Современная советская фантастика (Сборник) - Вирен Георгий Валентинович. Страница 74

Правда, преобразователь построить нетрудно. Такие задачи решались даже вчера, пять веков назад.

— На сколько больше?

— На порядок. Пятьдесят тысяч.

Пятьдесят тысяч. Как у Хемингуэя. Что-то не быстро. Но понятно. Сколько мы будем лететь на такой скорости?

— Потом катер пригнал к нам твой аппарат. Мы увидели, что это земной планетолет. Старый, разбитый. Даже не корабль, просто обломок.

— Расстроились?

— Да. Особенно машина. Но потом мы нашли тебя.

Она поворачивает лицо. Ее глаза. Нежность.

— Вита, скажи… Был я похож… на памятник?

— На памятник? Почему? Обычный замороженный человек. У нас сейчас все такие.

— Где?

— У нас на «Жар-птице». Все четыреста человек. Все, кроме дежурного.

— Четыреста?

— Да. Чему ты удивляешься? До цели пять парсеков. Дежурим по очереди, по три месяца.

— И сколько еще лететь?

— Пятьдесят лет. Мы прошли всего полпути. Я же показывала тебе Солнце.

Да, показывала. В рубке на экране заднего вида. Звезда как звезда, ничего необычного. Но пока еще яркая, заметная.

— Скоро конец дежурства, — говорит Вита. — Увидишь, как это делается.

Становится вдруг печально. Даже тоскливо.

— Почему мы летим так медленно? Неужели быстрее нельзя?

— Можно, но незачем. Мы поселенцы. Вперед посланы автоматы-терроформисты. Они готовят планету. Хорошая планета создается десятилетиями.

Молчу. Мне нечего сказать. Об этом я ничего не знаю. Она продолжает:

— Человечество расселяется по Вселенной. Земли недостаточно. Луна, Венера, Марс — этого мало. Очень. Европа, Каллисто, другие спутники… Людей много, земли не хватает.

— Погоди. Ты говоришь — Марс, Венера?

— Да, сейчас там миллиарды человек. Но этого очень мало. У звезд подходящие планеты тоже редки. Приходится их перестраивать. Это работа терроформистов.

— Разве можно из плохой планеты сделать хорошую?

— Конечно. Например, Венера, Марс… Но на это уходят десятилетия. Особенно если установки не очень мощные. А какие еще пошлешь к звездам?..

Я молчу. Возразить нечего. Может меняться научно-технический уровень, но человеческая логика — это инвариант. Ее ничто не ломает.

И не только логику — другие человеческие качества тоже.

— За автоматами летим мы, — продолжает Вита. — Собственно, наши корабли — это катамаран, сдвоенный ковчег с подстраховкой. И мы не одни. По всей Галактике идет волна освоения. Во все концы летят такие же корабли, как наш. Тысячи кораблей.

Она умолкает. Я тоже молчу. Тысячи кораблей. Тысячи холодильников, заполненных человеческим мясом. Вдруг оно кому-нибудь понравится? Что знаем мы о Вселенной?..

— Скажи, Вита, а почему именно ты дежурила, когда вы догнали меня?

— Именно я?

Она смеется. Я ощущаю под рукой ее мягкую талию. Можно стоять так вечно.

— Я о другом. Почему это не был мужчина?

— Тебе приятней с мужчиной?

— Все-таки космонавтика — мужская профессия. Или теперь по-другому?

— Мы не космонавты. — Она перестает улыбаться. — Мы колонисты. Конечно, женщин у нас гораздо больше. Женщина нужнее. Не понимаешь?

— Нет.

— Ну, как тебе объяснить, — продолжает она. — Что в колонии главное? Главное — воспитание детей. В каждой женщине сидит мать. Материнство детям нужнее. Разве не так?..

— Так-то оно так…

— Не понимаешь. Ты думаешь, это как в стаде тюленей. Нет. Ты ошибаешься. Колония — это не только четыреста человек. Этого очень мало. Мы везем с собой все. Семена растений, зародыши животных… Ведь это космический корабль. Много в него не поместится. В основном зародыши.

— И дети?..

— Да, — говорит Вита. — Но ведь это единственный путь. Подумай, и ты поймешь, что единственный. И каждому из этих ребят нужна будет мать.

— А отец?

— Что может отец? Что нужно детям? Теплота, ласка. Не все мужчины на это способны. Да и не все женщины. Но в космос таких не берут.

Некоторое время молчим.

— Но ведь потребуется и мужская сила. Строить дома, бороться со стихиями, охранять вас от диких зверей…

— Это работа роботов. Их у нас тоже много.

— И тоже зародыши?

— Конечно. — Минуту она молчит. — Пойми, здесь нет ничего аморального. Просто ты из другой эпохи. При тебе женщины, вероятно, еще рожали.

— А теперь нет?

— Естественно, — говорит Вита. — Разве что больные, им это иногда надо. Но таких не пускают в космос.

Я молчу.

— Почему ты думаешь, что мать — только та, что рожает? Есть же вещи более важные. Моя мама меня не рожала, но я ее люблю так же, как ты свою.

— Пожалуй.

— Потом, как бы ты разместил в звездолете миллион человек? Ведь этого, — она показывает на пейзаж за окном, — всего этого нет, ты же знаешь. Это только изображение, его можно выключить. В действительности у нас тесно.

Некоторое время молчим.

— Жизнь изменилась, и это естественно. Понимаешь? Вот ты сказал, что космонавтика — мужская профессия. При тебе было так. Но сейчас она никакая — ни мужская, ни женская. У нас нет такой профессии. Понимаешь?

— Да.

— Почему вообще ты стал космонавтом? — спрашивает Вита. — Почему ты больше ничего не умеешь? В ваше время были ведь интересные специальности. Ты мог стать ученым, писателем, коллекционером…

— Мог бы. Но тогда мы бы не встретились.

— Правда. Я об этом не подумала.

— Отец у меня был писатель. Хотел, чтобы и я занялся этим. Но мне не хотелось становиться верфедрунгером.

— Что это значит?

— Это исландское слово. Оно означает «сын, который хуже своего отца». Я не хотел стать хуже. Поэтому выбрал другой путь.

— Он был великий писатель?

— Гениальный.

— Как его фамилия?

Я называю свою фамилию.

— Нет, не помню. Не обижайся: я не сильна в истории литературы.

Не обижаюсь. В истории литературы он, бесспорно, фигурирует. Мне почему-то весело.

— Зато я стал великим космонавтом.

— Да?

— Конечно. Из XX века улетел к звездам. Знаешь еще хоть одного такого?..

Вита говорит:

— Скоро мне в морозилку. Дежурство кончается.

— А я?

— Как хочешь. Но учти — вернусь только через полвека, у цели. Ты будешь для меня староват.

— Пожалуй. Впрочем, могу подождать твою сменщицу. Иди ложись в морозилку.

Она смеется. Она часто смеется. Очень люблю ее смех.

Вита знакомит меня с экипажем. По фотографиям. Я должен угадать, кто ее сменит.

Люди как люди. Смуглые все, как Вита, но в остальном те же. XX век, XXV — никто не меняется. Люди остаются людьми.

Наконец проблеск античной красоты. Классика.

— Она?

— Нет. — Вита смеется. — У тебя хороший вкус. Это моя подруга. ЕЕ ЗОВУТ Юра…

Прекрасная девушка Юра. Впрочем, почему бы и нет? Если вдуматься — нормальное женское имя.

— …Но она уже отдежурила.

Листаем фотографии дальше.

Шагаем по длинному коридору. Над одной из дверей мигает огонек. Входим внутрь.

Почти всю каюту занимает застекленный саркофаг. Там что-то лежит.

Ответ через пять веков: да, это похоже на памятник. А еще больше на восковую куклу мужского пола. С бородой и усами.

— Твоя новая возлюбленная, — смеется Вита. — Ее зовут Адам. Нравится?

— Уговорила. Где моя морозилка?

— Пусть сначала проснется он. Вообрази его лицо, когда он увидит тебя.

Это я хорошо представляю. Восковая статуя открывает глаза, отодвигает стеклянную крышку, смотрит на меня пустыми глазами и тянется костлявой, как у скелета, рукой…

Не ко мне. К Вите.

Жутко. Посмотрим, как оно будет в действительности.

В действительности не так. Мы сидим в посту управления. Название сохранилось по традиции — отсюда никто ничем не управляет. Кораблем управляют из машинного отделения, как это называлось в конце XX века. Там — машина, говорящая по-человечески. На всех языках, даже по-древнеегипетски.