Собрание сочинений в 10 томах. Том 9 - Хаггард Генри Райдер. Страница 57

Я много пожила на свете, немало видела и слышала, однако ни раньше, ни после мне не приходилось не только видеть, но и слышать о такой привязанности, какая существовала у Сузи и Ральфа. Чувство это было неземное; оно и вознесло их обоих в светлую небесную обитель, где, я уверена, они теперь тоже находятся вместе и вкушают вечное блаженство, которое так заслужили на земле.

Ральф рос красивым, здоровым и сильным мальчиком. Он был гибок и строен, несмотря на его широкие плечи, имел стальные мускулы и положительно не знал устали. При всем том он обладал недюжинным умом и часто давал Яну хорошие советы. Впрочем, это может быть еще и потому, что он был гораздо ученее Яна.

Мы, буры, не особенно уважаем книжное учение, потому что оно немногим приносит настоящую пользу. Умеет бур прочесть слово Божие, написать нужное письмо, подсчитать счет — и довольно с него в нашей простой рабочей жизни. Но Ральф был не нашей крови, хотя мы и смотрели на него как на родного сына, а потому я и Ян решили дать ему лучшее образование, на которое он имел право по своему уму и рождению.

Как-то раз — Ральф был у нас уже два года — учитель, живший у хеера ван Воорена, приехал к нам и объявил, что он ушел от ван Воорена. Мы предложили ему остаться у нас для занятий с Ральфом и Сузи. Он согласился и прожил с нами шесть лет. Дети за это время многому научились у него, насколько я могла судить. Они научились читать, писать, арифметике, истории, географии, английскому языку и еще каким-то мудреным наукам, названия которых не помню. Понимать и говорить по-английски Сузи научилась еще у Ральфа, который, в свою очередь, выучился у нее по-голландски, а учитель научил их английской грамматике. Я только не позволяла открывать им тайны неба, как он хотел было, чтобы они не могли измерять расстояний от земли до небесных светил простым колесом: это мне казалось богохульством и волшебством, вроде постройки вавилонской башни или тех проделок, которых я насмотрелась у знахарки Сигамбы и других колдунов.

После шестилетнего пребывания в нашем доме учитель вдруг ушел от нас, женился на одной богатой вдове, которая была гораздо старше его, и зажил припеваючи. Я была очень рада, когда он оставил нас. Сама не знаю, почему у меня не лежало к нему сердце; дурного он мне ничего не сделал. Может быть, главным образом, за его умение измерять колесом расстояние от земли до неба — право, не умею сказать. Во всяком случае, — повторяю, — я с удовольствием рассталась с ним.

Теперь я сразу перейду к тому времени, когда Ральфу исполнилось девятнадцать лет и он казался уже настоящим мужчиной, хотя и не имел еще бороды. Вообще в нашей стране дети рано мужают, если не умом, то хоть телом.

Со стыдом и раскаянием я вспоминаю это время, потому что тогда мы с Яном совершили непростительный грех, за который впоследствии так тяжело были наказаны.

Дело в том, что глубокой осенью этого несчастного года Ян отправился за пятьдесят миль в одно местечко, где был назначен нахтмаал, чтобы исполнить христианский долг и вместе с тем продать шкуры, шерсть и все, что было приготовлено к этому времени.

Возвратился он домой бледный и расстроенный.

— Знать, ничего не продал, Ян? — спросила я, когда мы поздоровались.

— Все продал, — угрюмо отвечал он.

— Значит, кафры опять бунтуют?

— Нет, они пока спокойны, хотя проклятые англичане всячески стараются настроить их против нас.

— Так в чем же дело? — приставала я. — По твоему лицу вижу, что случилось что-то дурное.

— Эх, не хотелось бы и говорить, жена! — со стоном вырвалось у него из груди. — Но и скрыть нельзя… Видишь ли, в чем дело. Я встретил человека из Порт-Элизабет, и он рассказал мне, что у них там недавно были два англичанина — шотландский лорд и какой-то знаменитый законовед. Эти люди разыскивают одного мальчика, лет десять тому назад потерпевшего кораблекрушение. Они слышали, что мальчик живет у буров в Транскее. Мальчик этот, понимаешь, наследник громадного состояния и многих важных титулов. Вот его и разыскивают для того, чтобы передать ему все это по закону… Ты, конечно, догадываешься, кто этот мальчик?

Как было мне не догадаться! Я сразу поняла это, но была так убита сообщением Яна, что не могла произнести ни слова, а только молча кивнула головой.

Как только ко мне возвратился дар речи, я горячо сказала мужу:

— Если придут за ним, мы не отдадим его, потому что он нам больше чем сын! Да и Сузи…

— Мы не имеем права делать этого, жена, — грустно перебил меня Ян, — по рождению он нам все-таки чужой.

— Но он сам не захочет уйти от нас, и…

— И это ничего не значит: он несовершеннолетний по английским законам, и его могут увести силой. В Англии совершеннолетие считается с двадцати одного года, а Ральфу еще только девятнадцать.

— Скрой его, Ян, спрячь, ради Бога, если не хочешь, чтобы мы все умерли с горя! — умоляла я, обняв мужа. — Отправляйся скорее с ним провожать наше стадо на зимовку и предоставь мне одной вести переговоры с этими англичанами, если они пожалуют сюда. Я уж сумею отбить у них всякую охоту шнырять по фермам честных буров и отыскивать чего не следует.

— Не искушай меня, жена! — проговорил Ян. — Не заставляй меня брать греха на душу… Расскажем все Ральфу, и пусть он сам решит, как хочет. По нашим законам он уже совершеннолетний и имеет право лично распоряжаться своей судьбой… Где он сейчас?

— В краале, выбирает быков под ярмо.

— Ну хорошо, подождем, когда он вернется оттуда.

Настаивать дольше было невозможно. Я знала характер Яна, да и сама чувствовала, что он прав. Я затаила в себе горе и стала придумывать способ удержать Ральфа у нас, несмотря на глупые законы его страны, которые признают мужчину совершеннолетним только по достижении двадцати одного года, а до тех пор любой может распоряжаться им, как вещью.

Я пошла к Сузи. Цветущая и сияющая, она сидела за столом и варила кофе. Ей почти исполнилось восемнадцать лет, и она была так хороша, что трудно описать: нежная, точно воздушная, беленькая, с розовыми щечками, большими голубыми глазами, пепельными волосами и крохотным ротиком, одним словом — прелесть! Я говорю так не потому, что она мне дочь, а потому, что это была истинная правда — все считали так.

Я спросила, для кого она готовит кофе.

— Конечно, для Ральфа, — ответила она. — Ведь ты знаешь, мама, что он особенно любит кофе, сваренный мною.

Я знала, что, напротив, он любит больше то, что я ему готовила, потому что Сузи — царство ей небесное! — особенными способностями по хозяйству не отличалась, но промолчала, чтобы не огорчать дорогую девочку.

— Ах, мама, — продолжала она, — представь себе: Черный Пит опять был здесь, привез мне громадный букет цветов, наговорил разного вздора и приставал, чтобы я устроила с ним посиделки!

— Ну и что же ты ответила, дочка? — спросила я, хотя наперед знала, что она скажет.

— Конечно, я сказала, что никаких посиделок устраивать с ним не буду! — воскликнула она, вся раскрасневшись. — Какой он противный, мама! Мне кажется, он стал еще хуже с тех пор, как умер его отец… И не только противный, а прямо-таки злой, очень злой… Как он глядел на меня, если бы ты видела?… Я просто боюсь его!

Поговорив немного о Пите, я незаметно свела разговор на Ральфа и намекнула, что он, как птичка, залетевшая в чужое гнездо, может быть вынут из него кем-нибудь.

Суть моих намеков Сузи поняла скорее сердцем, чем разумом. Бедная девочка страшно изменилась в лице, и я испугалась, что она лишится чувств. Но, несмотря на свою кажущуюся хрупкость, наша дочь могла вынести многое и не так легко падала в обморок, как большая часть нынешних девушек, которые с виду гораздо крепче ее.

Она скоро оправилась и стала расспрашивать меня, что я знаю насчет Ральфа. Конечно, я отвечала ей уклончиво и просила только передать Ральфу, чтобы он, после того как управится здесь, отправился в горы поохотиться на лосей, потому что у нас вышла вся дичь.