Полуночный ковбой (сборник) - Бенчли Натаниэль. Страница 1

Натаниэль Бенчли, Джеймс Херлихай

Русские идут! Полуночный ковбой

Натаниэль Бенчли

Русские идут!

ГЛАВА 1

Небольшие песчаные острова, к югу от мыса Код, не отличались разнообразием пейзажа: низкорослые дубы и сосны, заросли вереска, болота и дюны плавно сливались в мутную полосу от залива Пантакет до Наррагансета. Когда-то острова были частью мыса, но давно откололись и течение унесло их в море, где они образовали разорванную цепь, выгнутую к югу. Подступы к ним преграждают коварные песчаные отмели. Острова очень похожи с воздуха, а сквозь перископ подводной лодки их вообще не отличить друг от друга.

Командир подлодки приник к перископу, вглядываясь в огоньки на узкой полоске земли, качавшейся в перекрестьях линз. Октябрьское небо быстро темнело, спускались сумерки. Командир решил установить точные координаты своего местоположения, а потом скрыться в безопасности морских глубин. Ему было дано задание провести промеры глубин в радиусе не менее ста морских саженей от территориальных вод Соединенных Штатов, однако его давно интересовали здешние проливы. Кто знает, не пригодятся ли они в будущем? Вот он и подвел лодку близко к берегу, а теперь хотел получить достоверные координаты. Но переходить на надводное положение пока нельзя — еще слишком светло. Поэтому командир не давал команды на всплытие и пытался через перископ обнаружить бакен или маяк, чтобы точно определить свое местоположение. Описав перископом полный круг, он увидел лишь море, сушу да несколько заброшенных домиков в дюнах. Бормоча под нос, командир сложил рукоятки и переключил тумблер над головой. С пронзительным скрежетом сверкающий корпус перископа скользнул вниз.

В небольшой рубке было тесно от обилия приборов: кроме двух перископов, в ней находились штурвал, гирокомпас, аппарат связи с машинным отделением, радиостанция и радары — пульт управления торпедными аппаратами, а также масса цифровых датчиков и индикаторов, из-за которых рубка смахивала на лавку часовщика-маньяка. Да и людей в нее во время боевых действий набивалось немало — все в наушниках, с секундомерами, карандашами и картами. Но сейчас рядом с командиром стояли всего трое: старший помощник капитан-лейтенант Розанов, одновременно выполняющий обязанности штурмана; рулевой Крегиткин и старшина Золтин, склонившийся в углу за столом над картой района. Розанов заглядывал ему через плечо. У коренастого Золтина были большие голубые глаза и золотистые, словно лепестки подсолнуха, волосы, подстриженные сзади под полубокс. Ему уже перевалило за двадцать пять, и, несмотря на то что он провел на флоте почти треть жизни, он не поднялся выше старшины второй статьи. Так случилось не потому, что Золтин был нерадив по службе, — продвижению мешала его любознательность, слишком часто выходившая за рамки сугубо профессиональных обязанностей. Его начальники были зачастую неприятно удивлены познаниями Золтина, поэтому продвигали его медленно и неохотно, словно опасаясь, что в недалеком будущем они могут поменяться ролями, в общем, обходились с ним по принципу «всяк сверчок знай свой шесток».

— Радар работает, — сказал Золтин. — После первого же поворота мы получим контур всего побережья.

— Мы слишком близко подошли, — отозвался Розанов. — Они перехватят сигналы нашего радара и накроют нас, прежде чем мы сумеем уйти. Слишком близко, — в его словах чувствовалась горечь.

— Будь у меня толковый штурман, радар бы не понадобился, — резко бросил командир. — На вашем месте любой кретин уже давно бы определил, где мы находимся.

— Командир, я не могу вести лодку на ощупь, без карты, — возразил Розанов. Его гладкое лицо с высокими скулами потемнело, шея напряглась. — По инструкции мы вообще не должны заходить сюда — наши карты устарели. В инструкции сказано, что мы не должны приближаться к этому району ближе чем…

— Я знаю инструкции не хуже вас, — закричал командир. — Да где бы мы сейчас были, если бы действовали по вашей инструкции? Я вас спрашиваю — где?

Крегиткин, стоявший за штурвалом спиной к остальным, пробормотал:

— Я лично был бы с той блондиночкой в Киеве.

В отличие от всесторонней любознательности Золтина Крегиткина интересовало лишь одно. В пятнадцать лет он услышал циничное замечание, что все женщины, в сущности, одинаковы, и уже десять лет упорно искал доказательства, подтверждающие или опровергающие эту теорию. Служба на подлодке сильно мешала его исследованиям, но, как всякий энтузиаст, он не считался с трудностями. Тем не менее к окончательному заключению он пока не пришел.

— Что? — спросил командир. — Что вы сказали?

— Ничего, командир, — отозвался Крегиткин, повернув голову и вежливо улыбаясь. — Я сочиняю письмо матери. И вот вырвалось случайно… — добавил он, словно извиняясь.

— Сочиняйте, когда сменитесь с вахты. Следите за компасом и не сбивайтесь с курса.

— Есть, командир. — Крегиткин отвернулся и стал пожирать глазами прибор. — Есть следить за компасом и не сбиваться с курса.

— Крегиткин! — проревел голос из нижнего люка.

Невысокий полный крепыш наполовину высунулся из ходового отсека в рубку.

— Надо говорить: «Товарищ командир». Еще одно предупреждение, и я подам на вас рапорт.

— Василов, отправляйтесь на свой пост, — бросил командир.

— Мой пост — весь корабль, товарищ командир, — холодно произнес Василов, — разрешите напомнить…

— Я помню, — устало ответил командир. — А вы не забывайте, что здесь распоряжаюсь я. Не отвлекайте механиков, когда начнем погружаться. Тогда у них своих забот будет хватать, а если их будет теребить всякий…

— Кто, товарищ командир? — вкрадчиво спросил Василов.

— Верный сын партии, — нашелся командир.

Василов, словно нехотя, удалился. Командир кинул взгляд на старпома.

— То, что мне всучили под команду ветхую немецкую субмарину, я как-нибудь переживу, но дубина-замполит в придачу — это уже чересчур. Я думал, что такие говоруны перевелись еще в годы Октябрьской революции.

Впервые командир, обращаясь к Розанову, заговорил о чем-то, не связанном со службой, и старпом смутился. Он все еще переживал замечания командира относительно своего мастерства штурмана и не сразу сообразил, как реагировать на столь неожиданную откровенность.

— Ничего, бывает и хуже. Но реже. Недавно, кажется, было решение Центрального Комитета партии…

Снизу раздался голос:

— Глубина двенадцать саженей, командир.

Тот подался к люку:

— Сколько?

— Двенадцать. Теперь одиннадцать.

— Стоп машина! — закричал командир Крегиткину, и тот повторил команду в машинное отделение. Сам командир в это время щелкнул тумблером, вызвал перископ и, схватившись за рукоятки, припал к окулярам. По мере того как завершался полный круг обзора, командир все сильнее впивался пальцами в рукоятки и нетерпеливо притоптывал ногами.

— Десять саженей… Девять с половиной… восемь… шесть с половиной… — голос рапортующего звучал все взволнованней.

— Приготовиться к всплытию! — приказал командир. — Впередсмотрящим — в рубку, остальным — по местам.

Крегиткин передал команду вниз, и двое моряков с биноклями бросились по трапу. Первый встал под люком, который вел на капитанский мостик, второй захлопнул крышку нижнего люка и плотно задраил ее. Оба дышали часто и тяжело. Командир, глянув в перископ, приказал:

— Всплываем! Угол десять градусов!

Внизу лейтенант Лысенко, передававший показания эхолота в рубку, повернулся к подчиненным и повторил:

— Всплываем! Угол десять градусов!

Это было излишне, так как матросы уже повернули рули глубины и теперь наблюдали, как стрелка прибора медленно ползет к отметке десять градусов. Но Лысенко был молод и хотел как можно скорей научиться отдавать приказы. У него было круглое с мягкими чертами лицо и заячьи зубы. Он старался компенсировать свой мальчишеский вид манерами бывалого морского волка.