Жесткая проба - Дубов Николай Иванович. Страница 1
Николай Дубов
Жесткая проба
1
Всё началось с балета.
В субботу утром Алексей увидел большие белые афиши и тотчас забыл о них. По дороге к цеху его догнал Виктор.
– Видал? Оперный приехал!
Алексей безразлично кивнул.
– Чудак! – закричал Виктор. – Хоть и областной, так что? Настоящий театр оперы и балета – шутка! Лично я ни одного не пропущу...
Виктор считал себя артистом: больше года ходил в драмкружок при Дворце культуры и без конца репетировал. Однажды он затащил с собой Алексея. На полуосвещенной сцене сквозняк шевелил облупившиеся крашеные холсты. Пахло застоялым клеем и пылью. Худенькая девушка испуганно оглядывалась в зал, где сидел режиссер, и тихонько бормотала, а Виктор, красный от натуги, кричал не своим голосом и поминутно хватался то за руку девушки, то за свой лоб. Потом режиссер что-то им объяснял, девушка снова бормотала, а Виктор кричал.
– Ну как? – спросил Виктор, когда они вышли.
– Глотка у тебя – дай бог!
Виктор самодовольно улыбнулся. В кружок Алексей больше не ходил.
Опера ещё хуже. Это когда долго поют на разные голоса и нельзя понять ни одного слова. Алексей пробовал слушать по радио, но ни разу не выдержал до конца. Один или с Виктором он бы не пошел, но когда Наташа сказала, что она просто не понимает, как можно не пойти, – это же впервые приехала опера, и уж она-то, во всяком случае, пойдет, – Алексей немедленно согласился. Не пойти означало не увидеть в этот вечер Наташу.
Пришли задолго до начала, и Виктор сейчас же убежал. Всю дорогу он хвастал театральными связями и уверял, что достанет самые лучшие места. Должны они идти навстречу художественной самодеятельности или нет?! Время от времени он появлялся потный, взъерошенный, чертыхал администратора, которого никак не мог поймать, и снова убегал. Алексей был доволен – он оставался с Наташей один и мог на неё смотреть. Он даже подумал, как было бы хорошо, если бы Виктор вовсе не достал билетов. Они пошли бы просто гулять, к морю, например. Сидели бы на берегу, Наташа и Виктор разговаривали, а он бы смотрел на неё и был счастлив... Но тут же он спохватился. Счастья никакого не будет. Она так нетерпеливо ждет этого спектакля, так радуется, прямо светится вся. И больше всего боится, что билетов не окажется...
– Чему ты улыбаешься, я не понимаю? – сердито сверкая глазами, сказала Наташа. – Ни за что теперь Витьке не поверю! Наобещал, нахвастал, и вот – пожалуйста! Сама буду покупать билеты, и всё...
Но Виктор уже проталкивался через толпу, по расплывшемуся лицу его было видно, что билеты есть.
– Порядок! Пятый ряд. Правда, немножко сбоку, ну ничего, зато близко...
Места оказались крайними в ряду, у самого забора. Небо еще голубело, и молочный шар фонаря над головой казался желтым и тусклым. За барьером перед сценой торчали головы музыкантов. Там вразнобой пиликали, тутукали инструменты, заглушая всех, резко и отрывисто рявкала в небо медная труба, как отдаленный гром, глухо рокотали невидимые барабаны. Прожектора осветили занавес. На подставку перед оркестром поднялся длинноволосый человек в черном и постучал палочкой. Пиликанье оборвалось, но зрители ещё рассаживались, громко разговаривали и смеялись. Длинноволосый оглянулся, обвел требовательным взглядом ряды скамеек. В зале начали громко шикать друг на друга, шум стал ещё сильнее. Так и не дождавшись тишины, длинноволосый повернулся к оркестру, плавно повел палочкой, и оттуда, где только что раздирала уши звуковая сумятица, хлынула певучая волна. Наташа, будто захлебнувшись в ней, глубоко вздохнула и замерла, так и оставив чуть приоткрытым рот. Волна растекалась всё шире, нарастала, в неё вливались всё новые и новые. Еле заметные вначале, они росли, заслоняли собой прежние, стихали и возникали вновь. Длинноволосый раскачивался всем туловищем, волосы упали ему на глаза, но он не обращал на это внимания и всё требовательнее размахивал обеими руками. Повинуясь ему, волны вздымались всё выше, потом, будто попав в теснину между скал, заметались, взбудораженно и тревожно, и, разбиваясь одна за другой, начали стихать и гаснуть. В зале захлопали. Наташа перевела дыхание.
– Хорошо как, а?! – невидящими глазами посмотрела она на Алексея.
Виктор сложил ладони чашками и гулко, как в бочку, захлопал. Длинноволосый небрежно поклонился зрителям, взмахнул головой так, что волосы его легли на место, снова поднял палочку, оркестр заиграл, и занавес раздвинулся.
Среди плоских, преувеличенно красивых деревьев танцевали пестро одетые девушки и парни. Танцевали долго, на всякие лады. Только один парень, лучше всех одетый, с длинным напудренным лицом и необыкновенно толстыми ляжками, в танцах не участвовал и слонялся как неприкаянный.
– Это принц, Зигфрид, – шепнула Наташа.
Дружная компания всячески старалась развеселить принца, он прикладывал согнутую руку с растопыренными пальцами к голове или к сердцу, медленно отводил её в сторону и, подрагивая толстыми ляжками, отходил. Потом все стали смотреть вверх и показывать туда руками. Перед нарисованным небом, отбрасывая на него тень, проплыла вереница летящих птиц. Очень быстро начало темнеть, все вприпрыжку убежали за кулисы, направо, а принц, схватив игрушечный лук, приделанный к ружейному прикладу, показал, как он будет целиться в пролетавших птиц, и убежал налево.
В антракте гулять не пошли. Наташа, радостно сверкая глазами, объясняла, что будет дальше: её мама видела этот балет в Ленинграде и всё ей рассказала. Алексей слушал, но почти ничего не слышал: он смотрел на Наташу и радовался её радости...
Принц большими скачками сделал круг по сцене, остановился и начал оглядываться. За кустами и камнями виднелось нарисованное озеро. По небу снова пролетела вереница птиц, и вскоре по озеру в затылок друг другу поплыла череда лебедей. Они доплыли до середины сцены, потом, будто наткнувшись на что-то, остановились, разом дернулись вперед и снова остановились.
– Заело! – басом сказал кто-то сзади.
Виктор громко фыркнул, Наташа яростно толкнула его локтем. Лебеди вдруг дали задний ход, потом двинулись вперёд и уже без остановок уплыли за кулисы. Принц ускакал налево, а оттуда, где скрылись лебеди, начали выбегать девушки. Их было тридцать или сорок, и все совершенно одинаковые: как спортсменки, затянутые в трико, только белое, а там, где полагается быть трусам, в коротеньких юбочках. Юбочек на каждой было много, одна короче другой, и все стояли торчком.
– Чего они нацепили? – спросил Алексей.
– Это пачки, – объяснила Наташа.
– Пачки чего?
– Так называется – пачки. Молчи и слушай.
Помахивая руками, девушки цепочкой побежали по сцене. И тут явственно послышался стук копыт.
– Топочут, как козы, – сказал Виктор.
– Ничего ты не понимаешь! – рассердилась Наташа. – Это у них балетки с твердыми носками. Ну-ка, попробуй просто так походить на пальцах...
– А зачем?
– Потому что красиво!
– Ладно, в антракте попробую, – ухмыльнулся Виктор.
Наташа уничтожающе посмотрела на него, и он замолчал.
В оркестре жалобно запели скрипки, виолончели, и, словно скользя по этой певучей волне, появилась Одетта. Плавно покачиваясь и переливаясь, волна подступала всё ближе, незаметно подхватила и понесла за собой Алексея. Он перестал замечать и шевелящиеся от ветра декорации, и топот балерин, и чрезмерно напудренные лица. И то, что происходило на сцепе, уже не имело значения. Простодушная история о том, как Зигфрид полюбил заколдованную Одетту и эта любовь должна была уничтожить колдовские чары, но злой волшебник Ротбарт подставил вместо Одетты коварную Одилию, и Зигфрид увлекся ею и едва всё не погубил, но потом опомнился и стал бороться с волшебником, – всё это Алексея не трогало. Разве может быть в жизни так, чтобы человек полюбил девушку и тут же, с ходу, другую, даже если они очень похожи? Вот он, например? Да пускай будет сколько угодно девушек, и пусть они как угодно будут похожи на Наташу, разве он ошибется, спутает какую-нибудь с Наташей, которая сидит рядом и сейчас не видит и не слышит ничего, кроме происходящего на сцене, словно её тоже околдовали, как ту Одетту? Да ни за что! Только такой слабак, как этот длинномордый Зигфрид с толстыми ляжками, может заблудиться в двух соснах... И, наверно, все это надо понимать иначе, не просто так вот – полюбил одну, потом другую, а вообще: как человек может ошибиться, увлечься, сбиться с пути и тогда может напортить всё, даже погубить и других и себя. Так ведь бывает и в любви, и в дружбе, и вообще в жизни.