Огни Новороссийска (Повести, рассказы, очерки) - Борзенко Сергей Александрович. Страница 72

Он слышал, как в дом входили люди и, не зажигая огня, ложились рядом на полу. Один говорил по-английски, другой по-французски, но он не прислушивался: мысли его находились далеко, дома, в Москве.

В первые дни плена, когда он испытал весь ужас своего положения, всю горечь унижения человеческого достоинства, Хлебников жалел, что его не убили, завидовал мертвым товарищам. «И хорошо, что не убили, — думал он сейчас, — я еще буду жить, еще уничтожу не один вражеский танк». Как настоящий танкист, он привык измерять ущерб, нанесенный врагам, числом уничтоженных танков.

Незаметно Хлебников уснул.

— Вставай, друг, — разбудил его Шепетов. — Пора! Пей побольше воды: в море пресной не будет. А кто знает, сколько придется болтаться по волнам.

В избе горела стеариновая плошка; при скудном свете ее укладывали в мешки свои тощие пожитки. Широко разбросав ноги, на полу сидел длинный англичанин.

— Значит, не передумали? — спросил он. — Берегитесь, как бы не случилось беды. Ведь вас тринадцать. Тринадцать — зловещее число, чертова дюжина.

— Самое страшное, что с нами могло случиться, уже случилось: мы в плену, — ответил Шепетов.

— Раз вы все-таки упорствуете, то возьмите письмо к моей невесте, опустите в любой почтовый ящик в Англии, и оно дойдет к ней в руки. Пусть узнает, что я жив, а то еще спутается с каким-нибудь янки. Вся Британия сейчас переполнена американскими солдатами… Слушай, Шепетов, ты умный малый, а я, как друг, не советую отплывать сейчас. Ну куда ты торопишься? Разве нельзя бежать завтра?

— Такие решения откладывать нельзя, Давид.

— Я видел сегодня на земле дождевых червей и слышал звон колокола, доносившийся издалека, и вечером слишком оголтело чирикали воробьи — все это верные признаки, что ночью будет туман, а туман вызывает в два раза больше кораблекрушений, чем бури, — предупредил англичанин.

— Ребята, нам нужен переводчик, а то как же мы будем изъясняться в Англии? Но раз Давид боится, возьмем его силком, кстати, нас тогда станет четырнадцать, — предложил один из танкистов.

С криками «Мала куча, верха дать!» на англичанина накинулись несколько человек, как бы в шутку, крепко связали ему руки за спину…

Агеев торопливо совал в карман шахматные фигурки.

Последние минуты ожидания оказались самыми томительными. Хлебникову казалось, что план их раскрыт, сейчас войдут эсэсовцы, отберут зачинщиков, поставят к стенке.

— Пошли! — приказал Шепетов, по-хозяйски задул на столе огонь, сунул теплую плошку в карман.

Шепетов пошел первым, Чередниченко дружелюбно подталкивал англичанина. Подошли к проволоке, поодиночке пролезли в дыру, заблаговременно отмеченную куском бинта, и торопливо направились к морю.

— Ложись! — прошептал Шепетов.

Люди легли, охлаждая разгоряченные лица холодной травой. С земли на фоне неба Хлебников увидел часового. Опираясь на винтовку, немец мурлыкал под нос детскую песенку.

— Уберем? — спросил старшина.

— Возьмем с собой, все-таки «язык», — посоветовал Хлебников.

Оставляя за собой след в росистой траве, Шепетов подполз к часовому, дернул его за ноги, бесшумно свалил. Немца связали, заткнули рот и, подталкивая его, пошли дальше на шум прибоя, напоминающего о свободе.

С берега раздался легкий свист. Пошли левее, на свист. На песчаной отмели стояли два человека, чернел поставленный на железные бочки квадратный плот.

— Плот добротный, мы даже руль к нему присобачили, нашли на берегу шесть весел, но вот беда: через равные промежутки времени море освещают два прожектора, — доложил один из поджидавших на берегу.

— Знаю, — ответил Шепетов. — Натягивай плащ-палатку!

Слева из-за скалы на море упало широкое лезвие голубого света, осветило вбитые по мелководью железные колья с натянутой на них колючей проволокой, медленно прошло по темным прыгающим волнам направо, потом налево. Свет погас так же внезапно, как и появился, и ночь показалась еще черней.

— Все за работу! Сталкивай плот на воду! Садись! — отрывисто командовал Шепетов.

Замочив ноги выше колен, Хлебников оттолкнулся от берега, упал на мокрые, пахнущие смолой доски, почувствовал, как над головой у него с треском надулась плащ-палатка, глубоко вдохнул бодрящий запах моря, улыбнулся.

— Налегай, ребята, на весла!

— Тише ты! Орешь, фрицы услышат.

Хлебников с силой опустил весло в воду, почувствовал, как плот качнулся, упал с волны на волну, подвинулся вперед. Он ударил еще несколько раз веслом, оглянулся — берег скрылся из глаз в темноте. Справа, с прибрежной скалы, пустили осветительную ракету; описав дугу и не долетев до воды, она погасла.

Плот держался высоко над водой, морские брызги не долетали до людей, но Хлебников всем телом почувствовал в воздухе сырость, подумал, что Давид прав: приближается туман.

Луч прожектора упал с берега, пробежал по курчавым волнам и, не задерживаясь, скользнул по плоту, на мгновение осветив нахохлившихся от холода, прижавшихся к доскам людей. Хлебников, как ребенок, закрыл глаза: ему казалось, если он не видит прожекторного луча, то и люди, пустившие этот луч, не увидят его.

— Пронесло, — сказал Шепетов, натягивая на себя изодранную шинель. — Скорей бы начинался туман. В нем наше спасение, не ровен час, заметят, или разобьют из пушек, или отбуксируют сторожевиком. Да развяжите Давида, пускай поработает веслами, согреется.

Англичанина развязали. Он дрожал, сквозь свист ветра слышен дробный стук его зубов.

Люди, сидя на краях плота, усиленно гребли. Никто не разговаривал, как будто немцы на берегу могли услышать слова. Непроглядная темнота придавила людей.

Прожектор вспыхивал и гаснул, напоминая огонь маяка. Когда беглецы были уже далеко от берега, голубоватый луч прошел над ними, тотчас вернулся, задержался на плоту, и сразу же с другой стороны берега на плот упал луч второго прожектора. В пыльном, дымящемся свете Хлебников увидел испуганные лица товарищей, заметил на гимнастерке Шепетова пришитую гарусной ниткой медную пуговицу со звездой.

— Греби, греби, ребята! — закричал старшина. — Туман приближается. В тумане исчезнем, как камень в море.

Хлебников нахмурился, хорошо зная, что даже самолет, попавший в луч прожектора, не скоро уходит от беды.

Беглецы налегли на весла. Англичанин выхватил из рук Шепетова весло и с необыкновенной быстротой погружал в море.

С берега раздался выстрел один, второй, третий. Люди на плоту согнулись, всем телом чувствуя приближение снарядов. Распарывая воздух, снаряды не долетели до плота. Второй залп — перелет, третий залп — снаряды разорвались где-то справа.

— Погано стриляють, наши артиллеристы куды краще, — с задором сказал Чередниченко.

Слыша мелодичные украинские слова, Хлебников подумал, что храбрец лучше всего виден под огнем.

Давид сунул руку в карман, отыскал за подкладкой головку чеснока, раскрошил ее и, проявив невероятную щедрость, дал каждому товарищу по зубку. Чеснок спасал от цинги и множества других болезней и ценился в лагере дороже золота.

— Люблю чеснок: он колбасой пахнет, — сказал Шепетов и рассмеялся.

Плот приближался к какой-то серой стене, смутно белевшей во мраке, и беглецы не сразу сообразили, что на них наползает туман. Ветер внезапно утих, плащ-палатка, приспособленная под парус, обмякла. Стало холодно, плот как бы вошел в сырое облако. Туман становился все плотней, и вскоре нельзя было различить людей, ничего не было видно, даже черной воды.

Оба прожектора погасли. Пушки прекратили стрельбу.

— Вот и ушли от беды, — громко сказал Шепетов.

— Как бы не заблудиться в этом киселе, — забеспокоился Хлебников. — Сам черт не разберет, где здесь юг, где север. Кто там на руле, держи все время прямо!

— Давай, давай, разговаривать будем на том берегу — на британском. Греби, видишь, парус болтается, как тряпка. Теперь вся надежда на руки.

— Пролив узкий, ветру негде разгуляться.

Через полчаса Шепетов положил на колени весло, вытянул шею, прислушался, попросил: