Хозяйка Серых земель. Люди и нелюди - Демина Карина. Страница 73
Из раздумий Эржбету вывел тихий скрип.
Скрипели ставни.
Она давно собиралась пожаловаться на них квартирной хозяйке, да все как-то забывала.
По спине потянуло сквозняком… и по ногам тоже… Эржбета вновь где-то тапочки потеряла… была у нее дурная привычка в чулках расхаживать, а то и вовсе босой…
Неуютно стало.
…но откуда сквозняк?
Дверь закрыта. И окно тоже… панна Арцумейко ведь самолично его… но там щеколда слабая, чуть поддень…
Екнуло сердце.
А ведь и вправду… преступный элемент… в городе неспокойно… волкодлак опять же… и воров развелось, об чем в давешних «Ведомостях» писали, а в «Охальнике» и вовсе статья целая вышла про то, как коварный преступный элемент честному воеводе в чай евонный отравы подлил. Чудом спасли.
Так то воеводу, Эржбету же спасти некому.
Скрипнула половица, тихонечко так… не будь Эржбета уверена, что в комнате она не одна, то вряд ли б услышала этот скрип… и вот вторая… кто-то есть.
Крадется.
Эржбета остро, как никогда прежде, ощутила близость смерти. Порой она сама думала о том, чтобы умереть молодой и прекрасной, не всерьез, конечно, лишь когда очень хотелось пострадать, а должного повода не было… но ведь мысли — это одно, а действие — совсем другое.
Эржбета строго-настрого велела себе успокоиться.
Она не позволит вот так взять и убить себя.
Защищаться будет… и надо бы кричать, звать на помощь, но горло будто невидимая рука сдавила. Эржбета и словечка вымолвить не способная… ладно, молвить она не будет.
Возьмет, что потяжелей…
К примеру, машинку.
Верную. Не один роман выстрадавшую… весившую с полпуда где-то… может, чуть меньше.
Поднимет.
И…
Машинку Эржбета швырнула в смазанную тень, которая согнулась у двери явно с недобрыми намерениями… и тень дернулась, почти ускользнула, но маневру ее помешал столик из мореного дуба, поставленный панной Арцумейко из любви к красоте.
Столик был тяжелым.
Высоким.
И громким… на пол он упал с ужасающим грохотом, впрочем, может, не столик, но машинка… или тень, в ближайшем рассмотрении оказавшаяся вовсе не преступным элементом, но Гавриилом.
— Доброго вам вечера, — сказала Эржбета тоненьким голоском, когда вообще сумела заговорить.
Гавриил не ответил. Он лежал, уткнувшись носом в ковер, раскинув руки, будто силясь оный ковер заключить в объятия.
Эржбета охнула.
А потом и ахнула, заслышав, как скрипит лестница под весом панны Арцумейко, которая, позабывши о том, что степенным дамам приличествует походка неторопливая, поднималась весьма даже споро…
— Гаврюша… — тихонько позвала Эржбета, не особо надеясь, что на зов ее откликнутся. — Гаврюша, извини, пожалуйста, я нечаянно…
Панна Арцумейко все ж остановилась перевести дух, ибо к своим годам немало располнела, что, впрочем, полагала исключительно достоинством, поелику худоба женщинам лишь в молодые годы идет. Однако же немалый вес ее порой доставлял и неудобства, вроде одышки и колотящегося сердца.
Эржбета потрясла головой: надолго одышка панну Арцумейко не задержит. И что она скажет, увидев Гавриила…
— Прости, — всхлипнула Эржбета, заозиравшись.
Мысль о том, чтобы запихать тело неудачливого охотника под кровать, она отбросила сразу. Во-первых, кровать была низкой, во-вторых, Эржбета точно помнила, что где-то там, среди пыли, скрывалась пара черных ее чулок. А черные чулки уж точно не подобающая незамужней женщине деталь туалета.
И ладно, если Гавриил мертвый, а если очнется и найдет?
Что он про Эржбету подумает?
Отбросила она мысль и о столе, и о занавесках, которые точно нельзя было назвать надежным убежищем. Оставался шкаф, в который Эржбета не без труда, но запихала неподвижное тело.
— Милочка, — на сей раз панна Арцумейко не стала тревожить жиличку стуком, но просто вошла, — что у тебя случилось?
— Машинка упала. — Эржбета указала на машинку мизинчиком.
Панна Арцумейко нахмурилась.
— Я сидела… думала… над тем, что вы сказали, и думала, — не было лучшего способа подольститься к панне Арцумейко, чем признать ее правоту, не важно в чем, — а она вдруг… взяла и упала… сквозняком, наверное, сдуло…
Эржбета осознавала, сколь нелепым выглядит ее версия.
Машинка лежала на боку, и смятый бумажный лист торчал этаким упреком.
— Я так разволновалась… так разволновалась… все думала о… о том, что вы мне сказали…
Взгляд панны Арцумейко потеплел, ей нравилось, когда над ее словами задумывались, хотя по собственному тайному представлению она полагала всех иных женщин категорически неспособными думать о чем-то. И жиличка не была исключением.
— Милочка, волнение вполне естественно… — От взгляда панны Арцумейко не укрылся и опрокинутый столик, и чернильница, свалившаяся на пол…
…и мужской остроносый ботинок.
Ботинок?
Эржбета, проследив за взглядом панны Арцумейко, обмерла. Не может быть… ботинок… должно быть, свалился, когда она Гавриила к шкафу волокла… надо было проверить. Дура! Ох дура!
— А это что? — Панна Арцумейко побагровела лицом, лишь представив, в каких таких жизненных обстоятельствах могло случиться так, что мужчина оставил в комнате жилички свою столь личную, можно сказать, интимного свойства вещь!
Ботинок — это не платок носовой…
— Ботинок, — ответила Эржбета и упомянутый предмет подняла, прижала к сердцу. — Моего жениха.
— А что он здесь делает?
Панна Арцумейко глядела, как жиличка — вот бестолковое создание — ботинок баюкает и даже гладит, нежно перебирает пальчиками шнурки.
— Понимаете, — Эржбета опустила очи долу, — я… мне так тяжело переносить разлуку с ним, что… что я попросила… это, конечно, совершенно неприлично, недопустимо… но я попросила какую-нибудь вещь, которая напоминала бы о нем…
Она всхлипнула.
— И… — от этакой странности панна Арцумейко даже не сразу нашлась, что сказать, — он дал тебе ботинок?
— Как видите.
Ботинок? Нравы нынешние порой ставили панну Арцумейко в тупик. Вот ее покойный супруг торжественно, при родителях и с полного их одобрения оставил панне Арцумейко в подарок колечко, а после — полдюжины носовых платков, размеченных для вышивки. Сие понять было можно… но вот ботинок…
— Это его любимый ботинок, — продолжала Эржбета, глядя квартирной хозяйке в глаза. — Он… он был очень дорог моему жениху. Но для меня ему ничего не жаль… я поклялась беречь этот дар…
Она хотела добавить про то, что будет носить его у сердца, но вовремя спохватилась. Все ж таки одно дело носить у сердца кулон с прядью волос аль еще какую безделицу, а другое — ботинок.
Чересчур экстравагантно даже для писательницы.
— Как… романтично.
— Вы так считаете? — На щеках Эржбеты вспыхнул румянец. — Он еще хранит тепло моего дорогого… суженого… и его запах…
В этом панна Арцумейко нисколечки не сомневалась: за ботинками, даже исключительного качества, водилось обыкновение запахи хранить. Она повертела головой, не желая уходить, но более ничего подозрительного не обнаружила. Разве что окно вновь было распахнуто настежь.
— Я закрою, — клятвенно пообещала Эржбета. — Просто… жарко очень.
Панна Арцумейко кивнула.
И вышла.
И спускалась в столовую медленно, степенно, пребывая в размышлениях о том, что некоторые мужчины совершенно не представляют, как и что надобно дарить молодой девушке.
Ботинок.
Ишь, глупость какая… от носовых платков и то больше пользы было, хотя матушка и заверяла, будто бы в такой подарок сморкаться не бонтонно… зато удобно.
Шелковые были.
Как у благородной.
Эржбета прислушалась и, убедившись, что квартирная хозяйка ушла, поставила ботинок на столик. Машинку подняла… лист опять же.
Столик.
И все ж, сколько бы Эржбета ни откладывала встречу со шкафом, та была неминуема.
— Боги милосердные, — Эржбета подняла взгляд к потолку, запоздало вспомнив, что так и не обзавелась статуэткою Иржены, все недосуг было… — Пусть он будет живым.