Прощание - Буххайм Лотар-Гюнтер. Страница 61

— Таким образом, вы снова обосновались на подводных лодках? Вы оказались в родной стихии.

— К счастью — да. Торпедные аппараты были пусты, и в них мы поместили все твердое и жидкое съестное, какое только смогли достать. Три недели, которые мы прожили на лодках, были неплохими. С нашими английскими сторожами мы сумели установить контакт. Они получили кое-что из того, что мы организовали. Одна за другой прибывали всевозможные команды и все также хотели снимать сливки, но все хорошие вещи мы разместили в торпедных аппаратах и плотно задраили их. Ну и вещи там были!

— Что за вещи? — спрашиваю я нетерпеливо, заметив у старика мечтательный взгляд.

— Когда я об этом думаю… Вот, например, прибыл американский вспомогательный корабль, такой старый корабль обеспечения с американскими офицерами-резервистами, призванными на военную службу. Они вдруг оказались там и ругались: «О, эти проклятые подводные лодки!» и в том же духе. Один даже спустил штаны и сказал: «Смотрите!» Нижняя часть тела имела следы ожогов.

— Ну и? — спрашиваю я с интересом.

— А потом к ним присоединились и русские, настоящие дикари.

— И что случилось?

— Ничего! Вдруг американцы заорали: «Now we must be good friends!» [32]

— To есть обычный театр примирения. Не могу себя пересилить, меня с души воротит, когда оставшиеся в живых члены экипажей подводных лодок или грузовых пароходов, которые когда-то хотели убить друг друга, бросаются друг другу в объятия.

— Я чувствую то же самое, — говорит старик, достает из холодильника пиво и неторопливо разливает. После продолжительной паузы он говорит:

— В то время со мной произошло чертовски неприятное дело.

— И?

— Ну, история с «Вестерн-Принс». Я же тебе ее рассказывал?

— Никогда! Так в чем там дело?

— Ну, хорошо. Корабль был довольно быстрым и действовал в одиночку. Я выстрелил счетверенным веером, но в цель попала лишь одна торпеда. Подстреленный корабль остановился, крен был незначительным. Наш кормовой торпедный аппарат не был готов к выстрелу. Потребовалось дозарядить носовой аппарат для выстрела. На дозаряжание требуется, как ты знаешь, самое меньшее пятнадцать минут даже при максимальном старании команды. — Старик делает большой глоток из бутылки, затем продолжает: — Заправляли всем механики по торпедным аппаратам. Через двадцать минут дозаряженная торпеда была запущена: положение противника — девяносто, дистанция пятьсот метров, расчет упреждения не нужен. Цель свободно видна через противосеточное устройство. Выстрел был прямым попаданием примерно за серединой, в наиболее уязвимом месте корабля. — Старик делает еще один большой глоток и замолкает.

— Ну и? — спрашиваю я нетерпеливо.

— До этого, собственно говоря, в этом деле не было ничего особенного. Но тогда недалеко от нас появились шлюпки, которые были после первого попадания спущены на воду. Я подождал, когда они подойдут совсем близко. А теперь представь себе, они со всех сторон приветствовали нас, чрезмерно выражая благодарность (люди на лодках) за рыцарское и гуманное обхождение, которое мы им оказали…

— Как это так? Давай, не мучай меня, говори же!

— Они предположили, — ты не догадаешься, — говорит старик, — что вторую торпеду мы выпустили с таким запозданием, чтобы дать им время не спеша перебраться в спасательные шлюпки. Но вышло еще хуже. Позднее в Англии один человек даже написал книгу о том, как благородно и по-рыцарски мы себя вели. На борту была даже свадебная пара — какая дикая идея, совершить свадебное путешествие на корабле в разгар войны, и уж тут из меня сделали совсем «славного малого».

— И назвали по имени?

— Да, имя и номер лодки.

— Ну, дела! — говорю я и перевожу дух. — Так тебя могут и в почетные граждане произвести? Но пойдем дальше: как у вас шли дела с вашими друзьями в Бергене?

— Ах, эти! Диковато это все было. Один из них сказал: «I want a souvenir! (Мне нужен сувенир!)» Когда я ему объяснил, что нам здесь ничто не принадлежит, все в руках союзников, он заорал: «I am allied!». [33] Я ему сказал: «Тогда тебе принадлежит все!» И он прихватил бинокль ночного видения. «Но мы тебе это не дарили», — сказали мы ему. Тогда с перепугу он спрятал его под курткой. Постепенно стали красть все. Приходил английский штабной офицер и тащил. Тащили моряки. Наши охранники, морские артиллеристы, все крали, как воронье. Зенитчики крали и резервисты. Один из них был учителем. Он тоже нас охранял, но не переносил воровство. Однажды он остановил одного штабного офицера и спросил, что там у него. Он заставил его показать содержимое портфеля и сказал: «А вот это вытащите!» Он был хорошим, этот учитель, он сделал так, что нам было разрешено ловить рыбу в гавани. В то время мы выглядели довольно потрепанными. Стиральных машин у нас не было.

— Не то, что здесь! — говорю я, и старик, ухмыляясь, говорит:

— Это твой пунктик! Не я же их установил!

Теперь я сбил старика с толку, он смотрит на часы, говорит:

— Уже за полночь. Ты что же, не устал?

— Как стеклышко! А ты, хочешь спать?

— Собственно говоря, — говорит старик, колеблясь, — собственно говоря, я тоже не устал. Когда ты меня так выспрашиваешь — не могу сказать, что меня это волнует, — но об этом времени я больше почти не вспоминал.

— И никто тебя об этом не спрашивал?

— Кто же?

— Твоя жена, например…

— Это не женские истории!

— Об этом говорили и некоторые книготорговцы, когда вышла «Лодка»: «Она не должна попасть в руки женщин». И знаешь, что произошло?

— Что же?

— Я получаю как раз от женщин, в том числе и от молодых девушек, вплоть до последнего времени длинные письма, многие из них прочли книгу два-три раза.

— Это — правда? — спрашивает старик.

— Если я тебе говорю! Но что происходило дальше в ваше свободное от стиральных машин время?

— Итак: смена белья была для нас чужим словом. Воды для стирки тоже не было. Тогда этот учитель сказал: «Так вы больше не можете болтаться!» А когда мы его спросили, как же мы можем все это изменить, он обеспечил воду для стирки. Он даже хотел, чтобы мы брились, и даже достал для нас бритвенные принадлежности. Это нас подстегнуло, и мы ему сказали, что нам еще срочно требуется свежий салат против цинги, например. И его люди немедленно достали для нас салат и свежие огурцы. Мы организовали в одном норвежском магазине рыболовные крючки — дефицитный товар в то время, и подарили их англичанам. Они были просто счастливы. Англичане любят рыбалку. А потом по утрам в половине десятого мы стали-получать еще и английский чай с молоком, ты же знаешь: настоящий английский чай. Настоящая услада!

— А затем вы, как я слышал, сделали перерыв в чаепитии?

— Ну да — наш шарм мы использовали на полную катушку! К сожалению, это прекрасное время длилось недолго. Вскоре пришлось отказываться от барахла в бункере, немцам пришлось уходить оттуда и я попал на другую сторону бухты — там находился 14-й дивизион охраны побережья. Руководил им капитан — капитан второго или первого ранга, фамилию его я уже не помню: Юбель или что-то вроде этого, резервист из компании «Северонемецкий Ллойд». До войны он заведовал транспортным павильоном во Франкфурте. Теперь у меня совершенно пересохло горло! — говорит старик. — Ты что, действительно хочешь слушать дальше?!

— Ну, конечно же! — говорю я, наливая старику и себе. — Это отнюдь не самая лучшая сцена под занавес.

Старик снова сидит задумчиво, затем продолжает:

— Мы, то есть остатки нашего соединения, находились там какое-то время. Когда было распущено и наше подразделение, мы были переведены в лагерь Норхаймсунд. И там я снова столкнулся с командующим действовавших в Атлантике немецких подводных лодок — правда, уже бывшим. Он ужасно боялся. Это было время, когда всех офицеров от полковника и выше арестовывали и отправляли в Англию. Англичане хотели получить от них какую-то информацию. А наш командующий подходил под эту рубрику. Тогда он стал изображать человека, поранившегося во время занятий спортом. По его просьбе на его ногу наложили гипс, капитан медицинской службы выдал ему без проволочек справку, что он не транспортабелен, и наш командующий решил, что избежал отправки в Англию. Но вышло по-другому: однажды появилась английская команда, один из членов которой сказал: «I am surgeon» («Я — хирург») и распорол его гипс. Под гипсом ничего не болело, все было бледным, но здоровым.