Платиновый обруч (Фантастические произведения) - Гуданец Николай Леонардович. Страница 23

Ненавидяще посмотрела. Какой простор? Живешь, как в глуши. Раньше была квартира в центре, но дом поставили на капитальный ремонт. Разве нельзя вернуться назад? Привыкла. Хотя какая привычка. Все дело в другом, в другом… Снова сжала виски. Нельзя мне отсюда уезжать, нельзя. А вдруг вернется… все вернется — прежнее… Извини, я совсем развинтилась. Страшно болит голова. Вся неделя сумбурная, беготливая. Мне лучше прилечь. Подошла к дивану и согнала кошку.

Обрывки воспоминаний набегали друг на друга, перекрещивались, кувыркались, пока их не подхватила головокружительная карусель и не слила в пеструю, неразрывную ленту.

Наутро Варежкин встал свежим и бодрым. Тюбики и кисти очнулись от летаргического сна, когда Савелий, комкая, сорвал с них газету, а холст помолодел и задышал, освобожденный от наброшенных на него лохмотьев.

— Кого нелегкая принесла?! — раздраженно сказала Карина и пошла открывать.

На пороге стоял Варежкин с цветами и картиной.

— Савелий! Наконец-то. Как в воду канул. Почему не звонил? — сбивчиво заговорила Сухарева, впуская Савелия. — Я уже разыскивать тебя собралась.

— Я картину для тебя писал, — смущенно заговорил Варежкин, словно оправдываясь.

— Картину… — Сухарева, словно спохватившись, быстро прикрыла дверь, ведущую в комнату. — Извини, у меня маленький беспорядок. Ты пока раздевайся, я сейчас приберу.

Карина бочком юркнула в комнату, мигом сняла со стены фотографию и запрятала ее в шкаф. Затем, поправляя на ходу прическу и стараясь унять волнение, вошла в прихожую.

Савелий протянул ей тюльпаны и стал причесываться.

«Снова цветы… и снова некуда поставить», — подумала Карина.

— Опять не знаешь, куда их определить? — улыбаясь, спросил Савелий.

Карина слегка покраснела, пошла на кухню, и уже оттуда сказала: — Проходи в комнату, я сейчас чайник поставлю.

Когда она вернулась, Варежкин стоял возле этажерки и держал в руках картину.

— Это еще что такое? Какая инфантильная композиция! — с расстановкой произнесла Сухарева.

— Не узнаешь? Твой дом, твоя квартира.

— Что-то непохоже.

— Конечно, здесь, — он показал на холст, — многое выдумано, но по-другому я не умею.

— Еще один выдумщик свалился на мою голову! Я то думала, что ты совсем другую принесешь картину, но…

В дверь позвонили. Вместе с морозным воздухом в прихожую впорхнула Любаша.

— А вот и я! Одной дома не сидится, а мы с тобой целую вечность не виделись! Ой, я, кажется, не вовремя. У тебя гости? — затараторила Любаша, увидев мужское пальто на вешалке.

— Ничего, ничего. Заходи. Это мой знакомый художник. Подарок принес — картину. — И на ухо добавила: — Какая-то ерунда, но не удобно отказываться.

— Ну, здравствуйте. — Любаша, не скрывая любопытства, зашла в комнату. — Давайте знакомиться. Страсть как обожаю людей творческих, не от мира сего. — Любаша весело улыбнулась и протянула Савелию жаркую ладонь. — Люба, можно и просто — Любаша, — она звонко рассмеялась.

Принялись чаевничать.

— Каринушка, как наши делишки? А вы, товарищ художник, не стесняйтесь, пейте, пейте чаек, мы немного посплетничаем с Кариночкой, — тараторила Любаша, добавляя Савелию горячего чаю, — хотя она и не любит пустяковых разговорчиков, но страсть как хочется почесать языком. Каринушка, что-то ты нос сегодня повесила. И молчаливая на редкость. А… понимаю. Но я только на минутку.

— Любаша, перестань, Просто маленькие неприятности на работе.

— А у тебя что-то изменилось… Ну, конечно, цветы! Как же я сразу не приметила! Их бы в вазу. Туда, где… — Любаша осеклась, — а где фотография? Ты что, уже разлюбила своего хорошенького племянника?

— Решила протереть стекло, да и забыла повесить, — ответила Карина и опустила глаза.

— Бог ты мой, а это что за штуковина? — Любаша указала пальчиком на стоявшую возле этажерки картину. — Это и есть подарок? Симпатичненько, И никак Гулена наша нарисована?

Гулена, услышав свое имя, стала расфуфыриваться, обводить всех загадочным взглядом, выгибать спину, а затем, помпезно подняв хвост, продефилировала к этажерке, но вдруг ошалело замяукала, отскочила от картины и без проволочек забралась под диван. Любаша прыснула.

— Даже кошка испугалась такого нагромождения, — промолвила Карина. — Кис-кис, Гулена, иди ко мне.

Через минуту из-под дивана сверкнули зеленые очи.

Но дальше дело не продвинулось. Никакие уговоры не заставили Гулену покинуть свое убежище.

Савелий почувствовал неловкость и решил, что пора и честь знать.

— Спасибо за чай, за угощение. Я, пожалуй, пойду.

— И не вздумайте. Вы не только хозяйку, но и меня обидите. Расскажите-ка лучше о своей картине. Вразумите нас, женщин. Ну, например, что это за волосы позади воображаемого дома? — полюбопытствовала Любаша.

— Это… это ветер…

— А что там за голубые пятна внизу?

— Возле дома сирень растет. Вот она и расцвела.

— Это зимой-то?!

— При чем тут зима. — Варежкин пожал плечами. — Просто от комнаты, исходит потаенное тепло, сирень и расцвела.

— Ну что ж, вполне доходчиво, — задумчиво произнесла Любаша. — Но почему же вы не нарисовали Карину? — с укоризной спросила Любаша и игриво обняла Сухареву. — Пускай бы она держала Гулену но коленях и они вместе смотрели бы на звезды, Варежкин поморщился.

— Здесь все — Карина. Она и то, что ее окружает, — неразрывно. — Варежкин непроизвольно сцепил пальцы рук. — Как бы вам объяснить?

— Ты все хорошо объяснил, — сухо сказала Карина, — но я все равно ничего не пойму… Ты просто фантазер, Савелий. Почему бы тебе не писать то, что видят остальные? Вот чай — он и есть чай, нельзя же его изображать, допустим, простоквашей, — начала излагать свои мысли Сухарева, — Но я вижу именно так. Так мне подсказывает сердце, фантазия. Все предметы движутся, перемещаются, разговаривают друг с другом, ссорятся. Они — живые. У них свои радости и печали, свои заботы, свои неурядицы. Я вижу, что чашка готова лопнуть от злости, когда вливают в нее кипяток. Я вижу, как вазе хочется треснуть, рассыпаться, чтобы дать волю хотя бы этим сосновым веткам, как хочется ей лишиться дна, чтобы они проросли, пустили корни. И веткам неудобно в ней, они окольцованы, им хочется туда — на мороз, чтобы искриться, насыщать воздух своим дыханием. Мне видится…

— Савелий, остановись, а то и мы привидимся тебе невесть чем, — прервала его Карина.

— Но мне кажется…

— А мне ничего не кажется, — уже зло оборвала его Сухарева. — Спасибо за подарок. Я ценю твой труд, но не приемлю. Достаточно с меня видений и фантазий. Понятно? Достаточно! Я сыта ими по горло!

— Каринушка, ты становишься жуткой злюкой. Ну, размечтался человек, ну, он так видит, ну и что? — вмешалась Любаша.

— Гулена и та не выдержала этих видений. Вон, под диван залезла. А я человек. Что мне прикажешь делать? Что? Я спрашиваю? — Карина все больше и больше распалялась.

— Вот что, милочка, возьми-ка себя в руки и перестань напускать на себя истерику! — одернула ее Любаша.

Варежкин уже проклинал себя за то, что не в меру разговорился, Но в то же время в кладовых подсознания вертелась, не давала покоя мысль: почему так нервна Карина?

Что ее раздражает, мучает? Тогда — цветы… Сейчас…

Неужели какая-то картинка смогла ее вывести из себя?

Впрочем, и с кошкой что-то неладное творится, точно картина источает какой-то эфирный яд, точно токи какие-то излучает. Но ведь с Любашей ничего не случилось. Хотя что с ней стрясется, с такой пышечкой-веселушечкой? Нет, надо что-то придумать. Но что? Выбросить?!

— Не будем ссориться из-за чепухи, из-за картинки какой-то, — Савелий быстро встал. — Чушь все это.

Варежкин схватил картину, резко открыл балкон и на глазах опешивших женщин вышвырнул ее. Любаша бросилась к балкону, но ее остановил протяжный стон Карины. Она обернулась и увидела, как Сухарева медленно сползает со стула. Савелий и Любаша кинулись на помощь.

— Воды, быстрее воды! — выпалила Любаша.