Скоморох - Калбазов (Калбанов) Константин Георгиевич. Страница 56

Чтобы не растерять форму, Виктор, вооружившись ножами, вышел во двор и начал метать их в специально для этого подготовленный щит. Так уж сложилось, что с вечерними развлечениями здесь было прямо-таки из рук вон плохо, даже почитать нечего. И дело даже не в дороговизне книг, а в том, что Виктор просто не мог читать сочинительства местных авторов, больно наивно или велеречиво написано. Поэтому ложился он рано, а вставал чуть не с первыми петухами. Ну и чем тут заняться? Тем более что народу вполне хватает, пытаться помочь – только под ногами путаться.

Ждан и Горазд тоже время от времени занимались этим делом. А какой мужчина откажется от приобретения лишней сноровки? Только ленивый, каковыми они не были. Но в этот ранний час у каждого было свое занятие. Ждан – в кузнице, он планировал подновить ротор, нужно отлить и заменить подшипники, все же сплав мягковат и они быстро разработались, отчего уже появилась вибрация. На этот раз состав будет изменен, но парень вполне справится и сам. Да и крестьяне наверняка скоро появятся.

Виктор хотел было помочь парню, но тот только насупился, решив, что ему не доверяют. Ну и пусть его. А что самому-то делать? Можно и с дочуркой потетешкаться, да только эдак и вовсе в наседку превратиться недолго. Ладно. На утро занятие есть, а там что-нибудь придумает: может, за чертежи засядет, а может, и на токарном станке чего поточит. Решено, будет сегодня ладить посуду. А что, она лишней никогда не будет. Кстати, нужно сказать Ждану, раз уж возьмется за подшипники, то пусть сразу отольет и для токарного станка, благо для простоты обслуживания размеры были одинаковыми. Пока терпимо, но что-то не нравится, как работает станок, а ведь на нем можно точить не только посуду разную да безделушки, но еще и заготовки под литье, а тут уж точность нужна.

Горазд в коровнике, поит скотину, ну и с Веселиной милуется, пока никто не видит. К слову заметить, насчет свадебки сговорились быстро, вот только решили справить ее по осени, когда отец ее вернется из поездки. А так за дочку родители только порадовались. Млада хоть и с пониманием подошла к вопросу молодых, но следила строго, чтобы ничего такого не произошло до сочетания законным браком. Однако по всему было видно – молодые пьяны от бурного романа, так что для головокружения и эйфории им достаточно и поцелуев. Правда, догляд в этом деле никогда не помешает, а ну как сорвет с нарезки! Неважно, что уже почти муж и жена, «почти» не считается.

В руках у него оставалось только три ножа, когда раздался дробный топот двух десятков лошадей, ну никак не меньше. Причем идут во весь опор! Да что же такое могло случиться? Может, посадские всадники из крепости идут по следу какой ватаги? Они вообще-то занимаются патрулированием тракта и окрестностей… То, что это не они, Виктор осознал сразу же, едва первый из всадников влетел в ворота. На крепком коне восседал статный наездник в синем мундире с желтыми отворотами. Гульдские драгуны?! Этим-то что тут понадобилось?! Однако уже через секунду он и думать позабыл задаваться какими бы то ни было вопросами, потому как солдат, а вернее, сержант резко осадил коня. Вздыбившееся животное еще не успело встать на все четыре ноги, как этот боец навел на Виктора пистоль и нажал на спуск. Сначала вспухло маленькое облачко на затравочной полке, а затем из ствола выметнулись пламя и дым, а у самого уха вжикнула пуля.

Здравствуй, жопа новый год! Да что тут творится-то?! В мозгу взрывается этот вопрос, а руки делают свое дело на одних рефлексах. Все остальное запечатлелось в его памяти, как калейдоскоп событий. Вот с ножом в груди падает первый гульд. Вот Ждан появляется в дверях кузни и мечет молот в одного из нападающих, выбив у того изо рта целый фонтан крови. Секунду спустя он сам принял сразу две пули в грудь и завалился обратно в кузню. Вот Горазд с деревянными трехзубыми вилами наперевес, ловко увернувшись от очередного выстрела, подскочил к солдату и всадил ему в бок заостренное и хорошо высушенное дерево. Но его самого отбросила к стене лошадь. По той стене и сполз оглушенный парень. Виктор увернулся от нескольких выстрелов и сумел всадить клинки еще в двоих, когда его рубанули палашом. Последнее, что он услышал, – это женский крик и громкий плач младенца. После этого – темнота…

Иной от такой боли потеряет сознание, Виктор же, наоборот, пришел в себя. Рыча как зверь, он вскочил на ноги и завертелся юлой. Правая часть лица горела огнем. Что? Как? Почему? Все заполнила одна огромная ярко-алая вспышка боли. Постепенно боль, острая вначале, притупилась. Лицо продолжало гореть огнем. Боль теперь не заполняла собой все его существо, и голова плохо ли, хорошо ли начала работать.

Он осматривался вокруг, не веря собственным глазам, потому что этого быть не могло. Но это было! Его эдемский сад, его рай на земле был порушен в одночасье. Порушен и испепелен, потому как он стоял посреди пепелища, или, если быть более точным, догорающей усадьбы, от которой остались лишь раскаленные угли. Дом, постройки, мастерская и даже баня… Гульды сожгли все.

На том месте, где он недавно лежал, была большая лужа уже запекшейся и почерневшей крови. Виктор припомнил, что получил удар палашом, и потрогал лицо. Все так, глубокая рана там и сейчас, вот только кровь запеклась. Голова – странный орган, порой от самого безобидного пореза натекает столько, что просто диву даешься. Здесь рана была довольно серьезной, и лужа получилась изрядной. Как видно, именно по этой причине его сочли мертвым и не стали с ним возиться, а привело его в чувство откатившееся горящее бревно. Если к ране он прикоснулся, то касаться ожога не хотелось, одна только мысль об этом причиняла подлинную боль.

Описать словами состояние Виктора в эту минуту довольно сложно, сам он за такое нипочем не взялся бы, потому что просто не смог бы этого сделать. Наверное, все же его мозг пока еще не был готов воспринять всю картину в целом, а потому словно впал в ступор.

Осматриваясь вокруг, он обратил внимание на то, что сгорело не все. По странному стечению обстоятельств уцелели ворота и часть ограды, примыкающей к ним. Она, конечно, сильно обгорела, но до столбов и створок огонь все же не дошел. Присмотревшись, он заметил, что на одной из створок висит человек, прибитый к дубовым плахам за кисти рук, разведенных вверх и в стороны. Горазд!

Виктор бросился к молодому человеку и, вцепившись в кованый гвоздь с большой шляпкой, – работа Ждана – начал его раскачивать, сдирая в кровь руки, но не чувствуя боли. Наконец ему удалось справиться с одним гвоздем, и он принялся за второй. Мозг как-то отстраненно отметил, что кисти сильно пострадали и раны от гвоздей очень плохие, рваные, словно Горазд бился, уже будучи прибитым к воротам. Вот только у парня была рана на животе, и, судя по всему, там была пуля, а с такой раной не больно-то подергаешься.

Парень был без сознания, но живой. Судьба остальных была неизвестна. Отдаленно припомнилось, что Ждана застрелили и он упал в дверной проем кузни. Словно во сне, Виктор подошел к все еще полыхающим жаром останкам строения и не без труда сумел рассмотреть внутри останки тела. Крайне заблуждаются те, кто считает, что при пожаре человеческое тело сгорает без следа. Это далеко не так. Просто, в зависимости от количества горючего материала, эти останки будут варьироваться от обгорелого трупа до обугленных костей. Дотла человек может сгореть, только если топлива совсем уж много или оно специфическое – например, напалм, или если, скажем, бросить его в топку… Но речь идет всего лишь о пожаре, к тому же одноэтажного здания.

И тут до Виктора вдруг дошло. Гульды! Это были гульды! Да еще и драгуны! Значит, им стало известно, что именно он был убийцей барона, и они решили отомстить. Это он, именно он стал причиной гибели своих близких! Все погибли… Жена, к которой он успел проникнуться чувствами. Он любил ее не так, как Смеяну, но тоже относился очень тепло и трепетно. Дочка, которую он просто любил, и все тут. Млада, Веселина, Ждан… его холопы, которые успели стать для него не просто близкими людьми, и уж конечно не холопами, но в какой-то мере семьей, потому что иной у него не было. В их смерти он мог винить только себя, и никого другого. Почему он не сомневается в том, что женщины убиты? А разве может быть иначе? А если так, если все дорогое порушено по его вине, то стоит ли жить? Он уже готов был свести счеты с жизнью, но тут его взгляд зацепился за лежащего у ворот Горазда. Он был при смерти, но все еще жив.