Забытая история любви - Кирсли Сюзанна. Страница 21

Отец сказал бы, что я занялась «раскрашиванием карт». Так он всегда говорил, когда я тратила время и силы на что-то, по его мнению, совершенно неважное, еще с тех пор, когда я заканчивала школу. На уроках географии я любила разрисовывать карты: красила в голубой цвет море у берегов, закрашивала долины, наводила горы. Но отец всегда говорил это ласково, как будто тоже понимал, что бывают случаи, когда мозгу требуется одно — раскрашивать карты.

Как бы то ни было, рисовать мой замок, вычерчивать хитрые линии на листе бумаги, аккуратно выводить прописными буквами названия комнат — это занятие давало мне некоторое ощущение удовлетворения от выполненной работы. Жаль, у меня не было мелков, а то бы я еще и раскрасила свое произведение. Когда с этим было покончено, я почувствовала себя гораздо лучше.

Поставив план рядом с компьютером, чтобы видеть его во время работы, я пошла делать бутерброд. Стоя у окна, жуя свой обед и глядя на море, не думая ни о чем конкретном, как это со мной часто бывает, я увидела собаку.

Маленькая собачка бежала по берегу, и уши ее радостно болтались, когда она прыгала по белой пене, словно не чувствуя холода, вдогонку за каким-то ярким и круглым предметом, который катился по песку. Теннисный мячик, догадалась я. Собака тем временем догнала мячик, схватила его зубами и с торжествующим видом припустила в обратную сторону. Это был спаниель в коричневых и белых пятнах.

Еще даже не увидев человека, к которому бежала собака, мужчины, который стоял, глубоко засунув руки в карманы и зябко передергивая плечами от ветра, я поставила тарелку на подоконник и кинулась искать зубную щетку. И куртку.

Почему — сама не знаю. Если бы я захотела, я бы смогла придумать несколько объяснений. Он был приветлив со мной при первой встрече, да и после утра, проведенного безвылазно в коттедже, мне хотелось выйти на улицу и поговорить с кем-нибудь. К тому же мне очень понравилась его собака. Так я и твердила себе всю дорогу, пока спускалась по холму, шла по тропинке, переходила узкий деревянный мост и огибала дюны. Но, когда я дошла до пляжа, как только он повернулся и улыбнулся мне, я поняла, что дело совсем в другом.

Этим утром он был еще больше похож на пирата, веселого морского разбойника: темные волосы до воротника, раздуваемые ветром, блеск белых зубов, подчеркнутый стриженой бородкой.

— Выходит, не помогли вам мои указания? — спросил он.

— Что, простите?

— Когда мы с вами встретились, вы ехали в Питерхед. Вы так и не нашли дорогу?

— А, да. Нашла, спасибо. Я вернулась.

— Я вижу.

— Я сняла здесь коттедж на зиму, — сказала я.

Его серые глаза с интересом посмотрели в ту сторону, куда я показывала.

— Что, старый коттедж на Уорд-хилле?

— Ага.

— Я слышал, там поселился какой-то писатель.

— Правильно. Это я.

Он, улыбаясь, смерил меня взглядом.

— Что-то не похожи вы на писателя.

Мои брови поползли вверх.

— Мне это воспринимать как комплимент?

— Да. Это он и был.

Тут к нам подбежала его собака с мокрыми грязными лапами и, виляя хвостом, уткнулась мне в колени влажным носом. Я почесала ее мягкие уши и поздоровалась:

— Привет, Ангус.

Спаниель бросил мячик возле моих ног и выжидающе посмотрел на меня. Я подняла мячик и забросила его как можно дальше.

Стоявший рядом мужчина был впечатлен.

— Хорошая рука у вас.

— Спасибо. Мой отец играл в бейсбол, — прибавила я, как будто это могло что-то объяснить, и, вдруг сообразив, что мы до сих пор не представились, сказала: — Кстати, меня зовут Кэрри.

Он пожал мою протянутую руку, и от этого короткого быстрого прикосновения по моему телу пробежала какая-то теплая волнующая волна. Он сказал:

— Грэм.

— Привет.

«Улыбка у него действительно изумительная, — подумала я, — неожиданная и искренняя». Между раздвинувшимися губами вспыхивали идеальные зубы. Я даже слегка расстроилась, когда он отвернулся, чтобы посмотреть на собаку.

— Что ж, Кэрри, может, расскажете, о чем пишете?

Я знала, что каждый, с кем я встречусь в Краден Бэе, будет задавать мне этот вопрос, и потому заранее приготовила простой, но всеобъемлющий ответ, который удовлетворит их вежливое любопытство, не вогнав в сон. Теперь я решила его испробовать на нем:

— Это роман, действие которого происходит в Слэйнсе в начале восемнадцатого века.

Я ожидала, что он кивнет или скажет, что это звучит интересно, и на этом мы с моим творчеством покончим. Но он снова повернулся ко мне и чуть наклонил голову, чтобы ветер сдувал со лба волосы.

— Вот как? В каком году?

Я ответила, и он кивнул.

— Французско-шотландское вторжение, верно? Но, наверное, лучше будет это назвать попыткой вторжения. Нельзя сказать, что затея эта окончилась триумфом. — Он легко наклонился, чтобы отобрать у собаки мячик, и снова бросил его, на несколько ярдов дальше, чем я. — А вообще, интересный выбор, — сказал Грэм, — для романа. Никогда не слышал, чтобы кто-нибудь писал об этом. В исторические книги подобные события редко попадают.

Я попыталась не показать собственного удивления тем фактом, что он знает, о чем пишут в исторических книгах. Не потому, что у меня были какие-то сомнения относительно его эрудиции, а из-за того, что, судя по его виду, по тому, как он двигался, я бы скорее решила, что он чаще бывает на футбольном поле, чем в библиотеке.

Я не обратила внимания на то, что Ангус задержался с возвращением, но Грэм заметил это. Он посмотрел вдаль, прищурив глаза от ветра, и пронзительно свистнул.

— По-моему, он поранился, — сказал он. И действительно, когда показался Ангус с мячиком в зубах, я увидела, что он прихрамывает на переднюю лапу. — Наступил на что-то, — догадался Грэм и присел, чтобы рассмотреть рану. — Похоже на осколок стекла. Порез не глубокий, но нужно вычистить песок.

— Можно у меня на кухне в раковине промыть, — предложила я.

Он без усилий поднял Ангуса и прижал к груди, как поранившегося ребенка, и, пока я вела его через белый мост и вверх по крутому склону Уорд-хилла, все мои мысли были заняты бедной собакой. Когда они вдвоем оказались внутри, мой коттедж перестал мне казаться таким уж большим и пустым, и я почувствовала себя несколько неловко.

— Простите, у меня такой беспорядок, — сказала я, пытаясь освободить на узкой стойке пространство, чтобы он мог положить собаку.

— Ничего, я видел это место и в худшем состоянии. Полотенца в шкафчике? Не берите новое, там есть старые, желтые.

Я замерла с чашкой в руке и уставилась на него. И тут механизмы памяти заработали в нужном направлении, и я вспомнила, как описывал мне Джимми Кит своих сыновей. Он сказал тогда: «Стю, мой младший, и его брат Грэм, он сейчас в Абердине».

— Ваша фамилия, случайно, не Кит? — спросила я.

— Кит.

Так вот почему он чувствует себя здесь как дома, вот откуда знает местную историю! «Еще бы он не знал, — подумала я. — Он же преподает ее в университете».

Он посмотрел на меня, продолжая держать лапу собаки под струей воды.

— Что?

Я повернулась в другую сторону и улыбнулась.

— Ничего. Пойду принесу полотенце. — Я нашла желтые полотенца, о которых он говорил, в самой глубине шкафчика, и выбрала старое, но чистое.

Продолжая заниматься раной, он поблагодарил меня, не поднимая головы. Я обратила внимание на его руки. Красивой формы, умелые и сильные, к лапе спаниеля они прикасались удивительно нежно. Он спросил:

— Наверное, отец рассказывал про меня всякие небылицы?

— Нет. Просто я постоянно сталкиваюсь с членами вашей семьи. Сначала ваш брат, теперь вы. В Краден Бэе случайно нет других ваших родственников?

— Нет, если не считать дальних, нас двое. — Продолжая сосредоточенно мыть собачью лапу, он спросил: — А как вы познакомились с братом?

— Мы вместе летели на самолете. Он подвез меня сюда из аэропорта.

Это заставило его повернуться ко мне.

— Из аэропорта?

— Да. В Абердине.