Под парусом вокруг Старого Света: Записки мечтательной вороны - Тигай Аркадий Григорьевич. Страница 25

Известно, что у нас, обывателей, свой отсчет исторических эпох и этапов. Как ни надрывалась всемогущая советская пропаганда, объявляя пришествие эпохи «развитого социализма», для моей жизнелюбивой матушки это были годы, когда она сшила новое пальто с чернобуркой, а «исторические решения» очередного съезда мамуля в упор не видела. Так было. Современники Реформации едва ли подозревали о величии времени, в котором живут, радуясь восхитительной новинке — часам с кукушкой. А какая культурная галактика сотворена топ-новинкой Средневековья — гусиным пером? Возникновение военно-политических блоков совпало с эпохой граммофонов. Распад империй — с исчезновением корсетов… И сегодня, когда в смертельном бою рубятся политические харизматики за право застолбить наше время своими именами — это пустая трата сил и средств! — пришла эпоха мобильников, не оставив этим честолюбцам ни малейшего шанса.

Я списал с телефона прогноз, раскланялся с «пожилым», обнялся с Людвигом, обещая вернуть книгу почтой, и возвратился на «Дафнию».

Вышли в море в этот же вечер и курсом 109 легли на остров Кефалония. К ночи, точно по прогнозу, задуло 6 метров с севера, и мы, распушив все паруса, помчались по двухметровой зыби, как птицы.

Наша уборщица Зоя убирала кое-как, из-за чего быстро растеряла клиентуру и из долгов не вылезала. Живя в затруханной коммуналке, непутевая Зоя мечтала почему-то не об отдельной квартире, а о собственном острове в океанских тропиках.

— Так, чтобы вилла стояла прямо на берегу. А еще парк с бассейном, теннисный корт и конюшня, — закатывая глаза, вздыхала Зоя. — А у причала яхта…

За исключением конюшни Мишаня полностью осуществил заветную мечту ленивой уборщицы. Правда, Мишанин остров находился не в тропиках, а на карельской речушке, но виллы, парки и бассейны он возвел настоящие. Возвел, окинул взглядом воплощенную мечту и… мысли о бренности и вечности накатились на Мишаню со страшной силой. И стало ему грустно.

Так примерно, в моем представлении, ступил бизнесмен Мишаня на зыбкую тропу духовных исканий. Я же узнал о существовании Создателя чуть раньше да еще пролистал пару брошюр религиозных философов и потому разглагольствовал с подвахтенным о вечности как апостол с неофитом. Бердяев, Чаадаев, Розанов, Лосев… Долгие часы совместной вахты по дороге в Грецию мы чесали языками, тревожа души мыслителей прошлого. Саня же время от времени вторгался в наши философские бдения бесцеремонными комментариями.

— Ну и херню же вы несете, Аркадий! — заявлял он, лежа на своем диване.

Я высокомерно усмехался, но Саня не комплексовал.

— Если вы такой умный, то скажите: в каком году было Мессинское землетрясение? — срезал он меня. И радостно констатировал: — Не знаете!

К моменту появления на «Дафнии» Саня уже объездил весь мир и осмотрел все знаменитые памятники цивилизации. При этом, относясь к туризму со школярской дотошностью и обладая уникальной памятью, он добросовестно запомнил все лекции экскурсоводов и содержание путеводителей, в результате чего голова его была забита статистикой, историческими фактами и этнографическими подробностями из жизни народов мира. Мне, неучу, крыть было нечем, и Саня торжествовал:

— …Сколько жителей в Сицилии? Когда была Парижская коммуна? — размазывал он меня. — А почему курица гадит шариками, а корова лепешками?..

— Не знаю.

— Вот я и говорю: в дерьме не разбираетесь, а про Бердяева рассуждаете, — добивал меня Саня.

Капитанский авторитет трещал по швам. От окончательного позора меня спас (кто бы мог подумать!)… тунец.

Громкий треск раздался с кормы — принайтованный к релингу спиннинг строчил как пулемет, удилище дрожало. Мишаня закричал:

— Клюет!

Забыв о духовном противостоянии, мы бросились растравливать паруса.

Это был достойный противник. Полчаса он бился за жизнь, один против четырех. Мы же из добропорядочных петербургских обывателей в мгновение ока превратились в диких, плотоядных хищников с горящими глазами и раздувающимися от охотничьего азарта ноздрями.

Мишаня едва удерживал трепыхающегося на блесне тунца, остальные трое носились по яхте в поисках чего-нибудь, чем можно было бы затащить рыбину в кокпит. Подсачника в комплекте инструментов, естественно, не было — в руки попадались бесполезные ведра, кастрюли, плоскогубцы, консервные ножи… Стальной гак отыскался на дне трюма, и Мишаня начал осторожно подводить рыбину к транцу, где мы, сгрудившись, приготовились к борьбе. Мы приготовились к долгому единоборству, а тунец скончался естественной смертью: едва лишь увидел наши озверелые рожи, безучастно повис на леске и, как мокрая тряпка, плюхнулся на палубу кокпита.

— Трансмуральный инфаркт, — констатировал бывший хирург Мишаня, после чего борьба с тунцом переместилась за обеденный стол, и тут были свои герои.

После вскрытия и потрошения образовалось полное ведро мяса, из которого Саня приготовил великолепный рыбный плов, но поскольку холодильника на «Дафнии» не было, покончить с полной кастрюлей рыбы следовало быстро, «на рывок». Как мы ни старались, рывок растянулся на три дня. Мне бы выбросить остатки уже начавшего плесневеть тунца, но на ночь глядя не хотелось возиться с мытьем кастрюли. Я ушел спать, а утром возле кастрюли с тухлым пловом обнаружил Президента. В руках ложка, в глазах вечный вопрос провинившегося ребенка: «А что я такого сделал?»

— Нормальная жрачка, — неуверенно бормотал Президент.

Справедливости ради следует признать, что закаленный на казарменных кашах и столовских котлетах, холостяк Президент всю жизнь демонстрирует чудеса неприхотливости и выживаемости. Редкая помойная кошка соглашается доедать те беляши, которые он покупает в подозрительных ларьках возле метро. А Президент ест и нахваливает. Но это на берегу, рядом с аптеками, неотложками, больницами, да и с кладбищами, если на то пошло. А что, спрашивается, делать с отравленным членом команды в открытом море? Вцепившись в кастрюлю обеими руками, с криком: «Отравишься, старый дурень!» я тащил ее к себе. Президент упирался молча. Единоборство продолжилось бы, но, как ни крути, а я на семнадцать лет младше, и старости пришлось уступить — остатки плова полетели за борт.

— Голода не знаете, — сказал Президент, отдышавшись.

«Голода не знаете» — как послание из его, президентского, голодного, сиротского, детства ко всем нам, послевоенным, послеблокадным, непуганым, легкомысленным, праздным и беззаботным… «готовым еду выбрасывать».

Ответить нечего. Могу лишь повторить, что на вопрос: «Опасно ли хождение под парусом?» — уверенно отвечаю: «Нет», но погибнуть можно по тысяче причин и в любую минуту.

Ласковая синева моря. Солнце. Вахта не моя — развалился в полудреме.

Изнывающие от жары юнги упросили Президента остановиться для купания. Легли в дрейф, за корму вытравили плавающий конец, и Саня с Мишаней принялись раздеваться.

— Голые, нормально?

— Ради бога.

— А акулы тут не водятся?

— Водятся, — спокойно сообщил Президент, — но небольшие — для жизни угрозы не представляют, разве что откусят что-нибудь.

Ребята хохотнули и, сбросив трусы, попрыгали в воду. Блаженное затишье: «дети» резвятся в воде, отсвечивая розовыми задницами. «Старики» — в кокпите, греют лысины под солнышком. Шторм не налетит, молния не ударит, в небе ни облачка, ветерок попутный. Завтра Греция. В уме я прикинул расстояние, и получилось, что от Питера мы прошли больше четырех тысяч миль. Осталось миль семьсот или даже меньше. «С горки уже легче, — подумал я и похвалил себя: — Молодец, Аркашка, считай, что вокруг Европы проскочил без аварий и форс-мажоров. Может, это и есть вершина моей яхтенной карьеры? Триумф, можно сказать…»

Пока я таким образом отпускал себе комплименты, Саня и Мишаня нехотя возвращались в лодку. Едва переступили кормовой реллинг, как из воды вынырнул нереально огромный черный плавник и с гипнотизирующей неторопливостью пошел резать воду именно в том месте, где мгновение назад плескались юнги. Воображение пририсовало к плавнику тело, и величина его оказалась значительно крупней «Дафнии».