Немного любви для бедной Лизы - Колочкова Вера Александровна. Страница 2
Нет, были причины, конечно же, и у маминого внутреннего горестного. И Лиза об этих причинах прекрасно знала. Впрочем, причина была одна, и называлась она – папа. Бросивший маму папа.
Лиза его плохо помнила. То есть как полноценного папу – совсем не помнила. Он ушел, когда ей было пять лет. А Наташке – пятнадцать. Начала его помнить с тех моментов, когда он стал приходить за ней по воскресеньям. Помнила мамину нервную суматоху, ее слезы, ее дрожащие пальцы, завязывающие розовые банты в жалких Лизиных косичках, потом папин звонок в дверь… А потом был длинный и нудный день, молчаливое гуляние в парке, кафе-мороженое, дурацкие вопросы ради самих вопросов и папины ужасно виноватые, ужасно усталые глаза. И, как нелепое к ним приложение, бодренькая улыбка на прощание. Улыбка человека, выполнившего свой долг. И свободного, наконец. А ее ждала впереди мамина истерика…
– Лиза, что? Что, что он тебе говорил? Отвечай! Ты что, язык проглотила?
– Да ничего…
– О чем спрашивал?
– Мам, я не помню…
– Как, как ты можешь не помнить? Ведь о чем-то вы говорили? Он рассказывал тебе о другой тетеньке, да? О том, какая она красивая, добрая и хорошая? Или о том, что у тебя скоро родится брат или сестра? – спрашивала мама.
– Какие брат и сестра? Где? У кого? – таращила она на мать испуганные глаза.
– Ты… Ты глупая, Лиза, или ты притворяешься? Ты специально, да? Ты хочешь, чтобы мама опять всю ночь плакала?
– Нет… Нет, я не хочу, мам…
– Все, хватит! Уйди с моих глаз долой! Видеть тебя не могу! Не могу… Не могу… Не могу-у-у…
Мама быстро шла в спальню, унося с собой истерическое рыдание. Хотя поначалу Лизе казалось, что это никакое не рыдание, а просто маме воздуху не хватает и она вдыхает его с жадностью, до икоты, и там, в спальне, откроет настежь окно и продышится, и… И вернется в гостиную, и будет виновато улыбаться… Ведь она, Лиза, ни в чем, по сути, не виновата, ни капельки! Мама же сама все утро ей на голове дурацкие розовые банты вязала, сама на прогулку с папой отправила… И на нее же теперь сердится! Ведь не должно так быть… Она сейчас одумается и вернется…
Но мама не возвращалась. Поначалу из-за двери спальни слышались ее рыдания, потом наступала тревожная тишина, потом тишину прорывало хриплое тоскливое завывание, все нарастающее по высоте, по силе неистового звучания, и хотелось убежать от него подальше, спрятаться, сжаться в комочек, заткнуть уши…
– Слышишь, Лизка? Опять мама с катушек съехала… – заглядывала в гостиную Наташка, на ходу жуя бутерброд с маслом. Она все время что-то жевала и потому слова проговаривала невнятно, утирая тыльной стороной ладони губы и подбородок. – Теперь до утра с ума сходить будет… А все из-за тебя, Лизка, из-за тебя.
– Из-за меня?! Почему, Наташа? – спрашивала она осевшим от ужаса голосом и прижимала кулачки ко рту. – Почему – из-за меня? Я же ничего плохого не сделала… Я маму всегда слушаю, не капризничаю, я даже мороженого давно не просила…
– Да при чем тут мороженое, дурочка!
– Тогда почему?
– Да потому… Ты же с папой сегодня ходила гулять?
– Ну да… Но мама же сама сказала – собирайся, за тобой папа придет.
– Не надо было ходить, Лизка.
– Почему?
– Не знаю… Маме бы, наверное, легче было, если бы ты заартачилась и не пошла. Я же, например, с папой никак не общаюсь… Он звонит, а я трубку бросаю. А что? Если маму бросил, значит, и меня бросил, а телефонных звонков да свиданий Христа ради мне не надо! Мама на меня ругается, а самой приятно, я же вижу… Она даже скрыть не может, как ей приятно, когда я трубку бросаю. Хотя… Кто его знает, как лучше! Я – это одно, а ты – это другое. Она ж тебя специально для этого и рожала, чтобы папа нас не бросал.
– Специально? А как это, Наташ?
– Ну, как бы тебе объяснить, глупая… Конечно, ты малявка еще, не поймешь… В общем, у нашего папы другая семья на стороне была. Тоже как бы женщина, но не законная жена. Понимаешь?
– Ну… Да…
– Ой, да ни черта ты не понимаешь! Мама папу очень любила, а сейчас еще больше любит, в этом все дело. И она не хотела, чтобы папа уходил… И потому тебя придумала. То есть ей пришлось тебя срочно рожать. И все равно не помогло! Та тетка, которая не жена, никуда ж не делась… Подумаешь, подождала еще пять лет… А мама, выходит, и без мужа осталась, и с лишним ребенком на руках. Куда теперь тебя девать прикажешь? Можно, конечно, папе отдать, но мама не отдаст – назло… А ты говоришь – ни в чем не виновата! Виновата, Лизка, еще как виновата! Ну, чего сидишь, глаза вылупила? Ой, да ну тебя… Пойду, еще хлеба с маслом поем… Это у меня от стресса такой жор открылся, наверное…
Наташка ушла, а Лиза сидела, боясь дышать, прислушивалась к новому ощущению, которое поселилось внутри. Оно было ужасно – ощущение собственного досадного присутствия-недоразумения. Почему-то очень хотелось сползти на пол, закатиться под диван и лежать там тихо-тихо, закрыв глаза и свернувшись клубочком. И даже уснуть… И чтоб не просыпаться никогда.
Правда, потом наваждение ушло. Лиза сглотнула слезы, сжала зубы, прищурила глаза – неправду Наташка говорит! Врет, все врет! Она всегда врет… Зачем, зачем она ей это рассказала? Да еще и с таким удовольствием? С таким же удовольствием, как жевала свой бутерброд…
Лиза содрогнулась – фу, чего это вдруг вспомнилось! Мало ли, что там было, в раннем детстве. Если ничего хорошего не было, зачем туда памятью возвращаться?
Приподнявшись в кресле, она снова прислушалась – да что ж такое, когда Наташка сегодня угомонится, наконец? Шла бы скорее в свою комнату, весь вечер на кухне толчется! Или наплевать? Пойти, что ли, Фраму молока погреть? Но ведь привяжется опять разлюбезная сеструха… Судя по визгливому хохотку, она сегодня в боевом настроении. А когда Наташка в боевом настроении, лучше от нее подальше держаться. И не от страха, а… Просто так надо. Сермяжный инстинкт самосохранения еще никто не отменял.
Да, Наташка, она такая. Она вообще умеет напасть нагло и неожиданно, с особым азартом, будто таракана тапком прихлопывает. И всматривается потом в тебя с одержимо злорадным торжеством, будто перед ней не младшая сестра, а он и есть, потенциальный тараканий трупик…
Наверное, для этого особый талант нужен. Талант, направленный на уничтожение. Поддашься – и конец тебе, как личности, и аплодисменты таланту… Да только фиг тебе, Наташка, слышишь? Фиг…
Эх, было бы куда уйти, она бы ушла. И жаль, что папа о ней не вспомнил, когда в другой город на жительство переезжал. Это она уж потом узнала, что он уехал… А с другой стороны – какие к нему претензии? Это ж мама захотела ее родить, как заложницу, а папе не особо и надо было. Заложников в счастливую жизнь не берут.
Нет, маму жалко, конечно. Видимо, она так и не смогла из себя избыть любовь к папе. Сначала плакала, истязалась горем, потом долго болела, лечилась… Но разве от любви можно вылечиться? Весь и результат лечения – полное равнодушие к жизни, постоянная депрессия. И сейчас не старая еще женщина, а выглядит как старуха. Плюс к тому вечный запах из ее комнаты – затхлой одежды и корвалола… И тяжкая угрюмость, и волосы неухоженные, и глаза пустые, уставшие. Ходит, как заведенная, по одному и тому же маршруту – из дома на работу, с работы – домой. Цель себе поставила – до пенсии дотянуть. Хотя, с другой стороны, какая-никакая, но цель. Уже хлеб… Но ведь и достала уже с этим «дотянуть», если честно. Как притча во языцех звучит, в печенках сидит! Заглянет, к примеру, в ее комнату со своим любимым вопросом – ну, что ты тут? – и обязательно при этом добавит – ох, Лиза, Лиза, мне бы до пенсии дотянуть… Или вдруг пытать начнет – что, мол, у тебя в школе? И, не дождавшись ответов, опять свое – мне бы до пенсии дотянуть… Даже к обычной просьбе помыть полы в коридоре может эту присказку присобачить! Вот интересно, что это за звенья такие связующие – школа, мытье полов и «дотягивание» до пенсии, а? Логика где, интересно? А потом что? На пенсии-то? Другая жизнь начнется, прекрасная и счастливая?