Джузеппе Бальзамо (Записки врача). Том 2 - Дюма Александр. Страница 57

Было заметно, что Марат готовился к тому, чтобы как можно достойнее принять именитого гостя. Куцая ореховая кровать, комод с деревянным верхом засверкали чистотой под шерстяной тряпкой прислуги, которая изо всех сил чистила эту рухлядь.

Марат старательно ей помогал, поливая из голубого фаянсового горшка бледные звездочки цветов – единственное украшение мансарды.

Он зажимал под мышкой полотняную тряпку; это свидетельствовало о том, что он взялся за цветы только после того, как помог протереть мебель.

Ключ торчал в двери, и Бальзамо вошел без стука. Он застал Марата за этим занятием.

При виде учителя Марат покраснел значительно сильнее, чем следовало бы истинному стоику.

– Как видите, я – человек хозяйственный, – проговорил он, незаметно швырнув предательскую тряпку за занавеску, – я помогаю этой славной женщине. Я выбрал, может быть, занятие не то чтобы совсем плебейское, но и не совсем достойное знатного господина.

– Это – занятие, достойное бедного молодого человека, любящего чистоту, и только, – холодно проговорил Бальзамо. – Вы готовы? Как вам известно, мне время дорого.

– Сию минуту, я только надену сюртук… Гриветта, сюртук!.. Это моя консьержка, мой камердинер, моя кухарка, моя экономка и обходится мне всего в один экю в месяц.

– Я ценю экономию, – отвечал Бальзамо. – Это богатство бедняков и мудрость богатых.

– Шляпу! Трость! – приказал Марат.

– Протяните руку, – вмешался Бальзамо. – Вот ваша шляпа, трость, которая лежит рядом со шляпой, тоже, без сомнения, ваша.

– Простите, я так смущен.

– Вы готовы?

– Да. Часы, Гриветта!

Гриветта окинула взглядом комнату, но ничего не ответила.

– Вам не нужны часы, чтобы отправиться в анатомический театр и в больницу. Часы, возможно, пришлось бы долго искать, и это нас задержит.

– Но я очень дорожу своими часами. Это отличные часы, я купил их благодаря строжайшей экономии.

– В ваше отсутствие Гриветта их поищет, – с улыбкой заметил Бальзамо, – и если она будет искать хорошо, то к вашему возвращению часы найдутся.

– Ну конечно! – отвечала Гриветта. – Конечно, найдутся, если господин не оставил их где-нибудь. Здесь ничего не может потеряться.

– Вот видите! – проговорил Бальзамо. – Идемте, идемте!

Марат не посмел настаивать и с ворчанием последовал за Бальзамо.

Когда они были у двери, Бальзамо спросил:

– Куда мы пойдем сначала?

– В анатомический театр, если вы ничего не имеете против. Я там присмотрел одного человека, который должен был умереть сегодня ночью от менингита. Мне нужно изучить его мозг, и я не хотел бы, чтобы мои товарищи меня опередили.

– Ну так идемте в анатомический театр, господин Марат.

– Тем более, что это в двух шагах отсюда. Он примыкает к больнице, и нам придется только войти да выйти. Вы даже можете подождать меня у двери.

– Напротив, мне хотелось бы зайти вместе с вами: вы мне скажете свое мнение о., больном.

– Когда он еще был жив?

– Нет, с тех пор, как стал мертвецом.

– Берегитесь! – с улыбкой воскликнул Марат. – Я смогу взять над вами верх, потому что досконально изучил эту сторону своей профессии и, как говорят, стал искусным анатомом.

– Гордыня! Гордыня! Опять гордыня! – прошептал Бальзамо.

– Что вы сказали? – спросил Марат.

– Я сказал, что это мы еще увидим, – отвечал Бальзамо. – Давайте войдем!

Марат первым вошел в тесный подъезд анатомического театра, расположенного в самом конце улицы Отфей.

Бальзамо без колебаний последовал за ним. Они пришли в длинный и узкий зал. На мраморном столе лежали два трупа, один – женщины, другой – мужчины.

Женщина умерла молодой. Мужчина был старый и лысый. Грубый саван покрывал их тела, оставляя наполовину открытыми их лица.

Оба лежали бок о бок на холодном столе. Скорее всего, они никогда не встречались в этом мире, и вот теперь их вечные души были, должно быть, очень удивлены, видя такое тесное соседство их земных оболочек.

Марат приподнял и отшвырнул грубое одеяние, укрывавшее обоих несчастных: смерть уравняла их скальпелем хирурга.

Трупы были обнажены.

– Вид смерти вас не отталкивает? – спросил Марат с присущим ему высокомерием.

– Он меня огорчает, – отвечал Бальзамо.

– Это с непривычки, – заметил Марат. – Я вижу это представление каждый день и потому не испытываю ни огорчения, ни отвращения. Мы, практики, живем, как видите, среди мертвецов, и они никоим образом не отвлекают нас от наших привычных занятий.

– Это довольно печальная привилегия вашей профессии – И потом, – прибавил Марат, – чего ради я стал бы огорчаться или испытывать отвращение? Ведь у меня есть разум, а кроме того, я уже привык…

– Поясните свою мысль, – попросил Бальзамо, – я не совсем вас понимаю. Начните с разума.

– Как вам будет угодно. Почему я должен бояться? С какой стати мне испытывать страх при виде неподвижного тела, точно такой же статуи из плоти, как если бы она была из мрамора или гранита?

– А в мертвом теле действительно ничего нет?

– Ничего, совершенно ничего.

– Вы так думаете?

– Уверен!

– А в живом теле?

– А живое обладает движением! – с видом превосходства проговорил Марат.

– Вы ничего не говорите о душе, сударь…

– Я никогда ее не видал, копаясь в человеческом теле со скальпелем в руках.

– Это оттого, что вы копались только в мертвых телах.

– Вы не правы, я много оперировал и живых.

– И вы никогда не обнаруживали в них ничего такого, что отличало бы их от мертвых?

– Я находил боль. Может быть, под душой вы подразумеваете физическое страдание?

– Так вы, стало быть, не верите?

– Во что?

– В душу.

– Верю, однако я называю это движением!

– Прелестно! Итак, вы верите в существование души – это все, о чем я вас спрашивал. Мне нравится, что вы в это верите.

– Минуточку, учитель! Кажется, мы не поняли друг друга. Не будем преувеличивать, – ядовито улыбаясь, молвил Марат. – Мы, практики, до некоторой степени материалисты.

– Как холодны эти тела! – задумчиво проговорил Бальзамо. – А эта женщина была очень хороша собой.

– Да!

– В таком прекрасном теле была, несомненно, прекрасная душа.

– Вот в этом была ошибка того, кто ее создал. Прекрасные ножны и никудышный клинок! Это тело, учитель, принадлежало мерзавке, которая, не успев выйти из Сен-Лазар, скончалась от воспаления мозга в Отель-Дье. Ее жизнеописание пространное и очень скандальное. Если вы называете душой движение, которое руководило этим существом, вы оскорбили бы наши души, уподобляя их ее душе.

– Ее душу следовало бы вылечить, – возразил Бальзамо, – она погибла потому, что рядом не оказалось единственно необходимого врача: врачевателя души.

– Учитель! Это только ваша теория. Врачи существуют для того, чтобы лечить тело, – горько усмехнувшись, сказал Марат. – У вас, учитель, едва не сорвалось сейчас с губ одно слово, которое Мольер часто вставлял в свои комедии. Это оно заставило вас улыбнуться.

– Нет, – возразил Бальзамо, – вы ошибаетесь и не можете знать, чему я улыбаюсь. Итак, мы пришли к выводу, что в мертвых телах ничего нет?

– Да, и они ничего не чувствуют, – проговорил Марат, приподняв голову молодой женщины и отпустив ее так, что она со стуком ударилась о мрамор; тело при этом не только не двинулось, но и не дрогнуло.

– Прекрасно! – воскликнул Бальзамо. – Теперь пойдемте в больницу.

– Одну минуту, учитель. Если позволите, я сначала отрежу ей голову. У меня большое желание в ней покопаться: в ней гнездилась ужасно любопытная болезнь.

– Я вас не совсем понимаю, – молвил Бальзамо.

Марат раскрыл сумку с инструментами, вынул скальпель и взял в углу огромный деревянный молоток, забрызганный кровью.

Опытной рукой он сделал круговой надрез, рассекая кожу и мышцы шеи. Добравшись до кости, он вставил скальпель между двумя позвонками и резко и энергично ударил по нему деревянным молотком.