Музыка Океании (СИ) - Ледова Полина. Страница 1

Музыка Океании

Пролог. Никто

507 день после конца отсчёта

Вокзальная пыль была повсюду. Она забивалась в нос и глаза, она цеплялась за складки одежды, оставляя серые пятна на белых воротничках привилегированного класса. Этих людей называли детьми Акрополя, потому что они работали на государственный аппарат. Среди них были и предприниматели, разжившиеся на конце света, а ещё их жёны и любовницы в соболиных шубах. Однако вокзал уравнивал всех, ведь помимо богачей, которые могли позволить себе билет на поезд, сюда стекалась и вся грязь со сточных канав, заставляя высокопоставленные лица воротить нос от отвращения.

Вокзалы всегда собирают вокруг себя не только путешественников, но и крыс. Грязные бродячие собаки, которых привлекает суета, запах еды из вокзальных закусочных, но больше всего — тепло. Потому что в холодные, и, как никогда длинные зимние дни, единственное место, куда можно податься — это вокзал. Эти существа даже не пытались походить на людей, всё больше уподобляясь тараканам, они прятались в тёмных углах, там, куда не падут взгляды зорких полицейских. Они боялись, что их прогонят, опасливо жмурились, поглядывая на недовольных таким соседствам сытых богачей. Они часто пили, стараясь с головой провалиться в немое забытьё. В этом состоянии не было ни холода, ни голода, оно помогало сбежать от жизни ненадолго. Опустившись однажды в эту пагубную яму, почти никто из них не выбирался наружу. Они медленно разлагались в ней.

Никто из посетителей вокзала, никто из служащих не задавался вопросом, а все ли из этих скукоженных спящих дворняг живы? Не нуждался ли кто в скорой помощи? Лишь растормоша этот муравейник, подняв их на ноги, полицейские или охранники иногда находили кого-то одного, кто так и оставался лежать на полу. Ничего удивительного в этом не было. Полицейские лишь поспешно, чтобы не пугать публику, выволакивали тело наружу и небрежно скидывали его в ближайшую сточную канаву, оставляя воронам, собакам, а может, и людям. Никаких панихид или похорон. У них не было имён для надгробных камней, не было истории, чтобы зачесть над телом меморандум, не было ни веры, ни денег, чтобы отпеть по ним заупокойную и оплатить погребение. Никто не горевал по ним, никто не вспоминал о них после их кончины. Ненужные миру серые души, отверженные, забытые даже самими собой. Только меньше их не становилось. Эта яма завлекала внутрь, и, хотя, ничего привлекательного в ней не было, слишком многие продолжали сигать в её глубь.

Они прятали свои опухшие от суррогатного узо бородатые грязные лица. Эти существа спали днём, потому что ночью, когда вокзал пустел, их всегда гнали прочь. И вот тогда, открывая мутные, подслеповатые глаза, они сталкивались уже совсем с другим миром, в котором приходилось не прятаться, а именно выживать. Ночь была беспощадна к своим обитателям. Она источала зловонный смрад смерти. Эти каракатицы, с трудом пробираясь по её улицам, искали наживу.

В вечер пятьсот седьмого дня на вокзале Сциллы произошла одна любопытная история. Мало кто из присутствовавших смогли запомнить её. Если бы они были чуть внимательнее, то может, беды бы не случилось.

В зале ожидания нечем было дышать из-за мощных работающих на полную силу нагревателей. Люди, сидевшие на деревянных скамейках, обмахивались веерами и утренними грошовыми газетами «Фантасмагория», купленными при входе у щуплого мальчика, явно страдавшего рахитом. Они сняли тёплую зимнюю одежду, небрежно сложив меховые шубы и пальто на небольшом столике перед скамейками, и то и дело поглядывали на них, чтобы кому-то из оборванцев, снующих по вокзалу и просящих милостыни, не пришло в голову украсть чужое добро.

Экспресс до Харибды опять задерживался. С тех пор, как все города, лежащие между последними столицами, отменили, расписания поездов претерпели роковые изменения, людям приходилось порой часами ждать тот единственный экспресс, что был способен преодолеть всю Ойкумену за какие-то трое суток. В другую сторону поезда не ездили. Сциллу и Харибду разделяли почти десять тысяч километров. После того, как случился катаклизм и началась всеобщая паника, власти приняли решение о немедленной сепарации Сциллы и Харибды от остальной части Ойкумены. Все их силы, влияние и военный потенциал был заточен именно в двух самых крупных городах, долгое время соревнующихся за звание столицы страны. Понимая, что денег на восстановление всех городов Ойкумены, что пострадали во время катаклизма попросту не хватит, власти призвали всех к миграции в сторону одной из северных столиц. Остальные города, что лежали на востоке, юге и западе страны получили статус «отменённых земель», и разом лишились любых возможных поддержек государства. Атмосфера хаоса витала в воздухе. Народ чувствовал, что правительство готовилось схлопнуться, а это не могло не вызывать бунтарских настроений. Жители Сциллы подозревали, что им чего-то недоговаривают или даже бесцеремонно врут. Все запомнили первый катаклизм, а потому спешили покинуть город. Большинство из них нацелились на Восток, в Харибду. Объяснялось это тем, что катаклизм грянул именно с запада, остановившись на Сцилле. Хоть власти и утверждали обратное, люди стремились покинуть западную столицу, так как подспудно слышали дрожь костей города от поступи второй волны катаклизма.

Была ещё Гиперборея, вторая страна, но для Ойкумены она была врагом с многовековой историей жестоких войн, а потому любые контакты с ней были строжайше запрещены.

Все эти уважаемые кириосы и кирие купили билеты на поезд ещё три недели назад. Тот день, когда жители собрались на переполненном вокзале, датировался третьим днём первой недели восемнадцатого месяца после конца отсчёта времени, точнее, от дня, когда власти признали начало конца света, и приняли решение запустить новый отсчёт. Никаких меток для обозначения месяцев и годов было решено не вводить, ведь катаклизм принёс с собой понижение средней температуры примерно на два-три градуса каждый месяц. Это могло показаться мелочью по началу, но уже в первый год лето так и не наступило, а градусник держался лишь чуть выше нуля. Вечная зима стала проклятьем для всего Элласа. Была и ещё одна причина, почему многие отправлялись в сторону Харибды. Именно там, на северо-западе, согласно легендам, лежали врата в Океанию — волшебную страну. Находясь на грани отчаянья, многие поверили и в эту сказку.

Но две души, из собравшихся на вокзале Сциллы, не были заинтересованы в скором прибытии поезда. Для начала, следует сказать, что оба они уже успели потерять вкус к жизни, и готовы были принять любой удел, а может даже, ждали, когда же их, наконец, смоет смертоносной волной конца света.

Однако тот, кто держался в тени, мог позволить себе билет на поезд. Второй же, будучи гордым представителем своего социального класса, не имел ни денег, ни тёплой одежды, ни дома, ни даже имени. Он не ел уже больше суток, и куда больше года не ел досыта. Правда, всего полтора часа назад, у него была бутылка узо, но она слишком быстро иссякла. Сейчас он спал на угловом сиденье, опершись о стену и пытаясь сохранить хрупкое равновесие. Голову страшно ломило от слишком рано нахлынувшего похмелья, зато остальные чувства слегка притупились. Он был зверски пьян, и тошнота сводила с ума от любой даже самой неокрепшей мысли. Фактически, он не спал, он просто провалился в этот пьяный омут. Его здорово качало, и порой, резко вздрагивая, он ронял изуродованную голову на грудь, в конце концов, вовсе замерев в этом положении. Тонкая струйка слюны вырвалась из разбитых губ и повисла в нескольких сантиметрах от его колена.

Благочестивые дети Акрополя, проклинавшие это омерзительное соседство, неловко жались подальше, с мольбой поглядывая на полицейских в янтарной форме, надеясь, что они примут хоть какие-то меры, но служители закона и сами брезгали этими существами, предпочитая не встревать до тех пор, пока они не становились заметными. Запертые же на вокзале кириосы и кирие, не могли покинуть скамью, ведь в таком случае их место бы оказалось занято, а ждать стоя никто не хотел.