Богдан Хмельницкий - Рогова Ольга Ильинична. Страница 1

БОГДАН ХМЕЛЬНИЦКИЙ

О.И.РОГОВА

1. В ДОРОГЕ

Отец строго посмотрел на сына.

– Слышь ты, – сказал он ему и брови его сдвинулись. – Марина тебе все равно, что мать, да и будет скоро матерью, как только я женюсь на ней. Не станешь ее слушаться, так и впрямь казацкой плети попробуешь.

Мальчик злобно глянул на женщину, сжал кулаки, но промолчал.

Пан Зиновий ловко вскочил в седло и двинулся легкою рысью по Чигиринской дороге.

Длинные, косые тени ложились по лесу от высоких деревьев. Сквозь легкую дымку морозного воздуха тускло светила луна. При этом слабом, бледном освещении все принимало иные формы: лес, казалось, наполнился таинственными призраками. Трусливому путнику, наверное, погрезились бы и русалки, и лешие, и упыри, но Зиновий Хмельницкий был не из трусливых, ему и в голову не приходило думать о чем-то сверхъестественном, да он, по-видимому, и не замечал окружающей его природы. Его волновали вполне определенные думы, притом не из особенно веселых. Брови его то и дело хмурились, в глазах вспыхивал недобрый огонь, а губы невольно сжимались плотнее.

Вдруг где-то впереди послышался пронзительный крик: "Ой, ратуйте, ой, ой!" Зиновий с удивлением поднял голову, приостановил коня и прислушался: – Это на дороге! – вполголоса проговорил он. – Должно быть за поворотом, а может быть и ближе.

Он пришпорил коня и поскакал вперед.

Вдали послышался неясный топот и голоса. Чуткое ухо Зиновия ясно различало, что навстречу ему неслось несколько всадников. Он снова приостановился, нащупал пистолеты… Прошла минута, другая; из-за видневшегося шагах в ста поворота показались один за другим четверо всадников, скакавших во всю прыть.

На всякий случай Зиновий вынул из кобуры пистолет, но, вглядевшись хорошенько, в удивлении опустил руку.

– Пан Данило! – закричал он, – гей, пан Данило! Куда тебя несет?

Но пан Данило только тревожно оглянулся: он, очевидно, узнал Зиновия, но сделал, однако же, вид, что не заметил его и проскакал дальше. За ним промчались и трое других всадников, через несколько секунд все они скрылись из виду.

– Фу ты! – сердито сплюнул Зиновий. – Что за напасть? Татары что ли за ним гонятся? Да не слыхать что-то!..

Он нервно дернул коня и поскакал дальше, осторожно посматривая по сторонам. Проехав с версту, привычным взглядом заметил он на одном из деревьев что-то черное, медленно покачивавшееся, бросавшее длинную, неверную тень на снежную дорогу.

– Господи, Иисусе Христе! – прошептал он и перекрестился. – Да это удавленник!

Потом быстро сообразив что-то, прибавил:

– Эге, да уж не проказы ли это кума Данила? На такие дела он мастер, не даром как заяц улепетывал….

С этими словами он подъехал к раскачивающемуся на толстом суку телу, хладнокровно повернул его к себе лицом, всмотрелся и заметил:

– Незнакомый! Однако руки-то у него еще теплые…

Ловко встал он в стременах, вынул из-под кафтана охотничий нож, прихватил левою рукою кожаную веревку и одним взмахом перерезал ее. Тело закачалось у него в руке, но он удержал его и тихонько спустил на землю. Потом слез с коня, освободил петлю, расстегнул серую суконную свиту и стал растирать удавленному грудь.

– Молодой еще! – сказал он тихо. – Должно быть запорожец…

Ему пришлось повозиться с четверть часа: наконец, казак проявил некоторые признаки жизни, слабо шевельнул рукою и конвульсивно захрипел, силясь вздохнуть. Зиновий вытащил из-за пазухи флягу с вином, разжал рот казака и влил ему несколько капель горилки.

– Вот сейчас посмотрим, – заметил он, – христианская ли у тебя душа. Если ты истый казак и добрый христианин, горилка непременно тебе поможет. Молодой запорожец оказался истым казаком и через минуту открыл глаза.

Он озирался вокруг со страхом и удивлением, но не мог говорить. Зиновий приподнял его, дал ему хлебнуть еще глотка два из фляги, потом, придерживая его одной рукой, опять стал растирать ему грудь и горло. Посинелое лицо запорожца мало-помалу отошло и побледнело. Он несколько раз глубоко вздохнул и хрипло прошептал:

– Где я?

– Все там же, друже, где и был, – весело проговорил Хмельницкий, – а угодить бы тебе сегодня на тот свет, если б не я.

– А где же ты? – со страхом спросил запорожец, снова озираясь.

– Эти, что вздернули-то тебя? Их, братику, и след простыл. Пан Данилко блудлив, как кошка, а труслив, как заяц.

– А ты его знаешь? – спросил казак, понемногу приходя в себя и усаживаясь.

– Кума-то Данилу? Еще бы не знать, это мой первый друг и приятель! –с усмешкою ответил Зиновий. – Думаю, что он с охотою вздернул бы и меня, как тебя, да только руки не доросли, коротки.

Казак с удивлением посмотрел на Хмельницкого, помолчал немного и затем проговорил с чувством:

– Спасибо тебе, добрый человек, кто бы ты не был, пан ли, казак ли, по гроб не забуду твоей услуги, вечный тебе слуга!

Потом, как бы припоминая что-то, он схватился за голову и застонал:

– Ох, горе мне!

– Что с тобою? – удивленно спросил Зиновий.

– Конь мой, конь мой! Угнали они его с собой! Верный ты мой Бурко, что я теперь буду без тебя делать!..

– Ну, это ты, друг мой, ошибаешься, – заметил Зиновий, – Бурко, верно, от них тягу дал. Я их встретил четверых, пятого коня с ними не было.

– Не было, говоришь ты?!.. – с радостью почти вскрикнул казак, схватив Хмельницкого за руку. – Не было? Ну, значит, он им не дался. А не дался, так прибежит, тотчас на мой зов откликнется.

Он поднялся на ноги, поддерживаемый Зиновием, и несколько раз пронзительно свистнул. Вдали из чащи раздалось протяжное ржание.

– Бурушко мой! – крикнул казак. – Ведь это он… Вот увидишь, тотчас прибежит.

Он свистнул еще и еще раз, и каждый раз ответное ржание слышалось ближе и ближе, наконец, пронесся и топот. Бурко скакал во весь дух через поляну к своему хозяину.

– Ах ты, мой дружище! – воскликнул запорожец, обняв коня за шею, когда он перед ним остановился, фыркая и подергивая ушами. – Золотой ты мой! Цены тебе нет!

Конь весело терся о щеку запорожца своею умною мордою и с удальством потряхивал гривою.

– Добрый у тебя конь, – проговорил Зиновий, с видом знатока осматривая высокие тонкие ноги и нервную жилистую шею Бурка.

– Сам, ведь, я его выходил, выхолил, – рассказывал запорожец, усаживаясь в седле и подбирая повода. – Жеребеночком он мне еще достался. Такой он умный, все равно, что человек. А силища непомерная! В битве как-то напал на меня пеший татарин, а он как хватит его зубами за пояс, да как тряхнет головою, да бросит его о камень, у татарина и дух вон. Одна беда, задорлив больно. Вот и нынче у меня из-за него ссора началась.

– Это с Чаплинским-то? Как так? – спросил Хмельницкий.

– Да так. Мой Бурко ни за что чужому коню дороги не уступит, хоть убей его! Когда он идет, всякий конь сторонись. Едим мы с ним сегодня, а тут, как на грех, этот пан навстречу, на охоту едет. Кричит мне: "Прочь с дороги!" Я бы своротил, да Бурко ни взад, ни вперед, шагает прямо на пана и знать ничего не хочет. Тот взбесился, хватил его по морде нагайкой, а Бурко взвился на дыбы, опустился, наклонил голову и хвать пана зубами за ногу. Рассвирепел пан, как крикнет: "Вздернуть казака!" Я и опомниться не успел, схватили меня слуги и поволокли к дереву; сам пан с пояса веревку снял…

Лошади тронулись. Всадники ехали шагом. Запорожец молчал. Зиновий обратился к нему с вопросом.

– А ты знаешь пана Чаплинского?

– Я-то его знаю, а он меня не знает.

– Как же это так? – спросил Хмельницкий.

Запорожец вздохнул и, помолчав немного, проговорил:

Вижу я, что ты добрый человек, иначе ты бы меня от смерти не спас, да боюсь душу тебе душу тебе открыть. Коли он твой приятель, как бы чего не вышло дурного.

– Ну, ладно! – небрежно сказал Зиновий, – я до чужих дел не охотник. – А давно ты из Сечи?