Шакал (Тайная война Карлоса Шакала) - Фоллейн Джон. Страница 3
Впрочем, его взгляды не помешали ему поддерживать власть, отдававшую приоритет частной собственности и капитализму. Он стал успешным адвокатом и прочно обосновался в Сан-Кристобале. Говорят, противоположности притягиваются друг к другу, поэтому женщина, в которую влюбился Рамирес Навас и на которой он женился в 1948 году, была столь же убежденной католичкой, как он сам атеистом. Религиозные чувства прелестной черноволосой общительной Эльбы оказались гораздо более стойкими, и она так никогда и не смирилась ни с нетерпимостью своего мужа к ее вере, ни с его неверностью. Она тоже была энергичной и сильной личностью, но битву за имя своего первенца она проиграла.
Через год, когда в результате очередного переворота власть снова была захвачена военной диктатурой, по словам Рамиреса Наваса, его старшему сыну пришлось поплатиться за революционную страсть отца и за навязанное ему при рождении ленинское имя. Речь не шла о том, чтобы Ильич повторял путь своего отца, теряя годы на жестких церковных скамьях и препарируя Библию. Марксистские доктрины, которые Рамирес Навас открыл для себя в студенческие годы, были усвоены Ильичом задолго до того, как он достиг половой зрелости. Разоблачение Хрущевым в 1956 году культа личности Сталина, когда Ильичу было семь лет, не оказало на его отца никакого впечатления. Он хвалился тем, что к десятилетнему возрасту его сын уже дважды прочитал книгу Троцкого “Жизнь Ленина”. (Такой книги не существует. Возможно, Рамирес Навас имел в виду книгу Троцкого “Ленин. Заметки для биографа” или сочинение “Сталин” того же автора).
Мальчик был вынужден соответствовать высоким требованиям своих родителей. “Хотя его отец был строгим, он любил свою семью и очень о ней заботился”, — вспоминает Мирейя Гонзалес де Руис, друг Ильича и двух его других братьев — Ленина и Владимира (они родились в Каракасе соответственно в 1951 и 1958 годах), который, как и остальные дети, боялся его строгости. “Однако больше всех Рамирес Навас любил Ильича. Что бы тот ни сделал, он всегда его хвалил. Вне всякого сомнения, Ильич был его любимцем”. {5} Ни Ленин, ни Владимир не оправдали своих имен, и надежды их отца вывести династию доблестных коммунистов оказались обреченными на неудачу, хотя однажды Рамирес Навас и назвал, смущаясь, своего второго сына Ленина “марксистом-ленинцем, правда, не интересующимся политикой”. {6}
Рамирес Навас сделал все возможное, чтобы его первенец, обреченный на существование в буржуазной обстановке в силу профессиональных занятий отца, получил максимум представлений о Южноамериканской революции. Снова и снова он повторял Ильичу, что бога нет и человек должен сражаться, чтобы стать сильным. Не было недостатка и в бряцающих оружием революционных предках, на которых должен был равняться юный Ильич, не говоря уже о самом почитаемом во всей Южной Америке герое борьбы за независимость, великом освободителе — Симоне Боливаре, чьи скульптурные изображения украшали почти каждый венесуэльский город, селение или деревню.
Дядя Ильича принимал участие в перевороте, приведшем в 1945 году к свержению президента страны Исайи Медины. Но истинным семейным героем был дедушка Эльбы — врач, превративший группу своих последователей в настоящую армию, которой удалось в 1899 году совершить государственный переворот в Каракасе и несколько лет продержаться у власти. Непобедимый доктор многократно покушался на жизнь губернатора Тачнры, а потом в одиночку принял бой, отважно противостоя правительственным силам, чтобы дать возможность своим товарищам скрыться в Андах. Ильич был в восторге от того, как его прадед, будучи схваченным, под пытками отказался предать своих товарищей. “Несмотря на свою хрупкость, он был физически сильным человеком, — вспоминал позднее Ильич, — который вышел после пыток согбенным стариком. — Но он не назвал ни одного имени. Он пробыл в тюрьме семь лет, и за все это время с него ни разу не снимали тяжелых железных оков даже во время пыток. Жена любила его за силу духа и благородство. Через семь лет его освободили, но его семья лишилась всего”. {7}
Идейное воспитание старшего сына Эльбы в значительной степени определялось ее собственной родословной, тем не менее такое положение вещей вызывало у нее все больший протест. Физически Ильич Рамирес скорее походил на мать, чем на Рамиреса Наваса: круглое лицо и полные губы, бледное лицо, легко заливавшееся краской, и мягкий высокий голос — все это было наследием Эльбы. Но орлиный нос не оставлял сомнений в том, кто его отец. В отчаянии от того, что вся ее борьба оказалась бесплодной, Эльба горько жаловалась друзьям на нелепые имена, которыми муж наградил ее детей.
Как утверждают друзья семьи, пренебрегая взглядами мужа, она даже втайне окрестила Ильича с помощью местного священника. А когда Рамирес Навас был занят с клиентами или отправлялся в суд, она украдкой водила братьев к мессе. Однако эта подпольная борьба, которую вела Эльба, не возымела успеха. Вспоминая свое детство, Ильич проявляет полное пренебрежение к римско-католической вере точно так же, как это делал его отец: “В течение длительного времени моей религией был не католицизм, а марксизм, который я получил, конечно же, по наследству. Он витал в атмосфере нашего дома. Это было в крови у моих родителей”. {8}
Ильич не любил рассказывать об Эльбе. “Я был сильно привязан к своей матери. Она смелая и честная женщина”, — это все, что он сказал во время судебного разбирательства. {9} Он отказался описывать ее или вдаваться в детали ссор, сотрясавших дом; что же касается смелости, которой он восхищался, то она выражалась как в отказе матери подчиняться властному мужу, так и в том, что она смирилась с карьерой, избранной ее старшим сыном. Ильич был более откровенен со своими друзьями, одному из которых он рассказывал, что Эльба была красивой, мягкой, тонко чувствующей женщиной, лишенной какой-либо претенциозности, что она любила природу и общение с другими людьми. {10} Согласно утверждению другого его приятеля, Эльба была “единственным человеком, которого Ильич по* настоящему любил”. Он был готов на все ради своей матери и неизменно говорил о ней с глубокой нежностью. {11}
Описывая своего отца, вскормившего его едва ли не с рождения коммунистической идеологией, Ильич говорил, что был “глубоко убежденным человеком, относящимся к своим взглядам чуть ли не с религиозным пиететом”. Любые намеки на то, что адвокат Рамирес Навас был миллионером, приводили Ильича Рамиреса в ярость: “Вы знаете, сколько вранья нагорожено вокруг этого? В нашей семье есть люди и побогаче.
Например, мой дядя, который владеет кофейной плантацией. Он до сих пор живет в Сан-Кристобале. Что же до моего отца, он просто любит жить с комфортом. Вот и все”. {12} Тем не менее его отец был владельцем сельскохозяйственных угодий, и сам Ильич определил социальный статус своей семьи как мелкобуржуазный. Точно так же Ильича не слишком волновали причины, по которым Рамирес Навас наградил своих отпрысков столь причудливыми именами. “Отец поступил очень глупо, дав своим детям такие дурацкие имена, — утверждал он. — Такие вещи всю жизнь оказывают на детей свое влияние. Мне повезло, а вот с братьями все получилось иначе. Они не стыдились своих имен, но у них возникали из-за них проблемы”. {13}
Друзья, игравшие с Ильичом и его братьями, не могли не заметить напряженность, существовавшую между их родителями, которая подогревалась внебрачными связями отца и несовместимостью взглядов. Как только появлялся отец, братья становились скованными и теряли всю свою непосредственность, изо всех сил стараясь соответствовать нормам поведения, изложенным в составленном для них кодексе “Социальное, моральное и гражданское формирование личности”. Один из лозунгов отца гласил: “Я всем говорю правду в глаза”. {14} В присутствии матери дети расслаблялись и становились нежнее.