Сингапурский квартет - Скворцов Валериан. Страница 1
Скворцов Валериан
Сингапурский квартет
Основные действующие лица
Лев Севастьянов, он же Войнов, финансовый специалист
Петраков, руководитель холдинга «Евразия»
Людвиг Семейных, сотрудник «Евразии»
Ли Тео Ленг, он же Амос Доуви, сингапурский делец
Бэзил Шемякин, журналист и частный детектив
Наташа, жена Шемякина
Павел Немчина, дипломат
Клава, жена Немчины
Оля, жена Севастьянова
Джефри Пиватски, специалист-электронщик
Ольга Пиватски, вторая жена Пиватски
Клео Сурапато, он же Лин Цэсу, глава компании «Лин, Клео и Клео»
Сун Юй, его жена
Лин Вэй, его сын
Лин Цзяо, его отец
Бруно Лябасти, он же Дитер Пфлаум, глава фирмы «Деловые советы и защита»
Рене де Шамон-Гитри, его жена
Жоффруа Лябасти, его сын, шеф Индо-Австралийского банка
Ийот Пибул, он же Крот, бухгалтер Индо-Австралийского банка
Барбара Чунг, журналистка
Рутер Батуйгас, частный детектив
Ефим Шлайн, полковник ФСБ
Капитан Сы, офицер китайской армии
Сы Фэнь, его сын
Николай Дроздов, консул
Капитан Супичай, контрразведчик
Юнкер, его агент-стажер
Випол, его агент
Ли-старший, глава юридической конторы
Эфраим Марголин и Клив Палевски, адвокаты
Титто, резидент Бруно Лябасти в Триесте
Нго, глава мафии в Сайгоне
Нуган Ханг, бывший агент ЦРУ, банкир
Фриц Доэл, студент-хакер, агент спецслужбы
От автора
Предлагаемая история — стопроцентный литературный вымысел. Любые совпадения, в том числе в названиях официальных и частных учреждений, их адресах и адресах каких-либо квартир, обозначениях должностей и званий, следует считать только совпадениями, ничего общего с действительностью не имеющими. Это относится и к персонажам книги, которые полностью подпадают под приговор Оскара Уайльда, некогда сказавшего: «Единственные реальные люди — это люди, никогда не существовавшие».
Глава первая
ЖУРАВЛИ НА ХОЛОДНОМ ВЕТРУ
Просека сквозь ельник, сползавший к Волге, контуром походила на чашу. В чаше до краев стояла ночная река. Когда Севастьянов, дробя шаг, скатился по рыхлой крутизне на зализанный водой песок, на другом берегу запустили трактор. Кормившиеся среди отвалов пахоты чайки лениво запрыгали от осветившейся кабины.
Катер-паром обдал вонью солярки, пролитой на горячую палубу. С борта вода казалась жестяной. Чеканка, выдавленная на ней кормой, долго держалась в безветрии под июньским небом.
Светила яркая луна, а ещё вечером небо провисало от набухавших туч. «Погода больно изменчивая, давление резко скачет. Старикам плохо, вот и помер», — сказал, нажимая на «о», участковый по телефону. Он говорил о Петракове, на дачу которого Севастьянов теперь спешно добирался из Москвы.
Штурвальный, перекрикиваясь со швартовщицей, ругал за пролитую солярку тракториста, которому слил горючее в долг. Проблесковые всполохи сигнального фонаря на ходовой рубке выхватывали из темноты фиолетовую козу, привязанную к леерному ограждению.
Дом стоял двумя километрами ниже пристани. Еще издали Севастьянов разглядел, что у изгороди топчутся четверо или пятеро.
Человек, стоявший затылком к луне и потому как бы не имевший лица, сказал:
— Сука. Никого не подпустит.
— Чепуха какая-то, — ответил другой. По голосу Севастьянов определил Борис Борисыча — бывшего летчика, впавшего в огородничество, и друга покойного.
— Одинокий был человек. Слабел… Овчарки, в особенности сучки, это понимают и опекают хозяина. Как собаковод заявляю научно, — настаивал человек без лица. — А теперь он помер. Подавно не подпустит. По её мнению, мы съедим труп.
— Что?! — почти крикнул Борис Борисыч. Он сделался глуховат.
— Съедим труп, говорю… А вы кто? Любопытствующий? — Это относилось уже к Севастьянову.
— В каком смысле?
— Ну, кто вы такой?
Собаковод, оказавшийся в сером камуфляже без знаков различия, и второй милиционер — участковый лейтенант, звонивший в Москву, — отвернулись от овчарки за оградой и всматривались теперь в Севастьянова.
— Меня вызвали по телефону…
— Это вас, стало быть, Борисыч назвал, — сказал лейтенант. — Значит, ко мне…
Овчарка, тревожно тянувшая морду в их сторону, взвыла. Рядом с ней в шезлонге, завалившись на бок, лежал покойник.
— Кем он был-то? — спросил собаковод.
— В каком смысле? — спросил Севастьянов.
— В каком смысле, да в каком смысле… Ну, чтобы вот так жить?
Собаковод дернул подбородком на бревенчатое строение с балконом вокруг второго этажа и колоннами под ним в стиле барской усадьбы из кино.
— Все живут как могут, — сказал Севастьянов.
— Крутой был?
— Да вам-то что? Уймите собаку.
— Придется застрелить. Давно уж ждем… не подпускает, — сказал собаковод беззлобно. Судя по интонации, он уважал упорство овчарки.
— Тогда — я, — сказал Севастьянов.
— Мы не имеем права доверять оружие, — проокал лейтенант.
— Да я не о том. Я сам её успокою…
Бумажник, полученный на день рождения неделю назад в этом доме, зацепился застежкой в кармане пиджака. Севастьянов рванул его. Может, шершавая слоновая кожа сохранила запах живого, и собака поймет?
Лейтенант, перекинув руку за калитку, мягко оттянул задвижку.
Фамилии его Севастьянов не помнил, хотя тот назвался по телефону. Года два назад участковый появлялся на петраковской даче, интересовался: не довелось ли видеть в заводях угнанную лодку.
— Приближайтесь приседая, — посоветовал собаковод.
Овчарка вдруг легла на живот и, поскуливая, поползла к Севастьянову, оставляя на траве темную полосу. От шерсти остро несло прелью. Или она уже пропахла разложением?
Жесткое темя и загривок, жалостливо нырнувшие под ладонь, были мокрыми от росы. Пока Севастьянов враз пропахшими псиной пальцами мял и давил себе переносицу, чтобы не расплакаться, участковый, собаковод, Борис Борисыч и какой-то человек в темном халате обходили их с обеих сторон. Собака дернулась. Севастьянов ухватился за её ошейник, бессмысленно подпихивая бумажник под крупитчатый нос.
Севастьянов и собака видели, как четыре человека подхватили шезлонг с Петраковым. Парусина провисла и с треском лопнула, покойник окоченел согнутым. Овчарку била дрожь.
Севастьянов расстегнул брючный ремень, вытянул и захлестнул за ошейник. Когда поднялся с колен, собака тяжело привалилась к нему всем телом.
— Ну, пойдем, возьмем что-нибудь на прощание, — сказал Севастьянов. Он силился вспомнить кличку собаки.
В доме всегда пахло старым деревом и сухим войлоком. Строился он в тридцатые годы, добротно, из выдержанных бревен. Правда, балясины под перилами балкона сгнили, там же понадобилось перестилать полы. Хозяин, выйдя год назад на пенсию, неторопливо совершил замены. Севастьянов получил его дела, но не кресло в совете директоров банка, и, может быть, тогда-то по-настоящему осознал, как крупно не повезло бывшему начальнику. В любом финансовом заведении складываются, бывает, обстоятельства, когда за неудачу кто-то должен ответить. Иначе её не закрыть…
Севастьянов протащил собаку через столовую. Подумал, что в последний раз видит комнату, в которой они с Петраковым просиживали многие часы — не столько за яствами, сколько за бумагами. В простенке между окнами — картина «Товарищи Сталин, Молотов и Ворошилов слушают чтение Горьким поэмы «Девушка и смерть», авторская копия. Библиотечка журнала «Огонек» за пятидесятые годы. Розовые, с махрами по краям, конверты древних грампластинок. Патефон марки «Пате», на коробке которого покойный сиживал, разжигая камин. Приемник «Телефункен» сороковых годов и на нем радио «Сони» с электронной памятью. Телевизор «Шарп». Видеомагнитофон. Полка с кассетами.