Время, задержанное до выяснения - Шехтер Шимон. Страница 1

Шимон Шехтер

ВРЕМЯ, ЗАДЕРЖАННОЕ ДО ВЫЯСНЕНИЯ

Глава первая

ИСПОРЧЕННЫЕ ЧАСЫ

Авторов у этой повести двое: маленький Юзек, из которого потом вырос большой Юзеф, и взрослый Юзеф, который когда-то был маленьким Юзеком. Кроме них, в описываемых событиях принимают участие и другие действующие лица, в том числе Критик, у которого всегда найдутся какие-нибудь возражения.

— Пока что не возражения, а вопросы. Вопрос первый: как может маленький Юзек писать повесть вместе со взрослым Юзефом, если они никогда даже не виделись да и не могли видеться, потому что когда Юзек был маленький, большого Юзефа еще не было на свете, а когда он появился, не стало уже маленького, потому что из него вырос большой? Ведь это невозможно!

— А вот и возможно, очень даже просто, — сказал маленький Юзек. — Надо только испортить часы, что висят на стене в кухне.

— Иначе говоря, — сказал большой Юзеф, — задержать время.

— Предположим, — вновь вмешался Критик, — но что же будет с описываемыми событиями? Ведь они должны существовать во времени.

— Верно, но авторы не должны, потому что они не желают друг с другом расставаться.

— Что ж, — сказал Критик, — посмотрим. Однако я пока что удалюсь, поскольку, на мой взгляд, затея эта вздорная и недостойна моего внимания.

— Прекрасно. А мы начнем.

Мне уже вот-вот исполнится десять лет, и я учусь в четвертом классе…

— Будь внимательнее, Юзек, ты поставил кляксу.

— Я не виноват. Я всегда ставлю кляксы, когда кто-нибудь стоит у меня над душой. Садись-ка лучше напротив, вот сюда, и не смотри на меня, а то ты меня сбиваешь. На чем я остановился? Ага…

…учусь в четвертом классе начальной школы имени Марии Конопницкой. Учительница задала нам на дом сочинение на тему «Почему я люблю читать книги?», и я написал, что люблю читать книги, когда болею и мама держит меня в постели, а вообще-то я больше люблю играть у нас во дворе. Учительница прочла мое сочинение вслух, и весь класс смеялся. Учительница сказала, что в голове у меня ералаш и толку из меня не выйдет, и что для таких, как я, не стоит писать книги. Я разозлился на учительницу и на класс за то, что все надо мной смеялись, и когда нам задали на дом новое сочинение на тему «Кем я хочу быть», я написал, что хочу быть писателем, чтобы написать книжку о нашем дворе, и чтобы ее заставили прочитать всех взрослых. Этого сочинения учительница вслух читать не стала. Она выбрала сочинение Хенека, который написал, что хочет стать солдатом, чтобы защищать родину. Я засмеялся, но кроме меня, никто не смеялся, а учительница выгнала меня из класса. Я слонялся по коридору и встретил тебя и сказал, что хочу написать о нашем дворе, только не знаю, с чего начать.

— Может, теперь ты попробуешь, а то я уже немножечко устал.

— Ладно, — сказал Юзеф. — Попробую, а ты отдохни.

…У каждого дома есть свой двор. Но у того дома, где мы живем, двор необыкновенный. Из него можно перейти во двор соседнего дома по узкому, длиной в несколько метров, проходу…

— Мне не нравится, как ты пишешь. Никакой это не проход, а самое настоящее ущелье смерти.

…За это ущелье постоянно велась война, а в периоды перемирия, весьма, впрочем, недолгие, там состязались, кто ловчее писает.

— А может, об этом не стоит? Это ведь было очень давно, еще во втором классе.

Взрослый Юзеф взглянул на маленького Юзека, который уставился на носки своих ботинок.

— Не станем этого скрывать, — сказал он. — Взрослые тоже писают, и лучше бы взрослым поучиться у детей, как состязаться в писаньи, чем детям учиться у взрослых, как выбивать друг другу зубы.

…Чемпионом по писанью, не имевшим себе равных по обе стороны ущелья, был Юзек. Он писал выше всех и дальше всех. За это его уважали и очень ему завидовали. Но то, чем имел полное право гордиться Юзек, стало бедой Хенека. Хенек не только на состязаниях, но и на тренировках всегда занимал последнее место. И неудивительно, потому что именно тогда, когда до него доходила очередь, Хенек не мог писать. Заподозрили даже, что он баба. Стащили с него как-то штаны, чтобы проверить, есть ли у него вообще писька. «Есть, — установил при осмотре Сташек, — но еврейская». Юзек не понял и спросил, что значит «еврейская». «Значит, обрезанная. Еврея по этому сразу отличишь». И Юзек понял, какое у него огромное преимущество перед этим недоделанным Хенеком.

Зазвонил звонок на переменку, и можно уже было выбежать на школьный двор, и к тому же учительница вышла из класса и могла заметить, что Юзек с Юзефом сидят на ступеньках и что-то пишут, так что Юзек сказал:

— Знаешь, я, пожалуй, пойду на переменку. Завтра мы с тобой опять встретимся, только лучше бы не в школе. Приходи к нам во двор. Я тебя буду ждать.

И побежал.

— Вы позволите? — спросил Критик и подошел к Юзефу. — Я отнюдь не намеревался вмешиваться в ваши дела, однако, побуждаемый чувством ответственности за печатное слово, считаю своим долгом предостеречь вас, уважаемый коллега, от последствий опорочивания наших детей. Отдаете ли вы себе отчет в том, что, вопреки исторической истине, обвиняете их в расизме? Если вы не вычеркнете этой сцены с писаньем, вас исключат из Союза писателей и…

— Понимаю, но ведь так было на самом деле. Маленький Юзек…

— Маленький Юзек — хулиган, и ничего хорошего из него не выйдет.

— Хорошо, — сказал Юзеф. — Следовательно, и об этом я не должен писать?

И Юзеф привел Критика к серому четырехэтажному дому. Они вошли в подворотню, повернули направо в подъезд, поднялись по лестнице на второй этаж и вышли на галерею, которая с трех сторон окаймляла двор. Пошли по галерее, миновали по пути двери нескольких квартир, в том числе и той, где жил Юзек. Дошли до самого конца и зашли в общую для всех жильцов этого этажа уборную. На внутренней стороне двери кто-то написал мелом: «Хенек жид».

— Тю-тю, вот так история, — сказал Критик.

А Юзеф приоткрыл дверь уборной настолько, что оттуда видно было, что происходит не только на галерее, но и в квартире Юзека, возле самой уборной.

По галерее шла пани Мазуркевич, мать Хенека. Она подошла к двери квартиры, где жил Юзек, энергично постучала и, не дожидаясь «войдите», вошла, не закрыв за собой дверь. При виде неожиданной гостьи мать вытолкнула Юзека в комнату, а отец, поклонившись пани Мазуркевич, поцеловал ей руку. Матери пани Мазуркевич руки не подала. И не села на стул, который предупредительно пододвинул ей отец Юзека.

Без лишних разговоров пани Мазуркевич заявила: она пришла, чтобы выразить свое глубокое возмущение невоспитанностью, нет, скажем прямо — безобразным поступком Юзека.

— Наше семейство, — горячо начала пани Мазуркевич, — славится своей терпимостью и гуманностью, а сын наш Хенрик воспитывается в духе лучших патриотических традиций, благодаря чему он мог бы оказывать благотворное влияние на вашего сына. В нашем доме бывают также лица иудейского вероисповедания, например, пан адвокат Барух с супругой, а пан инженер Вильгельм Кугельман, кандидат в депутаты сейма, из года в год к Рождеству и Пасхе присылает моему супругу, пану Мазуркевичу, поздравления с праздником. Однако ваш сын намалевал… прошу прощения, но я вынуждена произнести это слово… в клозете омерзительную надпись, порочащую доброе имя нашей семьи. Убедитесь сами.

Пани Мазуркевич жестом пригласила отца следовать за ней, вышла на галерею и так решительно толкнула дверь в уборную, что Юзеф и Критик едва успели отскочить и уберечь свои носы от грозившей им опасности. Отец Юзека направился за пани Мазуркевич.

— …Будьте любезны прочесть и надлежащим образом оценить произведение вашего сына.