. Поскольку если ты стараться не будешь, тогда чем ты возьмешь? Ты же любишь только себя. Не так ли?
– А если не так? – напряженным голосом спросил Роман.
– Ладно! – Она махнула рукой, расчесывая волосы и ища глазами косметичку. – Ты же, когда любовью занимаешься, в лицо не смотришь. Пребываешь, так сказать, в своих ощущениях. Тебе же нужна не я. Тебе нужна просто баба. Желательно красивая, покладистая, хорошая, здоровая баба. И желательно одна и та же, чтобы не переиначивать себя. И лучше бы, чтобы ты имени ее не знал. Чтобы она являлась по первому зову твоей плоти, как джин из бутылки. По свистку!
– Можно подумать, что ты являлась по свистку, – усмехнулся Роман.
– Можно сказать и так. – Танька опустила голову, помолчала мгновение. – Ты здесь комедию только не ломай, хорошо? Я и на самом деле сейчас абсолютно спокойна. Это мне раньше хотелось твоего сочувствия, понимания, поговорить с тобой. Теперь нет. Неинтересно. Так же, как раньше неинтересно было тебе, Суворов. Надеюсь, что ты не пропадешь. Хотя ты слишком легко живешь. Точнее, тебе кажется, что ты легко живешь, а на самом деле врос в землю. Мхом покрылся. Запомни. Стараться надо не в постели, а в жизни. В жизни надо стараться. А в постели надо любить.