Пещера чудовищ(изд.1943) - Ренар Морис. Страница 1

Пещера чудовищ

1. Неожиданное приглашение

25 марта 19.. года утром, одеваясь в своей холостой квартире, помещавшейся над магазином, я не слишком торопился: мне надо было сообщить моему компаньону, Брауну, нечто для него непредвиденное, и я не знал, как он к этому отнесется.

Браун, как и я, холостяк. Его квартира помещается рядом с моей.

— Знаете, Браун, — сказал я, входя в его комнату, — один из моих друзей пригласил меня провести у него летние каникулы.

С этими словами я протянул ему полученное утром письмо, в котором стояло:

Прочитав письмо, Браун с усмешкой посмотрел на меня.

— Кто этот Гамбертен? — спросил он.

— Друг детства. Мы вместе учились, а потом как-то перестали встречаться. Он был богат и так много путешествовал, что почти разорился, и теперь живет у себя в имении. Что он там делает, я не знаю. По всей вероятности, ничего. Он приглашает меня, конечно, для того, чтобы не скучать в одиночестве.

— Идите укладываться, Дюпон. Я счастлив, что могу доставить вам удовольствие. После двадцати лет работы вы, конечно, имеете право на шесть месяцев отпуска. Поезжайте сегодня же.

Я пытался отказаться, но Браун не захотел меня слушать. Дело в том, что мне не так уж хотелось ехать. От этой внезапной свободы я вдруг почувствовал какую-то пустоту. Передо мной был полугодовой отпуск, а мне казалось, что я стою у края какой-то пустыни. Но Браун решительно выпроводил меня за дверь, не слушая моих доводов.

Войдя к себе в комнату, я принялся шагать без смысла и цели по всем направлениям, пока ко мне не вошла мадам Гренье, присматривавшая за нашим хозяйством.

Ее появление заставило меня взять себя в руки.

— Мадам Гренье, — сказал я, — я уезжаю. На целых шесть месяцев! Завтра я сделаю кое-какие покупки, а во вторник — в дорогу. Вы ведь будете заходить сюда и время от времени прибирать квартиру?

Во вторник в восемь утра я уже сидел в вагоне. Мне предстояло провести в нем весь день, до самого вечера, выходя только на станциях, где нужно было пересаживаться.

Теперь я должен признаться, что не знаю, как поступить… Настоящий писатель, конечно, справился бы с этим очень легко, но я-то не знаю, как это делается. Лучше уж сказать все прямо, как есть.

Я не хочу говорить, куда именно я поехал. Открыть то, что там произошло, значит нанести этому месту большой ущерб: путешественники стали бы его избегать, а местные жители — они не знают того, что я расскажу, может быть, покинули бы его совсем.

Поэтому я скрою название этого места. Я даже постараюсь не сказать ничего такого, что могло бы его выдать. А если в неизбежных описаниях можно будет усмотреть отдельные детали, которые в совокупности своей характерны для какой-то определенной местности, умоляю читателя не заниматься сопоставлением этих деталей.

К вечеру я добрался до места. Это была довольно заброшенная станция. Гамбертен не приехал меня встречать. Ко мне подошел старик крестьянин, говоривший на местном наречии, взял мой чемодан и усадил меня в пыльный расшатанный экипаж — это была настоящая музейная редкость.

Мне не пришлось много разговаривать с моим возницей. Его ужасный выговор утомил меня. Я узнал, что он служит в «Вязах» садовником и кучером и что его зовут Тома Дидим.

Было уже темно, когда мы, выехав из леса, внезапно очутились перед белым фасадом большого дома.

Мы с Гамбертеном пристально смотрели друг на друга.

Этот пятидесятилетний сухопарый человек, лысый и желтый, неужели это Гамбертен?

Гамбертен, со своей стороны, делал, по-видимому, подобные же наблюдения. Но это длилось всего секунду. Когда мы пожали друг другу руки, я почувствовал, что наша былая дружба воскресла.

После обеда Гамбертен повел меня в библиотеку, где были собраны редкости, вывезенные из разных стран. Там он в беглых чертах рассказал о своей богатой приключениями жизни.

— Да, вот скоро шесть лет, как я вернулся, — говорил он. — Я нашел свой старый дом сильно одряхлевшим, но теперь мне уже не на что ремонтировать его. Земля тоже была запущена. Арендатор умер. Теперь я сдал землю крестьянам.

— Мне кажется, — перебил я его, — на вашем месте я бы сам стал ее обрабатывать. Здесь, в одиночестве, это было бы для вас хорошим развлечением.

— О, у меня нет недостатка в занятиях, — сказал Гамбертен с жаром. — У меня их больше, чем нужно, хватит до конца моей жизни… Если бы я мог предвидеть… — Он не договорил и принялся нервно шагать по комнате.

Я бросил взгляд на книжный шкаф, где вместе со старыми книгами стояло много новых. На стенах висели географические карты, тоже новые.

— Вы увлеклись наукой?

— Да, и замечательной наукой… захватывающей… Я знаю, вы сейчас думаете о том, что в детстве я не отличался любознательностью. Ну так вот: теперь я стал любознателен. Скитаться столько лет, не зная отдыха, искать по всем местам земного шара и наконец найти цель жизни у себя дома, да к тому же еще на склоне дней, состарившись и совершенно разорившись! И подумать только, что целые поколения Гамбертенов проходили, насвистывая, с арбалетом или ружьем на плече, мимо этих сокровищ. Дорогой мой, я роюсь в земле, лихорадочно роюсь…

И вдруг, остановившись, он торжественно произнес:

— Я занимаюсь палеонтологией.

Но, не прочтя на моем лице того восторга, на который он рассчитывал, Гамбертен внезапно умолк. Забытое мудреное слово почти ничего не сказало моему уму, и я только из вежливости воскликнул:

— А, черт возьми!

— Вот как это вышло, — начал он опять. — Я вам расскажу все, если это вас интересует. Однажды я шел и споткнулся о какой-то камень. Так, по крайней мере, я предполагал тогда. Но вид у него был необычный. Я остановился и вырыл его из земли. Это оказалась кость, друг мой, череп животного, допотопного животного… этих окаменелых костей там обнаружилось множество. Вырыть их, вычистить, изучить — отныне это моя задача.

Скажу откровенно, восторг Гамбертена не заразил меня. Я всегда считал чудачеством страсть раскапывать всякую падаль среди благоуханного великолепия матери-природы. К тому же я устал после долгого путешествия, и сон одолевал меня.

Я откровенно признался в этом, и Гамбертен провел меня в приготовленную для меня комнату во втором этаже.

— Я люблю жить повыше, — сказал он. — Тут легче дышится и шире вид. Моя комната недалеко. Я не поместил вас рядом, чтобы не мешать вам спать. Я встаю очень рано.

2. Я становлюсь палеонтологом

Солнечный луч, проникший через окно, не прикрытое ставней, разбудил меня. Я бросился к окну и широко раскрыл его навстречу рождающемуся дню.

Дом был окружен лесом из платанов и вязов и находился в четырехстах метрах от опушки. Прямо перед ним вырубленные деревья открывали широкую покатую просеку, которая, постепенно расширяясь, переходила в луга. Налево, под косогором, виднелись красные крыши бедной деревушки, а дальше, насколько хватал глаз, расстилалась нежно-зеленая равнина.