Под парусом вокруг Старого Света: Записки мечтательной вороны - Тигай Аркадий Григорьевич. Страница 26

— Акула!

— Какая, к черту, акула — косатка.

Я представил себе, что было бы, выйди они на несколько мгновений позже, и в глазах потемнело.

Нечто подобное, видимо, пережил не только я — притихли все. Молчали как мышата, мимо которых прошла слоновья нога. Косатка между тем совершила циркуляцию и ушла на глубину. Как завороженные, мы проводили ее взглядом, выдохнули и без лишних слов разошлись выбирать шкоты.

Позже я разыскал несколько документальных свидетельств, описывающих нападение косаток на человека. Не все они выглядят правдоподобно, но в нашем-то варианте и нападать не требовалось — играючи махнул бы зверь двухтонным хвостиком, и… поминай, как звали и Саню, и Мишаню, и «Дафнию», и меня вместе с моим «триумфальным трансъевропейским вояжем». Молчи, капитан, и кайся… Сколько лет уговариваю себя не дразнить судьбу самодовольством: плююсь, стучу по дереву, на вопросы о здоровье отвечаю невнятным мычанием, а все равно «попадаю» на копеечном тщеславии.

Эту слабость в человеке хорошо понимали древние. Описано, что в Риме во время триумфальных шествий в колеснице, за спиной полководца-победителя, стоял раб и под грохот восторженных криков толпы не переставая нашептывал герою: «Не забывай: ты всего лишь человек».

По нынешним временам нелишним было бы оснастить такой механической говорилкой дорогие машины, например. Едет человек на миллионном «феррари», ловит на себе восхищенные взгляды окружающих и, наливаясь осознанием значительности собственной персоны, жмет на газ. Тут-то из динамика и раздается непочтительный хрипловатый голос: «Не надувайся, Вася, успокойся и сбрось газ — машина у тебя крутая, а сам ты чайник, и с эрекцией у тебя проблемы». Как много жизней сохранило бы подобное устройство.

А если бы такую штуку приделать к большому начальнику? К политику? К власть предержащему? Кто знает, скольких пышных глупостей удалось бы избежать? И вот еще вопрос: не от того ли столь бесславно кончили древние римляне, что обычай этот со временем был упразднен? Убрали мудрых рабов из хозяйских колесниц, и управляемая самодовольными дураками империя рухнула. Чем не версия?

Кстати о бренности: пока косатка давала мне уроки скромности, неподалеку, по другую сторону Пелопоннеса, в жестоком шторме погибал греческий паром. И погиб, о чем мы узнали, придя в Аргостолион.

В Аргостолионе пришвартовались рядом с отелем под названием «Olga», непосредственно у городской набережной, получив возможность «и людей посмотреть, и себя показать» практически не отходя от лодки.

Бутылка вина, арбуз, шахматная доска и мы, распластавшиеся рядом с яхтой на теплых камнях, — так выглядело наше лежбище в самом центре города. Сутки спустя мы уже в лицо узнавали жителей окрестных домов и экипажи яхт, приткнувшихся к набережной. Две греческие посудины, француз, возвращающийся в Марсель, тройка израильтян, перегонявших из Флориды старую яхту, и супружеская пара американцев на «Своне» — крутые, стало быть. С полотенцами наперевес американцы по нескольку раз в день деловито семенили мимо нашего бивуака на пляж. Оба поджарые и загорелые. Легкие в движении, несмотря на преклонный возраст. Нам приветливо улыбались пластиковыми ртами. Кем бы могли быть эти бодрячки? Почему-то мы решили, что янки — отставной банкир с супругой.

— Моонинг, сэр.

Сближение произошло на почве вечного дефицита карт, среди которых у нас не было «подхода к Коринфу». Мы с Саней обратились к «банкиру», резонно полагая, что у американцев, возвращающихся на родину, греческие карты уже «отстрелялись». «Банкир» ответил широкой улыбкой и, пригласив на борт, разложил отличные американские карты. Обалдев от такого ценного подарка, я рассыпался в благодарностях, которые «банкир» с удовольствием выслушал, согласно кивая головой, после чего запросил за каждый лист по двадцать долларов.

— Однако!

— А вы как думали, — ухмыльнулся Саня, отсчитывая деньги. — Сами сказали — «банкир», значит, деловой человек.

— А яхтенное братство?

— Перетопчетесь. Никакого братства в бизнесе нет и быть не может. Есть маржа, сальдо, бульдо, налоги и доход.

Сане следовало верить.

Было так, что весной, еще за два года до путешествия, мы с Саней жили в хельсинкском яхт-клубе HSK. Спали на «Дафнии», готовя ее к переходу в Питер. Уработавшись за день, вечером по безлюдному клубу ковыляли в душевую мимо разукомплектованных лодок, стоящих на берегу, — кильблоки, лестницы, цепи, бочки, инструмент…

— Какие классные вещи выбрасывают финны, — удивлялся Саня, оценивающим взглядом сканируя пространство.

— Не выбрасывают, а оставляют до утра. Завтра продолжат работу.

Саня с недоверием покачал головой:

— Считаете, что хорошую краску так просто оставили на земле?

— Конечно.

— И цепь отличная. Я бы забрал…

— Зачем нам цепь?

— Ну уж подвесник-то точно выбросили… — Саня притормозил возле лежащего на асфальте подвесного мотора. — Я бы взял… сколько он весит, как думаете?

И так до самой душевой Саня проходил как сквозь строй соблазнов, от которых я отрывал его буквально силой.

В пустой душевой — новые испытания: тут одежда, и спортинвентарь, брошенные молодыми шверботниками, которые, помывшись, раскидали шмотки и разбежались по домам до утра. Особое Санино внимание привлек спасжилет.

— Зажрались финны, такие вещи выбрасывают, — завел свою песню Саня, разглядывая жилет.

Я бросился на жилет, как Александр Матросов на амбразуру, убеждая Саню в том, что у простаков финнов такие идиотские порядки: ничего не запирается! И никто в клубе не тащит чужое барахло! Кажется, даже что-то про стыд и порядочность блеял.

На «Дафнию» возвращались уже в темноте, но знакомый подвесник не ускользнул от Саниного взгляда.

— Все-таки я бы этот двигатель прихватил, — вздохнул он. — Жалко, руки заняты.

Я бросил взгляд на Санины руки и ахнул, увидев тот самый спасжилет, который «зажравшиеся финны выбрасывают на помойку».

— Ты же миллионер, Санечка! — простонал я.

— Потому и миллионер, — назидательно заметил Саня. — К вашему сведению, Аркаша, еще Генри Форд говорил, что первый миллион не бывает праведным. — Подумал и добавил с грустью: — Второй, впрочем, тоже. Это уже не Форд, это я вам говорю, можете мне поверить.

— А третий?

Саня только вздохнул и повторил:

— Можете мне поверить.

Я сразу поверил и до сих пор во всем, что касается отечественного бизнеса, целиком полагаюсь на Санин авторитет.

P. S.

А жилет, который он «спас от помойки», до сих пор исправно служит на «Дафнии».

На третий день вышли из Аргостолиона, обогнули остров Кефалония и курсом 98 легли в направлении Коринфа. Саня, уже обученный вести прокладку, уверенно нанес на карте место и вместе с картой подсел ко мне.

— Вот вы все знаете, Аркадий, тогда скажите: тут на карте остров, написано Итака, это тот самый?

— Наверное, тот самый.

— Где Одиссей?

— Где Одиссей.

Саня заволновался.

— Может, зайдем?

— Двое суток потеряем, — буркнул Президент. — Нечего там смотреть, вон он торчит…

— Где? — Саня схватил бинокль и впился взглядом в полоску земли на горизонте.

Смотрел долго. Что-то виделось ему в туманных очертаниях далекого берега, что-то вспоминалось… Детство. Учебник истории с фигурами греческих героев, похожих на чемпионов бодибилдинга, — отрыжка нашего почти классического образования.

Позже я открыл уже забытого Гомера, глянул и поразился той кровавой бане, которая предстала передо мной, уже не ребенком. Горы трупов, море крови вперемежку с эротикой: нимфы, волшебницы, распутные царские дочки, прижившие от Одиссея кучу детей. А сколько врагов порубил наш герой, не считая полторы сотни Пенелопиных женихов! В общем, есть где разгуляться воображению десятилетних лодырей. И все это тут, «на траверзе», как написано в навигационном журнале «Дафнии»: Итака… Коринф… Кефалония… Афины… Пирей!.. — каждое слово, как удар колокола.