Замуж за светлого властелина (СИ) - Замосковная Анна. Страница 8

— Госпожа, вы уверены, что вам надо сюда? — кучер смотрит на меня круглыми от удивления глазами.

Невинно хлопаю ресницами:

— А вы знаете, где в Окте ещё можно найти такой широкий выбор чёрных, как и положено ведьмам, платьев?

Уже сейчас надо делать вид, что я собираюсь сделать властелину гадость от чистого сердца и по собственному недоумию: с дураков спрос невелик.

Подумав, кучер кивает, но тут же жалобно просит:

— Госпожа, вы ведь отпустите меня? Кони не кормлены, дети дома с женой ждут.

Мы застываем, пристально глядя в лица друг другу. Кажется, он понял мой маневр.

— Это же та самая ведьма! — раздаётся возглас из редкой толпы прохожих.

Все тут же начинают оборачиваться, кое-кто показывает пальцами.

— Невеста властелина…

— А правда красивая…

— Отпущу, — выпрыгнув из коляски, направляюсь к массивной двери в магазин Ллоса.

— Спасибо, — несётся мне вслед.

Щёлкают вожжи, и цокот копыт дополняет бурный людской гомон.

В холле царит пропитанный запахом воска полумрак. Огоньки свечей мерцают по углам, отбрасывая тающие на тёмных поверхностях тени. Вдоль стены выставлены траурные венки с лентами.

— Госпожа, позвольте выразить вам наши соболезнования, — раздаётся сбоку горестный баритон.

Разворачиваюсь: стоящий за стойкой мужчина с вытянутым, таким же восковым, как и свечи, лицом растерянно моргает, оглядывает мой ведьминский плащ, непокрытую традиционной шляпой голову… снова оглядывает плащ.

— Что вам угодно? — сочувствия в его голосе убавилось, но звучит он… похоронно.

— Добрый день. Мне угодно чёрное свадебное платье с кружевами и фатой. И венок из чёрных цветов. Букет невесты, само собой. Туфли… кажется, всё.

Брови у мужчины уползают аж на середину лба, собрав дряблую кожу гармошкой. Он нервно дёргает головой, оглядывает помещение, табличку на стойке с надписью «К. Ллос, консультант по похоронным товарам» с таким видом, словно усомнился в том, что работает с покойниками.

— Это моя первая свадьба, — поясняю я. — Поэтому не знаю, что там ещё должно быть у невесты по человеческим традициям. Подскажете?

— М-м, — нечленораздельно отзывается Ллос.

Когда затянувшееся молчание становится совсем необъяснимым, мэр, снизу глядя на возвышающегося властелина, сипло покашливает. Кашель получается натужным и не сразу разгоняется до громкого и сиплого. Мэр склоняет голову, изо всех сил сотрясаясь над столешницей.

Кашляет.

И кашляет. Краснота разливается по его высоколобому лицу с кривым носом, по лопоухим ушам.

Обливаясь потом, мэр сипло кхеркает.

Разойдясь, кашляет так, что кажется, будто сейчас вывалит на стол лёгкие.

Светлый властелин не уходит. Понаблюдав равнодушно, наливает воду из стоящего рядом графина в чашку и ставит перед поглядывающим исподлобья мэром. Тот боится брать вещь, которой касался властелин, но выбора нет.

— Б-б-благода-кхе-кхе-рю, — мэр приникает к воде, не смея отпить больше маленького глотка, а взгляд бегает из стороны в сторону. — Что-то я заболеваю, кажется.

— Обратитесь к доктору, — голос светлого властелина так же сух. — Но сначала объясните, почему у Марьяны нет лицензии.

Понимая, что властелин будет спрашивать, пока не получит ответ, мэр вытягивает губы, готовясь опять закашляться, но под холодным взглядом лишь сглатывает. Снова отпивает воду и поспешно отставляет чашку. Перекладывает бумаги. Лгать — самоубийство, правду говорить — тоже.

— Понимаете, тут такое дело… так получилось… дело в том, что… — мэр теребит перья и чернильницу, опрокидывает последнюю и тут же начинает торопливо промакивать расползающееся чёрное пятно бумажками, вытаскивает из стола тряпочку и накрывает лужицу. — Да, тут такое дело… так получилось… в общем, мелочь, об этом и говорить не стоит… всякое ведь бывает… это временно… и госпожа Марьяна, конечно, получит назад свою лицензию, я не далее как завтра собирался восстановить её право на колдовство.

Взгляд его бегает по столу, презрительно изогнутые губы подрагивают. Светлый властелин повторяет:

— У Марьяны была полностью законная лицензия. Теперь её нет. Почему?

За годы службы мэр убедился, что властелин не отступает, методично-упорно-неутомимо двигается к цели, и всё же…

— Это такие мелочи, не стоящие вашего внимания, — лепечет мэр, ёрзает в кресле. — Давайте обсудим ваше бракосочетание, возможно у вас есть поже…

— Почему у Марьяны нет лицензии?

Голос светлого властелина не повысился ни на полтона, он стоит в прежней позе и столь же равнодушно взирает на мэра, но именно это нечеловеческое спокойствие, эти безразличные ко всему голубые кристаллики глаз в окружении чёрного, ужасают мэра так, что пот градом катится с седых висков, стекает по морщинкам щёк, и спазм сдавливает горло.

Не отвечать нельзя. Невозможно. Слишком страшно — до дрожи в коленях, до позывов в мочевом пузыре, до тошноты.

Светлый властелин всегда стоит на страже закона, его невозможно подкупить или смягчить. Зубы мэра постукивают.

«Мне конец, если Марьяна опровергнет моё объяснение», — эта мысль сотрясает все его внутренности, почти останавливает сердце: сейчас он всё равно, что перед воронкой урагана, окажешься чуть ближе — и засосёт, перемелет, раздавит. Взгляд мэра обращается на стеллажи, на папки документов, и онемевший язык приходит в движение:

— Она нарушила закон. Совсем немного, — дрожащий голос с каждым словом становится твёрже. — Я не хотел говорить, портить торжество…

Зная педантизм светлого властелина, на случай вопросов мэр запасся подложными уликами против Марьяны, да только светлый властелин будет общаться с ней так близко, что обман может вскрыться в любой момент. Кровь отливает от лица и сердца мэра, представившего последствия. Он спешно пытается отговориться:

— Это мелочь, пустяк. Пустяк, поверьте, красивым женщинам нужно прощать пустяки.

Это сработало бы на человеке, но только не на властелине:

— Что? Как? При каких обстоятельствах?

Поёрзав, мэр указывает на стену:

— То дело узенькое с чёрной полосочкой и её именем.

Сам подойти к стеллажу он не сможет — поджилки трясутся. Его лихорадит, и чтобы зубы не стучали, приходится стиснуть челюсти.

Достав указанную папку, светлый властелин открывает её и читает.

«Только бы пронесло, только бы пронесло, — мысленно повторяет мэр, а когда в живот прихватывает, чуть не стонет: — Да не так пронесло».

Выражение лица светлого властелина не меняется, но мэр чувствует, как невидимый убийственный ураган надвигается, втягивает его в смертоносную воронку.

Светлый властелин захлопывает папку и сжимает её ладонями. Не шевелится.

Мэра бьёт крупная дрожь. Прощаясь с жизнью, он зажмуривается: оглушённый испуганным стуком сердца, готовый броситься в ноги властелину и покаяться во всём, хоть и знает, что на того мольбы не действуют — никогда-никогда-никогда никого он не щадил. Вдруг его охватывает надежда: «А что, если властелин так разочаруется в Марьяне, что откажется даже говорить с ней? Что, если прикажет её наказать: он же всегда исполняет закон, он не свяжется с преступницей! И не будут они общаться, и ложь никогда не вылезет наружу!»

Лицо мэра светлеет, он разворачивается, ожидая приказа об аресте, сообщения, что в полдень никакого бракосочетания не будет.

— Считай, что этого нарушения не было, — тихо произносит светлый властелин.

От неожиданности, почти не узнав его голоса, мэр во все глаза смотрит на властелина. Больше ничего не сказав, тот выходит.

Проходит минута, другая, и пять минут, а мэр всё не может осознать случившееся, приоткрывает и закрывает рот. Ураган отступает? Пронесло?.. А потом накатывают более приземлённые мысли: «Это что… он что… светлый властелин пошёл на нарушение закона? — не верит мэр. — Нет, этого не может быть: для него закон священен, наверное, он пошёл ей всё высказать, и тогда вскроется правда. И тогда мне конец».