Атлант расправил плечи. Часть II. Или — или (др. перевод) - Рэнд Айн. Страница 66

Первым заговорил Джеймс Таггерт, чей голос дрожал от напряжения, словно он подавлял крик:

— А почему бы и нет? Почему они могут, а мы нет? Почему они должны быть выше нас? Если нам суждено погибнуть, так давайте убедимся, по крайней мере, что мы погибнем все вместе. Давайте убедимся, что мы не оставили им шанса выжить!

— Чертовски забавное заявление по поводу весьма практичного плана, который устроит всех и каждого, — дрожа, произнес Оррен Бойл, испуганно глядя на Таггерта.

Доктор Феррис крякнул.

Таггерт немного успокоился, сосредоточился и поправился, заявив более уверенным тоном:

— Да, разумеется, это очень реалистичный план. Он необходим, практичен и справедлив. Он решит все проблемы. Он даст каждому шанс почувствовать себя в безопасности. Даст шанс передохнуть.

— Он даст людям чувство защищенности, — вставил Юджин Лоусон, и его губы искривились в улыбке. — Защищенность, вот чего так всем не хватает. Если они ее хотят, то почему не могут получить? Только потому, что горстка богачей станет возражать?

— Это не богачи станут возражать, — лениво произнес доктор Феррис. — Богатые стремятся к защищенности больше всех других видов животных, разве вы этого еще не поняли?

— Кто же тогда? — огрызнулся Лоусон.

Доктор Феррис тонко улыбнулся и не ответил.

Лоусон отвел глаза.

— Черт с ними! Почему мы должны о них волноваться? Мы должны поддерживать мир ради маленьких людей. Интеллектуальность — вот причина всех трудностей человечества. Ум человеческий — корень любого зла. Настал век сердца. Только слабые, кроткие, немощные и покорные должны стать объектами нашего внимания, — нижняя губа Ферриса пренебрежительно искривилась. — Те, кто велик, должны служить малым сим. Если они откажутся выполнять свой нравственный долг, мы должны их заставить. Век разума прошел, мы переросли его. Настал Век Любви.

— Заткнись! — рявкнул Джеймс Таггерт.

Все уставились на него.

— Ради Бога, Джим, что случилось? — дрожа, спросил Оррен Бойл.

— Ничего, — пробормотал Таггерт, — так, ничего… Уэсли, скажи ему, пусть замолчит.

— Но я не понимаю… — обеспокоенно начал Моуч.

— Просто пусть замолчит. Мы же не обязаны его слушать, верно?

— Да, но…

— Тогда продолжим.

— Что такое? — потребовал Лоусон. — Я возмущен. Я категорически… — Но он не нашел в лицах окружающих поддержки и замолчал, с ненавистью сжав губы.

— Давайте продолжим, — лихорадочно твердил Таггерт.

— Что с тобой? — спросил Оррен Бойл, пытаясь не думать о том, что происходит с ним самим, и почему ему так страшно.

— Гениальность — всего лишь предрассудок, Джим, — произнес доктор Феррис медленно и с нажимом, словно зная, что называет слова, которые оставались неозвученными в умах всех присутствующих. — Не существует таких вещей, как интеллект. Мозг человека — продукт социальный. Сумма влияний, которую он усвоил от окружающих. Никто ничего не изобретает, человек просто отражает идеи, носящиеся в атмосфере общества. Гений — интеллектуальный стервятник, алчный накопитель идей, по праву принадлежащих обществу, у которого человек их крадет. Мышление — всегда воровство. Если мы отменим частную собственность, то получим самое справедливое распределение богатства. Отменив гениальность, мы справедливейшим образом распределим идеи в обществе.

— Мы здесь дела обсуждаем или дурачим друг друга? — спросил Фред Киннан.

Все повернулись к нему. Крупные черты лица этого мускулистого человека имели удивительную особенность: уголки его губ словно навсегда приподнялись с выражением всезнающей сардонической усмешки. Засунув руки в карманы, он сидел на подлокотнике кресла и тяжело смотрел на Моуча как полицейский, поймавший в универмаге мелкого воришку.

— Я только хочу сказать, что этот Совет по унификации вам бы лучше набрать из моих людей, — заявил он. — Позаботься об этом, брат, иначе я пошлю ваш «Пункт первый» ко всем чертям.

— Разумеется, я намерен ввести представителей рабочих в этот Совет, — сухо ответил Моуч. — Равно как и представителей промышленности, профсоюзов и всех слоев…

— Никаких слоев, — отрубил Киннан. — Только представителей рабочих. И точка.

— Что за черт! — завыл Оррен Бойл. — Это подтасовка!

— Вот именно, — кивнул Фред Киннан.

— Но это дает вам в руки господство над всем бизнесом страны!

— А вы думаете, чего я добиваюсь?

— Это нечестно! — продолжал вопить Бойл. — Я этого не потерплю! Вы не имеете права! Вы…

— Право? — тоном святой невинности проговорил Киннан. — Вы о правах заговорили?

— Но… я хотел сказать… в конце концов, существуют же фундаментальные права собственности, которые…

— Слушай, друг, ты, короче, хочешь себе «Пункт третий»?

— Ну, я…

— Тогда тебе лучше заткнуть варежку насчет прав собственности. Накрепко заткнуть.

— Мистер Киннан, — вмешался доктор Феррис, — вам не следует совершать извечную ошибку, используя широкие обобщения. Наша политика — быть гибкими. Не существует абсолютных принципов, которые…

— Оставь эти речи для Джима Таггерта, док, — отмахнулся Фред Киннан. — Я знаю, о чем говорю. Потому что в колледж не ходил.

— Я возражаю, — встрял Бойл, — против ваших диктаторских методов…

Киннан повернулся к нему спиной и сказал:

— Послушай, Уэсли, моим ребятам не понравится «Пункт первый». Если я буду управлять, то заставлю их проглотить его. Если нет — нет. Решай.

— Ну… — начал было Моуч, но замолчал.

— Ради Бога, Уэсли, а с нами-то что? — заныл Таггерт.

— А вы приходите ко мне, — пояснил Киннан, — когда понадобится утрясти дело с советом. Но руководить советом буду я. Мы с Уэсли.

— Думаете, страна потерпит такое? — взвился Таггерт.

— Не обманывайте себя, — хмыкнул Киннан. — Страна? Если больше не существует никаких принципов — а я думаю, что доктор прав, и их совсем не осталось, — если в игре не стало правил, и вопрос только в том, кто кого грабит, то я получу голосов больше, чем все вы вместе взятые, рабочих-то больше, не забывайте об этом, ребята!

— Вы заняли странную позицию, — надменно произнес Таггерт, — по отношению к мерам, которые, в конце концов, призваны дать преимущества не только рабочим и наемным работникам, а общему благосостоянию народа.

— Ладно, — миролюбиво согласился Киннан. — Давайте говорить на вашем птичьем языке. Кто он, этот народ? С точки зрения качества, это не вы, Джим, и не вы, Орри Бойл. С точки зрения количества, это уж точно я, потому что количество стоит за мной. — Его улыбка исчезла, и с неожиданно горьким и усталым выражением он добавил: — Только я не стану говорить, что работаю на благосостояние моего народа, потому что понимаю, что это не так. Я знаю, что всего лишь отдаю бедных ублюдков в рабство, ничего больше. Да и они это понимают. Но они знают, что я иногда брошу им кость со стола, если уж решил заняться своим рэкетом, а вот от вас этого не дождаться. Вот почему, если уж суждено им оказаться под кнутом надсмотрщика, то лучше пусть это буду я, а не вы, праздно болтающие, слезливые, сладкоречивые лизоблюды при народном благосостоянии! Не думаете ли вы, что кроме ваших божьих одуванчиков с институтским дипломом вам удастся одурачить хоть одного деревенского идиота? Я рэкетир, но знаю это, и все мои ребята это знают и знают, что я расплачусь сполна. Не от доброты сердца, конечно, и ни центом больше, чем получу сам, но, по крайней мере, они могут на меня рассчитывать. Конечно, иногда мне тошно, да и сейчас меня тошнит, но не я создал этот мир, это вы его создали, и я играю по правилам, установленным вами, и собираюсь играть так долго, пока игра будет идти, да и получше вас!

Киннан поднялся. Никто ему не ответил. Он смотрел на них, переводя взгляд с одного на другого и остановил его на Уэсли Моуче.

— Так совет за мной, Уэсли? — буднично спросил он.

— Выборы особого персонала — всего лишь техническая деталь, — угодливо ответил Моуч. — Полагаю, мы можем обсудить это позднее, вы и я. Вдвоем.