Огни Новороссийска (Повести, рассказы, очерки) - Борзенко Сергей Александрович. Страница 71

— Бежать! Все могу вытерпеть, кроме рабства. Ты какого рода войск будешь?

— Я танкист.

— И я танкист, старшина Шепетов, командир танка «КВ», — как бы рапортуя, обрадованно проговорил обожженный. — Здесь в плену человек десять танкистов, все из нашей дивизии.

— Меня зовут Александр Сергеевич Хлебников. Не слышал такого?.. Тоже старший сержант, командир машины.

— У нас командир дивизии был Хлебников, полковник. Раскрасавец парень, косая сажень в плечах, твоих лет был, годов тридцати пяти, не больше. Погиб под Новой Ушицей, на Украине. Я с ним, вот как с тобой, за ручку здоровкался. Любил с нашим братом солдатом потолковать.

Хлебников внимательно взглянул на собеседника, улыбнулся краешком полных, хорошо очерченных губ.

— Много в России Хлебниковых, и все, видно, краснеют за меня. Опозорил хорошую фамилию, в плен попал. Как подлец, когда все уже было кончено и догорали шесть последних танков, снял военную форму, напялил на себя барахло с чужого плеча.

— А ты, Саша, милок, не убивайся. Не было еще такой войны, чтобы без пленных. Меня, к примеру, немцы из горящего танка выхватили без сознания, а то бы сгорел, как полено.

— Поговори со своими приятелями танкистами. Сколотим илот, благо здесь повсюду на берегу валяются доски с разбитых барок. У меня есть крепкая русская плащ-палатка, смастерим из нее парус — и айда. Нужны веревки и гвозди… — Завидев приближающегося часового, Хлебников спрыгнул в ров и принялся старательно подрубать цепкие корни дикой жимолости.

Часовой остановился возле русских, молча постоял несколько минут, закурил тоненькую сигарету, пустил голубые колечки дыма и зашагал дальше.

— Сегодня я принимаюсь за дело. Увидимся вечером в деревне, в крайней избушке, там я и живу, и все мои дружки танкисты квартируют там, — проговорил Шепетов и, бросив на плечо кирку, пошел по краю рва, который немцы начали рыть вдоль моря, придумав ему пышное название — «Атлантический вал».

Весь день Хлебников пребывал в возбужденном состоянии, обращая взгляд свой то к морю, пена которого взлетала выше прибрежных скал, то к затянутому облаками небу, то на окруженную вереском и колючим терновником приморскую батарею. Впервые он поделился сокровенной мыслью — бежать из плена. Говорить об этом опасно, так как люди, узнавшие его тайну, могли предать, выдать гестаповцам, но для такого рискованного дела нужны соучастники. То, что не под силу одному, преодолимо для десяти. Мысль о бегстве появилась давно, еще в первый день пленения, на Украине, но подходящего случая не подвернулось. Каждый час удалял его от Родины. В первый день плена было легче бежать, чем на второй. Его везли на запад и после долгих мытарств и унижений поселили на северном берегу Франции, среди военнопленных всех государств Европы. Близость свободного, вечно взволнованного моря с новой силой возродила никогда не угасавшую мечту о побеге.

Хлебников представлял себе опасность задуманного. Пойманных беглецов эсэсовцы расстреливали. Без карты и компаса пуститься на плоту ночью через бурный пролив — на это требуется бесстрашие, на которое не каждый решится. Дело-то ведь добровольное. Приказать нельзя. Пойдут ли за ним на риск люди, которых он еще не видел в глаза? Кто они, эти танкисты? И потом, что ждет их, если они доберутся до Англии? Дадут ли им оружие и возможность продолжать борьбу? Но как бы там ни было, англичане — союзники СССР в борьбе с немецким фашизмом, а союзникам положено верить. Быть может, среди пленных англичан отыщется лоцман, знакомый с проливом?

День тянулся долго, наконец солнце опустилось в море. Наступили сумерки. Военнопленных построили в колонну и по пыльной дороге погнали в деревню, огороженную колючей проволокой. Хлебников уже давно заметил, что охрана здесь не такая многочисленная и строгая, как в лагерях, в которых ему пришлось побывать краткое время. Население из прибрежной полосы выселили, и это, видимо, усыпило бдительность охраны.

После ужина к Хлебникову с котелком в руке подошел Шепетов.

— Согласны бежать одиннадцать, все русские, я двенадцатый, ты тринадцатый. Набралась чертова дюжина. Гвозди нашли, есть веревки, три топора и молоток. Среди охотников бежать два сапера, берутся быстро соорудить плот. Собираемся у обгорелого дуба. Бежим сегодня: ночь темная, и ветер попутный. В проволоке, ограждающей лагерь, я уже проделал дыру. Как старший по званию, команду беру на себя. — Шепетов внимательно взглянул в лицо товарища. — А ты что опустился, ходишь невеселый, небритый? Так, брат, не годится. Советский солдат нигде, даже в полоне, не должен терять достоинства.

— Ну, хватил через край. Просто бритвы нет.

— Пойдем, у нас найдется.

Они прошли к темному дому, сложенному из разбитых барок на сваях. У дома, сидя на поваленном бревне перед куском картона, уставленного самодельными фигурками, молодой русский военнопленный и лысый немецкий солдат играли в шахматы.

— Это Агеев, тоже танкист, — словно представляя игроков, сказал Шепетов. — А немец — чемпион города Лигниц по шахматам. Самолюбив, как черт, если проиграет, бьет Агеева по лицу. Но Агеев упрям и терпелив и ни одной партии еще не сдал, хотя режутся они каждый вечер. Вот видишь, и сейчас немцу каюк, через два хода мат.

Хлебников рассмеялся. Шепетов ему нравился.

Вошли в дом. Дерево сильно подгнило, стены покрылись зеленоватой плесенью, которую уже ничем нельзя было вытравить. На каменном полу разостланное сено, закрытое рваными шинелями; на кухонном столе надраенные до блеска солдатские котелки, ложки с вырезанными на них инициалами.

— Вот здесь мы и квартируем… Чередниченко, бегом ко мне! — крикнул Шепетов в окно, затененное кустом сирени.

Вошел высокий белобрысый человек с добрыми усталыми глазами василькового цвета. На выгоревших петлицах гимнастерки его зеленели следы от снятых треугольников.

— Тоже старший сержант, — отметил Хлебников.

— Знакомься, Чередниченко, это наш попутчик, старший сержант Хлебников. У тебя еще остался бензин? Надо побрить товарища, привести его в божеский вид, как-никак в гости к англичанам собираемся. Надо не ударить лицом в грязь.

— Та ще е трохи, — ответил Чередниченко и пошел в угол, где висела написанная маслом мадонна. Шепетов намочил в ведре полотенце.

— Что же это вы, а? Богородицу выставили, молитесь, что ли? — спросил Хлебников.

— То не божая маты, то жинка. Важко в плену без жинки, а глянешь — все на душе легче, дуже вона схожа на мою Приську. — Высокий украинец поднес в огромной ладони бензин, проворно смазал им колючие щеки Хлебникова. С необыкновенной быстротой вытащил зажигалку, чиркнул ею, борода вспыхнула. Шепетов приложил к лицу товарища мокрое полотенце, охладившее кожу.

— Вот и готов. Одеколона нет, на то не серчайте. Если бы даже и был, все равно ребята бы выпили.

— Цэ у нас хлопцы звуть свынячим способом, — смеялся Чередниченко, всматриваясь в чистое, открытое лицо своего клиента с вертикальной морщинкой на лбу, свойственной настойчивым людям.

«Смеется! В плену, а так весело и заразительно хохочет. Да с такими орлами можно пуститься через океан, не то что через пролив, и я еще сомневался, верить им или нет. Да и как может быть иначе!» — думал Хлебников, испытывая чувство неловкости и стыда за свое минутное сомнение в этих простых и смелых людях.

— Поспи, старший сержант, и ты, Чередниченко, ложись. Вам надо отдохнуть, а в полночь я вас разбужу. Пойду заготовлю пресную воду и хлеб, — сказал Шепетов и скрылся.

— Лягай со мной, вдвох завжды теплиш. На двори серпень мисяц, а тут холодно. Чудна якась ця Франция. Буду россказувать дома, нихто й не повирыть.

«Будет рассказывать дома! Значит, верит, что доберется домой». Хлебников лег рядом с Чередниченко, и вместе с теплом его тела передалась Хлебникову и жизнерадостная уверенность украинца. Он стал думать о доме, о дочери и жене. Было время, когда Хлебников считал себя навсегда потерянным для семьи, но сейчас, прислушиваясь к легкому храпу танкиста, верил, что еще обнимет и дочку Машеньку и Зою Ивановну — свою жену.