Немного любви для бедной Лизы - Колочкова Вера Александровна. Страница 1

Вера Колочкова

Немного любви для бедной Лизы

© Колочкова В., 2016

© Оформление. ООО «Издательство «Э», 2016

Бедняга Фрам дернулся во сне, заскулил тихо. Лиза оторвалась от книжки, глянула на него с тревогой – ну что, что для тебя еще сделать, дружок? За ухом почесать? Выдать шепотом волну жалостливой белиберды? Говорят, собаки эту волну даже во сне воспринимают… Особенно, когда болеют.

Опять заскулил… Жалко. Прислушаешься – ни дать ни взять человеческие страдания, когтями по сердцу скребут. Или страдания для всех бывают одинаковые? Все равно им, какое тело терзать?

Ага, вот ушами пошевелил, глаза тоскливые приоткрыл. Моргнул, чуть приподнял голову.

– Я здесь, Фрам… Я здесь, я никуда не ушла. Сижу вот, книжку читаю… Совершенно новая книжка Макса Фрая, представляешь? Мне Юкка дала… Ей мама книжки покупает, а она не читает, глупая. Вот, мне сплавила. Юкка вообще-то классная… Да ты ее знаешь, что я тебе рассказываю! Тебе ведь немного лучше, правда, Фрам? Ты долго спал…

Она привыкла разговаривать с ним, как с человеком. И не важно, что Фрам отвечать не умел. И не надо. Можно и монологами общаться, если приспичит. И вполне себе конструктивно…

Была, была для нее в этих монологах своя эгоистическая цель. Хотелось удостовериться, что в сложившихся обстоятельствах она способна на нормальные эмоции – добродушные, смешливые, жалостные, радостные. Человеческие, одним словом. А как иначе? Когда все время приходится оборону держать…

Фрам наклонил голову набок, вывалил язык, силясь то ли прислушаться, то ли улыбнуться. Да, его улыбку она тоже себе придумала – ничего себе улыбочка получилась, оскал на всю пасть! В конце концов, должен же кто-то ей улыбаться в этом доме!

– Тебе бы сейчас теплого молочка попить, Фрамушка, я понимаю… Но подожди немного. Сейчас Наташка из кухни к себе в комнату свалит, я схожу и принесу. В нашем с мамой холодильнике есть молоко… Что? Ты думаешь, мама не разрешит взять для тебя молока? Нет, не волнуйся, она ничего не скажет… Ей все равно. Хотя ты прав, пожалуй. Было бы лучше, если бы она тоже в свою комнату ушла. Подождем, Фрамушка, ладно? Подождем…

Пес покорно положил голову на передние лапы, замер. Все понял, все услышал. Умница. Вернее, умник, – Фрам же все-таки мальчик! Хотя по возрасту наверняка дедушка… Нет, нет, пусть он будет мальчиком. С мальчиком разговаривать веселее. Чего ж она будет – с дедушкой так фамильярничать? Нехорошо.

Прислушалась… Ага, из кухни слышен-таки Наташкин голос. Противный, высокий, с паузами-всплесками агрессивного хихиканья. Это она для мужа старается – изображает позитив семейной жизни. А маминого голоса не слышно… Хотя не факт, что мама в свою комнату ушла. Может, просто помалкивает, как обычно. И лицо у нее при этом угрюмо-вежливое, если можно так выразиться, то есть взять и соединить угрюмость и вежливость воедино. Казалось бы, нельзя соединить, но у мамы получается.

Да, все-таки странная сложилась у них в квартире психофизика. Вроде и присутствует семья какая-никакая, на первый взгляд самая что ни на есть обыкновенная – мать и две дочери, старшая и младшая. Дочери тоже обыкновенные, меж собою родные сестры. Старшая замужем, младшая только-только школу закончила, на пороге жизни стоит, если выражаться высоким штилем. А еще в таких случаях говорят – все пути для нее открыты, потому как надежный тыл есть – и мать есть, и старшая сестра. Сказочная ситуация, вполне благополучная, правда? Вышагивай, мол, юное создание по этим открытым путям, не хочу! Но это опять же только на первый взгляд неискушенный деталями и подробностями. Потому что, если вникать в детали и подробности, то никакой семьи тут и рядом не стояло. А вот коммуналкой явно попахивает! А что? Все признаки налицо… На кухне, например, два холодильника в ряд стоят – один Наташкин, другой их с мамой. И вся вечерняя жизнь вокруг холодильников да старой газовой плиты крутится. С вечера на кухне потусовались – и все, брейк! Быстро разбежались по своим комнатам, и чтоб ни гу-гу до утра! И утро тоже начинается с одинаково коммунального, произнесенного сквозь зубы – «здрасть…». И это еще повезло, что квартира у них трехкомнатная, всем отдельно взятых территорий хватило, иначе бог знает, как пришлось бы устраиваться!

А вообще… Чего она опять разнюнилась жалостливым сарказмом? Ну да, коммуналка, и что? И всегда была коммуналка, сколько она себя помнит. Если не по форме, то по содержанию. Хотя в детстве и ей перепало немного из остатков уютной семейственности – в одной комнате была мамина спальня, в другой – Наташкина комната, а третья официально числилась гостиной. Вот там, в гостиной, и прошло ее детство. Спала на диване, играла на ковре, потом в углу, за ширмочкой, ее школьный стол притулился. И мама с Наташкой входили в гостиную всегда с одним и тем же вопросом – ну, что ты тут?!

Странный вопрос, конечно. Ну как, как на него можно ответить вразумительно? Да, вот она я! Тут я! Съежилась под вашей досадливой интонацией, нахохлилась, накукожилась, но сдаваться не собираюсь! Фиг вам, понятно? Хотя и держусь из последних сил… Думаете, легко ребенку выжить в мамином угрюмом усталом равнодушии? Или в Наташкином злом раздражении, когда к вопросу еще и подстрочник фоном звучит – мол, что ты тут… навязалась на нашу голову?

Потом, когда Наташка замуж вышла, пришлось передислокацию произвести. Наташка с Толиком заняли большую гостиную, сразу замок в дверь врезали, а она со своим школьным столом, креслом-качалкой и старым диваном переехала в бывшую Наташкину комнату. Да, еще с компьютером, который бабушка купила! Допотопный компьютер – все, что осталось от бабушки… На свои «похоронные» накопления тогда бабушка покусилась, можно сказать, подвиг для внучки совершила. А после того, как бабушку похоронили, больше никто для нее подобных подвигов не совершал…

Бабушка, бабушка! Ой, лучше не вспоминать… Луч света в темном царстве, вот кто ты для меня была, бабушка! Если бы не ты, разве были бы у меня силы на эту стойкость, пусть нахохленную и скукоженную? Разве могла моя душа поднять флаги с начертанным на них девизом – «фиг вам»? Нет, конечно. Давно бы уж Наташка меня маслом по хлебу размазала и съела бы, утробно мурлыкая. Такая уж она по натуре уродилась – нюхом чует, кого бы съесть.

Вот и мужа своего Толика давно проглотила. Хотя, наверное, Наташке усилий особых не понадобилось – Толик и без того был размазней. Вялое существо в классических трениках. Рыхлое белое пузо, характерная лысинка, бледная и слегка влажная, как молодая картофелина. И обязательно вежливая улыбочка – здрасте, Лиза… До свидания, Лиза… А ваша собачка натоптала с улицы в коридоре, надо бы за ней подтереть… И где его Наташка откопала, интересно? Наверное, прямо на улице высмотрела жадным орлиным взором. Потом собралась, сконцентрировалась и хвать – утащила в свою берлогу… А как иначе? Как мужа себе добывать, если у природы милостей все равно не выпросишь?

Матушка-природа, если честно, на Наташке сильно отдохнула. Палец о палец не ударила, на всю катушку расслабилась. Иногда, глядя на старшую сестру, Лиза ловила себя на препаскуднейших злорадных мыслишках – вот если бы у меня, к примеру, были такие слоновьи ноги… Или вот это место, которое должно называться талией… Или лицо, стекающее к подбородку зрелой грушей… Да я бы…

Слава богу, злорадные мыслишки таяли, не успев расцвести и оформиться во что-то более злобно определенное. Вернее, она сама им воли не давала. Еще чего… Сказано – фиг вам, значит, фиг вам.

В общем, свое отношение к Наташке она худо-бедно определила, научившись вовремя вставать в защитную стойку. А вот с мамой… С мамой было сложнее, да. Тут на препаскуднейших злорадных мыслишках и на борьбе с ними не выедешь. Мама – это другое… Мама – это детская обида и боль. Наверное, если спросить любого ребенка, что есть такое – мамино равнодушие и пустота в глазах, когда она смотрит на тебя и не видит тебя, а видит что-то другое, свое, внутренне горестное… Ребенок ничего и не ответит, а просто заплачет. Но ей, Лизе, даже плакать нельзя было. Нельзя было обозначать свое присутствие, потому что своим присутствием она очень мешала маме плавать в этом ее внутреннем горестном…