В канун Рождества - Пилчер (Пильчер) Розамунд. Страница 1

Розамунда Пилчер

В канун Рождества

Rosamunde Pilcher

Winter Solstice

Издательство АЗБУКА®

* * *

1. Элфрида

Прежде чем навсегда покинуть Лондон и уехать в деревню, Элфрида Фиппс посетила приют для собак в Баттерси и возвратилась оттуда с четвероногим компаньоном. Найти его было нелегко, это заняло душераздирающие полчаса, но как только она его увидела – он сидел в клетке у самой решетки и смотрел на Элфриду своими черными ласковыми глазами, – она поняла, что это тот, кто ей нужен. Элфрида не хотела большого зверя или какую-нибудь истеричную болонку. Пес был как раз подходящего размера. Нормальная собака.

Он был лохматый, густая мягкая шерсть падала на глаза, уши то вставали торчком, то опадали, а хвост увенчивала роскошная кисточка.

Окрас – коричневые и белые пятна вразброс, без какой-либо симметрии. Коричневые, в точности цвета какао с молоком. На вопрос о его породе служительница ответила, что, по ее мнению, это помесь сторожевого колли с бородатым колли. А может, с примесью и еще каких-то пород. Элфриду это не занимало. Ей понравилось выражение его морды – он был добрый.

Она пожертвовала приюту умеренную сумму, и новый приятель, сидя на заднем сиденье ее старенького автомобиля и с довольным видом поглядывая в окошко, уехал вместе с ней. Похоже, начало новой жизни ему нравилось.

Назавтра Элфрида отвела его к собачьему парикмахеру – стричься, мыться и сушиться. Он был возвращен ей пушистым, свежим, источающим приятный лимонный аромат. В ответ на такое изысканное внимание он как мог демонстрировал благодарность, преданность и обожание. Пес был скромен, даже несколько робок, но и в храбрости ему нельзя было отказать. Едва раздавался звонок в дверь, как он сначала заливался оглушительным лаем, а затем прятался в свою корзину или прыгал на колени к Элфриде.

Имя ему она нашла не сразу, но в конце концов выбрала: Горацио. «Мой друг Горацио».

День был хмурый, унылый, ничем не примечательный. С деревьев слетали последние листья, дул холодный пронизывающий ветер – обычно такие ветра в октябре еще не дуют, – и даже самые ревностные садоводы предпочли остаться дома; улица была пуста, дети еще были в школе. По небу нескончаемой чередой неслись низкие облака. Элфрида шла быстрым шагом, за ней без особой охоты семенил Горацио, как видно понимая, что другой прогулки сегодня не будет и, следовательно, придется довольствоваться этой.

Сюда, в деревню Дибтон в Гемпшире, Элфрида приехала полтора года назад. Здесь для нее началась новая жизнь. Поначалу она чувствовала себя немного одиноко, но теперь и представить не могла, что поселилась бы в каком-то другом месте. Время от времени кто-нибудь из ее старых подруг по театру отважно пускался в путь, чтобы навестить ее. Спать гостье приходилось на старой бугристой кушетке в задней комнатке, которую Элфрида называла своей мастерской. Здесь стояла швейная машинка, на которой она шила диванные подушки для интерьерного салона на Слоун-стрит, зарабатывая себе на мелкие расходы.

Уезжая, подруги настойчиво допытывались: «Ты довольна, Элфрида? Не хочешь вернуться обратно в Лондон?» И она не кривила душой, успокаивая их: «Вполне довольна. Здесь мое стариковское убежище. Здесь я проведу сумерки жизни».

Теперь все тут было ей хорошо знакомо. Она знала, кто живет вот в этом доме или вон в том коттедже. Люди обращались к ней по имени: «Доброе утро, Элфрида» или «Славный сегодня денек, миссис Фиппс». Жизнь некоторых из ее соседей была прочно связана с Лондоном: каждое утро глава семейства спешил на скоростной поезд, а поздно вечером возвращался домой, в Дибтон. Другие прожили здесь всю свою жизнь – в маленьких кирпичных домах, принадлежавших когда-то их отцам, а еще раньше дедам. Были в Дибтоне и вовсе новички – рабочие из соседнего городка, недавно вселившиеся в новые муниципальные дома на окраине деревни. В общем, ничего примечательного, обыкновенная деревушка. Как раз такая, в какой и хотелось поселиться Элфриде.

Она миновала пивную, подновленную и несколько модернизированную в духе времени – кованая железная вывеска, просторная автомобильная стоянка. Теперь пивная называлась «Дибтонский каретный двор». Затем Элфрида прошла мимо церкви, стоявшей в окружении тисов, мимо кладбищенских ворот и доски для объявлений, на которой трепетали на ветру листочки, извещавшие о приходских новостях: концерт гитариста, пикник для малышей с мамами. На церковном дворе служитель развел костер, в воздухе тянуло дымком от тлеющих листьев. Над головой кричали грачи. На одном из столбов калитки сидел кот, к счастью, Горацио его не заметил.

Улица сделала поворот, и в конце ее, за новым безликим одноэтажным домом священника, открылась деревенская лавка с развевающимися над ней рекламными флажками. У входа болтались без дела три паренька с велосипедами, почтальон вытряхивал содержимое почтового ящика в свой красный пикапчик.

Витрина была забрана решеткой – чтобы юные вандалы не смогли разбить стекло и украсть коробки печенья и аккуратно расставленные баночки консервированной фасоли. Миссис Дженнингс гордилась своей витриной. Элфрида поставила корзинку и привязала Горацио к решетке, чем явно его огорчила. Псу очень не нравилось, когда его оставляли на тротуаре на милость глумливых юнцов, но миссис Дженнингс не пускала собак в свои владения. Она говорила, что они грязные животные и все время задирают лапу.

Внутри было тепло и светло. Тихо жужжали холодильники и морозильники, ярко светили лампы дневного света, товары были разложены на стеллажах, на современный манер. Грандиозные преобразования были произведены несколько месяцев назад, и миссис Дженнингс утверждала, что теперь у нее мини-маркет. Из-за этих стеллажей трудно было сразу увидеть, кто еще пришел за покупками, и, только завернув за стенд с растворимым кофе и чаем, Элфрида углядела возле кассы знакомую спину.

Оскар Бланделл! Элфрида уже вышла из того возраста, когда вдруг радостно вздрагивает сердце, но Оскара ей всегда приятно было видеть. Он был едва ли не первым, с кем она познакомилась в Дибтоне. В воскресное утро она пошла в церковь, и, когда кончилась служба, викарий остановил ее на паперти – от свежего весеннего ветерка волосы у него стояли торчком и белая сутана развевалась, как простыня на веревке во дворе. Он сказал Элфриде несколько приветственных слов, намекнул насчет вступления в «Женский институт» [1] и участия в изготовлении искусственных цветов, но затем, слава богу, перевел разговор.

– А вот и наш органист, Оскар Бланделл, – сказал он. – Не постоянный органист, а палочка-выручалочка в трудные дни. И отличная палочка-выручалочка.

Элфрида повернулась и увидела, что из темного нутра церкви на залитую солнцем паперть выходит мужчина. Мягкое улыбающееся лицо, полуприкрытые веками глаза, седая шевелюра, которая, похоже, когда-то была просто светлой.

Он оказался того же роста, что и Элфрида. Обычно она возвышалась над мужчинами – под шесть футов и худа, как щепка, – но Оскару она смотрела глаза в глаза, и ей понравился его взгляд. По случаю воскресенья он был в твидовом костюме и при галстуке. Ей было приятно его рукопожатие.

– Как это здорово – играть на органе. Это ваше хобби?

– Нет, моя работа. Моя жизнь, – ответил он вполне серьезно, но тут же улыбнулся и тем самым смягчил некоторую высокопарность своих слов. – Это моя профессия, – пояснил он.

Прошло дня два, и в домике Элфриды раздался первый телефонный звонок.

– Здравствуйте, говорит Глория Бланделл. В воскресенье после службы вы познакомились с моим мужем. Он органист. Приходите-ка в четверг к нам на обед. Мы живем в Грейндже. Красный кирпичный дом с башенкой, в конце деревни.