Che Ti Dice La Patria (О чем говорит тебе родина)? - Хемингуэй Эрнест Миллер. Страница 1

Эрнест Хемингуэй

Che Ti Dice La Patria (О чем говорит тебе родина)?

Рано утром дорога через перевал была твердая, гладкая и еще не пыльная. Внизу были холмы, поросшие дубом и каштановыми деревьями, а еще ниже вдали — море. По другую сторону — снеговые горы. Мы спускались с перевала по лесистой местности. Вдоль дороги лежали груды угля, а между деревьями виднелись шалаши угольщиков. Был воскресный день. Дорога то поднималась, то опускалась, но все время удалялась от перевала, шла через деревни и мелкие кустарники. За деревнями раскинулись виноградники. Они уже потемнели, и лоза стала жесткой и грубой. Домики были белые, а на улицах люди, одетые по-праздничному, гоняли мяч. Вдоль домиков росли грушевые деревья, и их ветки на фоне белых стен были похожи на канделябры. На листьях были заметны следы опрыскивания, и на стенах еще виднелись пятна, отливавшие сине-зеленым металлическим блеском. Вокруг деревень были небольшие расчищенные участки, где рос виноград, а за ними — леса. В деревне, в двадцати километрах от Специи, на площади собралась толпа. Какой-то молодой человек с чемоданом в руке подошел к нашему автомобилю и попросил довезти его до Специи. — Только два места, и оба заняты, — сказал я. У нас был старый двухместный форд. — Я поеду на подножке. — Вряд ли вам будет удобно. — Ничего. Мне нужно в Специю. — Возьмем его? — спросил я Гая. — Он все равно увяжется, — ответил Гай. Молодой человек протянул нам в окно сверток. — Возьмите это к себе, — сказал он. Двое мужчин привязали его чемодан поверх нашего сзади машины. Он попрощался с ними за руку, сказав, что для фашиста и человека, привыкшего к путешествиям, не существует неудобств, вскочил на левую подножку автомобиля, просунув правую руку в окно. — Можно ехать, — сказал он. Из толпы ему замахали. Он махнул в ответ свободной рукой. — Что он сказал? — спросил меня Гай. — Что мы можем ехать. — Хорош, а? — заметил Гай. Дорога шла вдоль реки. За рекой тянулись горы. Иней на траве таял на солнце. Холодный прозрачный воздух врывался через поднятый щит машины. — Интересно, как он там себя чувствует? Гай смотрел вперед. С левой стороны наш спутник закрывал от него дорогу. Молодой человек торчал на подножке машины, как фигура на носу корабля. Он поднял воротник пальто и нахлобучил шляпу. Нос его посинел от холода. — Может быть, это ему скоро надоест. С той стороны у нас садится шина, — сказал Гай. — Да он живо соскочит, если шина лопнет, — ответил я. — Он не захочет испачкать в пыли свой дорожный костюм. — Ладно. Он мне не мешает, — сказал Гай. — Только здорово кренит машину на поворотах. Леса кончились; река осталась позади; дорога пошла в гору; вода в радиаторе кипела; молодой человек со скучающим и недоверчивым видом смотрел на пар и ржавую воду; машина кряхтела. Гай нажал педаль первой скорости, толчок вперед, еще вперед, потом назад, опять вперед, и машина взяла подъем. Кряхтенье прекратилось, и в наступившей тишине слышно было только бульканье воды в радиаторе. Мы были на самой высокой точке над Специей и морем. Дорога стала спускаться короткими крутыми петлями. Наш попутчик свешивался на виражах, почти опрокидывая на себя перегруженную машину. — Нельзя же запретить ему, — сказал я Гаю. — Ведь это инстинкт самосохранения. — Великий итальянский инстинкт. — Величайший итальянский инстинкт. Крутыми поворотами, сквозь густую пыль, мы спускались к морю. Оливы посерели от пыли. Внизу раскинулась Специя. Перед городом дорога выровнялась, Наш попутчик просунул голову в окно. — Мне здесь надо сойти. — Стой, — сказал я Гаю. Мы замедлили ход и остановились у края дороги. Молодой человек соскочил, подошел сзади к машине и отвязал чемодан. — Ну, я останусь здесь. Теперь у вас не будет неприятностей из-за пассажира. Мой сверток. Я протянул ему сверток. Он порылся в кармане. — Сколько с меня? — Ничего. — Почему? — Да так, — ответил я. — Ну что же, благодарю. Молодой человек не сказал: "благодарю вас", или "очень вам благодарен", или "тысяча благодарностей", — словом, все то, что полагалось раньше говорить в Италии человеку, который протягивал вам расписание поездов или объяснял, как пройти куда-нибудь. Он выбрал самое сухое «благодарю» и очень подозрительно посмотрел на нас, когда Гай тронул машину. Я помахал ему рукой. Он был слишком преисполнен собственного достоинства, чтобы ответить. Мы въехали в город. — Этот молодой человек в Италии далеко пойдет, — сказал я Гаю. — Конечно, — ответил Гай. — На двадцать километров он уже продвинулся.

Мы заехали в Специю, чтобы закусить. Улица была широкая, дома высокие и желтые. По трамвайным путям мы добрались до центра города. На стенах домов виднелись сделанные при помощи трафарета портреты Муссолини с вытаращенными глазами, а под ними от руки «Vivas»; от двух V по стене шли брызги черной краски. Боковые улочки спускались к гавани. День был яркий, и все высыпали на улицу по случаю воскресенья. Мостовая была только что спрыснута, и струйки воды сбегали в пыли. Мы ехали вдоль тротуара, чтобы не столкнуться с трамваем. — Выберем ресторанчик попроще, — сказал Гай. Мы затормозили около двух ресторанных вывесок. Наша машина остановилась на противоположной стороне улицы. Я купил газеты. Оба ресторана были рядом. Женщина, стоявшая у входа одного из них, улыбнулась нам. Мы пересекли улицу и вошли. Внутри было темно. В глубине комнаты за столом сидели три девушки и старуха. Прямо против нас за другим столиком сидел матрос. Он ничего не ел и не пил. Еще дальше — молодой человек в синем костюме писал за столом. Волосы его были напомажены и блестели; он был хорошо одет и имел франтоватый вид. Свет проникал через входную дверь и окно, где на витрине были выставлены фрукты, овощи, ветчина. Одна из девушек подошла к нам принять заказ, другая стояла в дверях. Мы заметили, что платье ее было надето на голое тело. Девушка, принимавшая заказ, обняла Гая за шею, пока мы рассматривали меню. Девушек было три, и они по очереди выходили и стояли в дверях. Старуха, сидевшая в глубине комнаты за столом, пошепталась с ними, и они снова уселись вместе с ней. В комнате была только одна дверь, которая вела в кухню. На ней висела занавеска. Девушка, принявшая заказ, принесла из кухни спагетти. Она поставила перед нами блюдо, подала бутылку красного вина и подсела к столику. — Ну вот, — сказал Гай, — ты искал местечка попроще. — Да, здесь как будто совсем не просто. Скорее — наоборот. — Что вы говорите? — спросила девушка. — Вы немцы? — Южные немцы, — ответил я. — Южные немцы, приветливый, хороший народ. — Не понимаю, — сказала девушка. — Как здесь принято? — спросил Гай. — Обязательно, чтобы она меня обнимала за шею? — Конечно, — ответил я. — Муссолини уничтожил публичные дома. Это ресторан. На девушке было надето гладкое платье. Она облокотилась на стол, скрестила руки на груди и улыбнулась. С одной стороны лица улыбка у нее была привлекательнее, чем с другой, и она все время поворачивала эту сторону к нам. Очарование этой стороны подчеркивалось еще тем, что с другой нос ее был вдавлен, точно он был из теплого воска. Но, в сущности, ее нос не был похож на теплый воск. Он был очень холодный и твердый, только сбоку немного вдавлен. — Я вам нравлюсь? — спросила она Гая. — Он обожает вас, — сказал я. — Только он не говорит по-итальянски.- Ich spreche deutsch, [1] - сказала она и погладила Гая по волосам. — Гай, поговори с леди на твоем родном языке. — Откуда вы приехали? — спросила девушка. — Из Потсдама. — И побудете здесь? — В этой чудесной Специи? — спросил я. — Скажи ей, что мы собираемся уезжать. Скажи, что мы очень больны и у нас нет денег, — сказал Гай. — Мой друг — закоренелый женоненавистник. Он настоящий немец и ненавидит женщин. — Скажите, что я люблю его. Я сказал. — Перестань болтать вздор, и давай лучше удерем, — продолжал Гай. Девушка обняла его другой рукой. — Скажите ему, что он мой. Я сказал. — Уйдем мы отсюда когда-нибудь или нет? — Отчего вы ссоритесь? — сказала девушка. — Вы не любите друг друга? — Мы немцы, — ответил я с гордостью. — Настоящие немцы с юга. — Скажите ему, что он красивый малый, — сказала девушка. Гаю тридцать восемь лет, и он слегка гордится тем, что во Франции его принимают за путешествующего коммивояжера. — Ты красивый малый, — сказал я. — Кто это говорит? — спросил Гай. — Ты или она? — Конечно, она. Я всего-навсего переводчик. Ведь только потому ты и взял меня с собой. — Хорошо, что это она, — сказал Гай. — А не то пришлось бы нам тут расстаться. — Ну что же. Специя — приятное местечко. — Специя? — спросила девушка. — Вы говорите о Специи? — Приятное местечко, — сказал я. — Это моя родина. Специя — мой родной город, а Италия — моя родина. — Она говорит, что Италия — ее родина. — Оно и видно, что это ее родина. — Что у вас на десерт? — спросил я. — Фрукты, — сказала она. — Есть бананы. — Бананы, пожалуй, можно, — заметил Гай. — Они хоть с кожурой. — Ах, он любит бананы, — сказала девушка. Она обняла Гая. — Что она говорит? — спросил Гай, отворачивая лицо. — Она радуется, что ты любишь бананы. — Скажи ей, что я не люблю бананов. — Синьор не любит бананов. — Ах, — сказала девушка упавшим голосом, — он не любит бананов. — Скажи ей, что я люблю утром холодную ванну. — Синьор любит холодную ванну по утрам. — Не понимаю, — сказала девушка. Сидевший против нас бутафорский моряк не двигался с места. Никто в комнате не обращал на него никакого внимания. — Дайте нам счет, — сказал я. — Нет, нет, останьтесь! — Послушай! — сказал франтоватый молодой человек из-за стола, за которым он писал. — Пускай они уходят, они ничего не стоят. Девушка взяла меня за руку. — Ну останьтесь! Попросите его остаться. — Нам нужно ехать, — сказал я. — Сегодня к вечеру мы должны попасть в Пизу, а если удастся, то и во Флоренцию. Мы можем вечером там поразвлечься. Сейчас еще рано. Мы должны доехать засветло. — Отдохнуть немного — тоже хорошо. — Путешествовать необходимо при дневном свете. — Послушай, — сказал франтоватый молодой человек. — Не трать с ними времени понапрасну. Говорю тебе, они ничего не стоят. Уж я-то знаю. — Подайте нам счет, — сказал я. Девушка взяла счет у старухи, вернулась обратно и села опять за стол. Другая девушка вошла из кухни. Она прошла через всю комнату и стала в дверях. — Не трать с ними времени понапрасну, — сказал опять франтоватый молодой человек недовольным голосом. — Садись и ешь. Они ничего не стоят. Мы заплатили по счету и встали. Все девушки, старуха и франтоватый молодой человек сели вместе за стол. Бутафорский моряк сидел, опустив голову на руки. Пока мы завтракали, никто с ним не заговаривал. Девушка принесла нам сдачу, которую отсчитала старуха, и вернулась к своему месту за столиком. Мы оставили ей на чай и вышли. Когда мы сели в машину, чтобы двинуться в путь, девушка вышла и стала в дверях. Машина тронулась, и я махнул рукой девушке. Она не ответила, только посмотрела нам вслед.