Рыцарь Бодуэн и его семья. Книга 2 (СИ) - Дубинин Антон. Страница 44

Тогда-то, милая моя, я и познакомился… с этим человеком.

Бодуэн Тулузский — так его теперь звали, или еще — граф Бодуэн. Граф — это само сложилось: не правда ли, Раймон позабавится, когда узнает? Да он уже знает, наверняка. Первым слово «граф» произнес Бодуэнов прихлебатель, клирик, поэтишка, которого Бодуэн приютил в Сен-Антонене и сделал каноником. Тот был жалкая личность, роста гномьего, трус, хвастун — зато действительно нуждался в Бодуэновой помощи. Бодуэн с недавних пор любил людей, которые в нем нуждались. Да и приятно слушать, черт подери, как тебя называют графом и каждый день желают тебе Божьего благословения и процветания — пускай яснее ясного, что такие человечки лижут любую руку, которая их кормит… Что же, смотри, Раймон — твой младший брат пошел в гору, у него уже завелись свои прихлебатели. Скоро соберется целый куртуазный двор, не хуже твоего.

Сбросив шлем на руки оруженосцу, Бодуэн сощуренными усталыми глазами смотрел на нынешних пленников. Небогато — трое рыцарей средней паршивости и два оруженосца; ополченцев убивали на месте. Бодуэну не было жаль их — все знали, на что шли, все смотрели на него со спокойной ненавистью. Им с Бодуэном было не за что любить друг друга — всякому понятно; но и жить им хочется, а значит, будут жить. К примеру, по сто су с каждого — и живите: сто су важней для армии, чем ваши жизни, на такие деньги можно целый день пятьдесят солдат содержать. Добыча не хуже разбойничьей. Интересно, что там сегодня у Гюи Монфора: может, что побогаче.

Бодуэн медленным усталым шагом шел вдоль ряда — выстроенные, как рабы на сарацинском рынке, провансальцы стояли, пошатываясь от усталости. Трое были серьезно ранены — особенно нехорошо выглядел мальчишка оруженосец с песочного цвета головой, без намека на бороду. Волосы сбоку все в крови — натекла из уха; нога кое-как перетянута в бедре полоской ткани. Мальчишку поймали, когда он пытался уползти с поля боя; он скрипел зубами и молча плакал от боли, и сейчас не выстоял бы прямо, не опирайся он на собственный меч. Толстый, тяжелый меч — о чем его рыцарь думал, когда подсунул ему такую железяку? Не зря ли с ним возились, доставляли его в ставку — вряд ли за парня заплатят богатый выкуп родители, не купившие сыну нормального клинка. Впрочем, кольчужка неплоха. Может, что и выгорит.

Рыцарь с кровоточащей раной на голове — меч разрубил шлем, железо возилось в голову, по счастью — не смертельно.

— Имя.

— Рикаут де Рокмор.

— В Тулузе родня есть?

— Жена.

— Выкупит?

— Надеюсь.

— Хорошо.

Следующий — часто дышит, словно не успел еще отдышаться. Будто свистит.

Рыцарь Бодуэн не любил говорить по-провансальски. Но умел. Солнце пекло в спину. Кольчугу бы снять. Водой окатиться. В октябре бывают весьма жаркие дни, как летом. Волосы Бодуэна липли ко лбу. Морща свое раймоноподобное, провансальское лицо, он старался тратить как можно меньше слов на людей, так сильно и так лично его ненавидящих.

— Ты.

— Бермон Одижье.

— И в самом деле — Одижье.

Недоуменный взгляд провансальца ясно показал — тому неизвестна франкская потешка про Одижье, никудышного рыцаришку. Что же, не время нести искусство в массы.

— Рыцарь?

— Эскудье.

— Родичи в Тулузе есть?

— Да… да. Семья. Отец…

И сел на землю, голова закружилась. Мало что не кричит — «Ах, не убивайте меня, добренький Бодуэн, славный граф, дайте мне выкупиться!» А потом, когда этого никчемного Одижье выкупит папаша, будет похваляться — «Я, мол, вышел живым из рук самого Бодуэна Предателя…» Повесить его, что ли?

— Знаешь ли, кто я?

— Вы… граф Бодуэн.

Бодуэн сдержал бешеное желание ударить сидящего ногой в лицо. Нельзя. Эн Гюи Монфор бы не одобрил. Да и сам Бодуэн вскорости, охладив болящую от военной усталости голову, не одобрил бы себя.

— Ладно. Следующий.

— Адалард де Сен-Антонен.

— Из Руэрга?

— Да.

Этот молодец, не боится. Просто ненавидит. И ненависть его стекала по лицу Бодуэна вместе с потом; в этом даже можно найти что-то приятное. Научиться этому радоваться.

«Блаженны вы, когда будете ненавидимы во имя Мое…»

Но тут так много имен, что уже не разберешь, во чье имя тебя ненавидят. Делай, что делаешь, и делай побыстрее.

— Как же ты выбрался, Адалард? Мы ведь весь гарнизон повязали. Весь.

— Не весь, чертов предатель.

— Заткнись. Родичи в Тулузе есть?

— Нет. Мой единственный родич — в Каркассонской темнице.

— Брат?

— Не твое дело.

— Не в том ты положении, чтобы грубить, Адалард, — Бодуэн смотрел слезящимися глазами поверх головы пленного рыцаря. Слишком целый, он на всякий случай был связан; и хорошо. Этот молодчик мог бы и броситься — бывают такие: они храбреют, когда их вовсе прижмешь к стенке. Бодуэну сейчас не хотелось бы никому ломать рук. Устал и без того.

— Выкуп есть кому заплатить?

— Граф Тулузский. Настоящий Тулузский, а не ты, сволочь.

Бодуэн вздохнул. Стоявший позади пленного солдат спросил глазами: ударить его? Бодуэн глазами же ответил — нет.

— Заплатит он за тебя?

— Пошел ты. Если хочешь, убей меня. Только отвали с расспросами, у тебя изо рта несет.

Бодуэн стиснул зубы. Бить связанного? Нет уж, ты меня не заставишь этого делать. Не получится потом пожаловаться в аду, что Бодуэн-предатель ударил безоружного…

— Уведите. Этот — на выкуп.

— Если граф выручит меня, я тебя убью! — нежданно завопил уводимый Адалард почти женским, высоким голосом. — Клянусь, подонок! Убью, если смогу! Всегда, всегда буду драться против тебя, пока не выпущу тебе кишки…

— Пока не смог, и то ладно. Эй, Жан.

— Мессир?

— Прежде чем отволочешь этого в подвал, спусти ему штаны. И всыпь… предположим… пятьдесят. За грубость.

Брызжущего слюной ярости рыцаря Адаларда увели.

— Может, убить его, граф? Крикуч больно, — покачал головой стоявший рядом франкский рыцарь.

— Пускай орет. Пока эта орущая башка держится на шее, мы за нее можем получить сто су… От моего возлюбленного брата. Обожаю тратить братские деньги.

— Как скажете.

Следующий. Мальчишка, с пропроротым бедром. Бледный, еле стоит. О нем придется приказать позаботиться, чтобы получить за него хоть обол. Иначе может и помереть — пока его злость на ногах держит, но когда окажется в подвале…

— Ты.

В глазах у меня все плыло. Лицо — темное, некрасивое, при этом почти Раймоново — наплывало, делаясь как дневная огромная луна. Стой, стой, стой, думал я, терпи. Надо стоять. Надо жить. Не так уж больно, не так уж, не…

— Имя, — спросил издалека отвратительный голос. Я смотрел снизу вверх на человека, который собирался меня убить, и в этом находил силы бороться с болью.

И молчал.

Я хотел сказать ему — «Бодуэн предатель», и еще что-нибудь сделать, плюнуть или проклясть. По шее ползла кровь — по уже наросшей корке крови.

— Имя, — повторил тот.

Я назвал имя.

Белое лицо, дневная луна, слегка приблизилось. Щель внизу луны — темный рот — изогнулся возле самых моих глаз.

— Де что?

— Что… слышал.

Мой собственный голос доносился со стороны. Почему этому человеку есть дело до моего имени? Почему бы ему просто не отпустить меня, не убить, не дать мне лечь…

— Франк, что ли?

— Из Шампани, — ответил я, как во сне, вовсе не имея силы лгать. Придумать хотя бы малейшую, хотя бы похожую на правду ложь. Можно так устать, что не хватит сил даже спасаться.

— Так ты перебежчик, парень? Предатель?

— Это ты предатель, — сказал я обессиленно. Без малейшей злобы или ненависти. Просто всплыло в голове — «Бодуэн предатель». Я не распознал и сам, что говорю уже на языке франков. До сих пор не знаю, кто из нас — я или он — первым перешел на ойль.

Оплеуха врезалась мне в голову, и я упал, вскрикнув от боли в раненой ноге. Из синей пустоты донесся далекий-далекий, почти красивый голос. Голос мессира Эда.