Япония, японцы и японоведы - Латышев Игорь. Страница 38

Но поездка на лошадях была недолгой: там, где тропа стала более крутой, мы спешились и вооружились купленными там же в небольшой сакле-лавочке посохами - толстыми, длинными деревянными палками с колокольчиками на верхнем конце. А проводник-японец, ловко забросив себе на спину два наших рюкзака, двинулся легким шагом вверх по тропе к вершине, казавшейся нам далекой и неприступной. На вид нашему проводнику было лет за пятьдесят, а нам тогда было едва за тридцать. Нас поэтому некоторое время мучила совесть: ведь получается, что мы, два здоровых лба, идем налегке, а старик-гид тащит на себе наши рюкзаки. Но потом по мере подъема вверх одежду из рюкзаков мы стали надевать на себя, а для надоедливого голоса совести мы нашли удобный ответ: ничего, ведь гид наверняка считает нас американцами и пусть себе считает - пусть поругивает про себя всех янки, заполонивших Японские острова. Спустя же час после начала нашего восхождения на гору, когда мы остановились на привал, гид, шедший впереди, неожиданно обратился к нам с приятной улыбкой и спросил по-японски: "А вы из Советского Союза?" Услышав наш не очень быстрый, но утвердительный ответ, он пояснил: "Я русский язык сразу же узнал. После войны я три года жил у вас в Сибири в лагере военнопленных, а до этого служил солдатом в Маньчжурии". Было бы неуместным и комичным сразу же после этого брать у него с плеч наши рюкзаки. Так и донес их наш гид до вершины, хотя почти все их содержимое там, наверху, нам пришлось одеть на себя. Вершина нас встретила холодным ветром, мелким дождем и густой пеленой облаков, затянувших все, что поначалу виднелось под горой. Можно было поэтому только догадываться, где находится Токио, где Иокогама, где океан, а где Японские Альпы. Правда, всю надлежащую документацию, подтверждающую наше пребывание на вершине Фудзи, мы оформили там же должным образом. Эта процедура оформления велась еще на подъеме: на каждом ярусе горы, где находились сакли с людьми, обслуживающими тех, кто поднимался в гору, мы проставляли соответствующие штампы на посохах с указанием достигнутой нами высоты, а на вершине нам каждому выдали (естественно, за деньги) письменные свидетельства о том, что такого-то числа действительно состоялось восхождение названного лица на самую высокую гору Японии.

Как мне известно, Петров больше на Фудзи не поднимался. Я же, не получив в тот раз из-за дождя, облаков и тумана должного удовольствия, спустя 15 лет поднялся на названную гору еще раз. Видимо, и ко мне относится общеизвестная среди японцев поговорка: "тот, кто поднялся однажды на Фудзисан,- молодец, а тот, кто поднялся на нее два раза,- глупец".

Тогда же, после спуска с горы Фудзи и ночевки в одном из отелей у ее подножья, совершили мы с Петровым и туристическую поездку по пяти озерам, расположенным вокруг священной горы. Этот маршрут по дорогам, образующим в совокупности замкнутое кольцо, охватывающее гору со всех сторон, называется в японских туристических справочниках "Фудзи гоко" ("Пять озер Фудзи"). В то время, в отличие от нынешних дней, когда едва ли не все эти дороги стали усеяны ресторанами, мотелями, бензоколонками, спортивными комплексами и игорными заведениями, многие участки этой дороги были довольно пустынными, и главным объектом внимания на всем пути следования по названному кольцу протяженностью более ста километров была неизменно сама гора Фудзи, то появлявшаяся из туманной пелены и облаков, то исчезавшая в сером мареве.

В окрестности этой горы в дальнейшем я приезжал много раз. Но по-настоящему любоваться ею надо в зимние дни. Зимой, когда ее вершина, представляющая собой почти правильный конус, покрывается ослепительно белым снегом, эта гора не может не завораживать любого приезжающего к ее подножью. Снежный конус горы как бы парит в голубом небе над окрестными горными хребтами, и правы японцы, сделавшие эту чудесную гору символом всех природных красот своей страны.

Разумеется, далеко не всегда моим спутником в поездках по Японии был Д. В. Петров. Много поездок предпринимал я в те дни и с другими своими друзьями. С корреспондентом ТАСС А. Бирюковым мы побывали на побережье Японского моря. Там мы осмотрели, между прочим, одно из "чудес" Японии песчаную косу Амано Хасидатэ, что в буквальном переводе означает "Мост, ведущий на небеса". Происхождение этого названия можно оценить по достоинству только на собственном эмпирическом опыте. Человек убеждается в том, что коса действительно служит мостом, ведущим от моря к небесам, лишь тогда, когда он поднимется на холм, с которого видна и вся коса, поросшая мелкими сосенками, и все морское пространство вокруг нее. Но - стоп! Смотреть на весь пейзаж зритель должен не стоя лицом к косе и морю, а, повернувшись к ней спиной, расставив широко ноги, согнув спину и опустив голову так, чтобы коса и море стали бы ему видны между расставленными ногами. И о чудо! Действительно, в таком положении вам начинает и впрямь казаться, что коса пошла куда-то ввысь, особенно после того, как кровь прильет к вашим глазам. В памяти об этой поездке навсегда остались застывшие на холме и согнутые в три погибели фигуры японцев мужского и женского пола с задранными вверх пиджаками и юбками, широко расставленными ногами и головами, просунутыми между ног.

С Алексеем Пушковым, тогдашним представителем агентства "Новости", находившемся в штате советского посольства, мы ездили на север Японии в район горного массива Дзао, где около часа катались на горных лыжах. Для меня это катание закончилось падением и легкой травмой руки, а Пушков удивил японцев отважным стремительным спуском с горы без полагающихся в таких случаях слаломных виражей, что, как потом выяснилось, было следствием не столько удали, сколько его неопытности как горнолыжника. Тогда же мы побывали на одном из крупнейших озер Японии - озере Инавасиро, а также в ряде глухих горных районов северного Хонсю.

Были у меня поездки и в одиночку, благо свободного времени (за исключением весны - лета 1960 года) было тогда больше, чем в мои последующие заезды на длительную работу в этой стране. Именно тогда я подолгу (дней по 5-6) останавливался в Киото и Осаке. Там в те годы много внимания мне уделил профессор Иноуэ Киёси - видный японский историк-марксист, чьи книги уже в то время были переведены на русский язык и изданы в СССР. Мои рецензии на некоторые из них были опубликованы в наших академических журналах. Профессор Иноуэ и его супруга в сопровождении детей стремились обстоятельно познакомить меня с главными достопримечательностями Киото. Огромное внимание уделил мне тогда и ученик Иноуэ, ставший в дальнейшем автором ряда книг и владельцем частного института,- Такая Такэи. На правах дальнего родственника императорской семьи он проживал в самом центре древней японской столицы - на территории киотоского императорского дворца Госё. Живы ли они, здоровы ли сегодня - я не знаю, но, окажись они вдруг в Москве, я отложил бы в сторону все прочие дела, чтобы проявить к ним ответную заботу. С ними я осмотрел тогда впервые многие архитектурные памятники Киото: дворец императоров Госё, дворец сёгунов Нидзёдзэ, храмы Рёандзи и Киёмидзу и т.д. С Такая-саном я ездил впервые в Кацура Рюкю загородный дворец японских императоров, построенный в середине XVII века. В последующие десятилетия Такая стал одним из моих постоянных японских друзей - с ним мы не раз встречались потом и в Киото, и в Токио.

В те же годы предпринял я в одиночестве поездку на остров Кюсю: побывал в Нагасаки и на самом юге острова - в Кагосиме. Заезжал и останавливался на ночь в Кумамото, Миядзаки, Бэппу и Фукуоке. Тогда - это была зима 58-59-го годов - посетил я в Нагасаки знаменитое русское кладбище, где покоятся останки многих десятков, если не сотен русских моряков, солдат, торговцев, священников и путешественников. Кладбище находилось в те годы в запущенном состоянии, что побудило меня по возвращении в Токио говорить на эту тему с послом Н. Т. Федоренко. Там, в Нагасаки, я познакомился с семьей русских эмигрантов Яшковых, поразивших меня своей безответной преданностью Родине и обычаям русских людей. Хотя жили они там с довоенных времен, тем не менее сохраняли в своем доме типично русский интерьер, а в еще большей мере типично русский образ жизни, включая и еду, и одежду, и речь.