Время, задержанное до выяснения - Шехтер Шимон. Страница 5

— А, это ты, папка. Здравствуй.

— Это я, паршивец. Ну и как, был закон Божий?

— Нет, не было. Я же говорил, что учитель болен.

И Юзек, заговорщически подмигнув Гольдбергу, сказал:

— …Мой папка пришел, хочет повидаться с законоучителем. Я ему говорил, что учитель болеет, и закона Божьего нет, но он мне не верит. Скажи, что я не вру.

Гольдберг вежливо поклонился старшему Гиршфельду и утвердительно кивнул головой, что должно было означать: да, Юзек правду говорит. И они все вместе, втроем, стали проталкиваться к выходу. Возле самой раздевалки, когда Юзек был уже уверен, что отец назад не возвратится, он свернул с Гольдбергом под лестницу и, крикнув отцу, что у них сегодня еще дополнительный урок гимнастики, исчез.

— Я тебя повсюду ищу, — сказал Критик и подошел к Юзеку. — Пойдем, я тебе мороженым угощу и расскажу кое-что.

— Мне сейчас не до мороженого. Я… — Юзек попытался удрать, но Критик крепко держал его за руку.

— Погоди, мне с тобой поговорить надо. Скажи, ты очень любишь Юзефа?

Юзек молчал.

— Молчишь, значит, любишь. Я так и думал. Но если ты его действительно любишь, то тебе следует понять, что ваши слишком частые встречи не способствуют творческой деятельности твоего друга. Тебе, вероятно, уже известно, что его удостоили большой чести, он стал секретарем и… как бы тебе это объяснить? Видишь ли, не только у детей бывает будущее, у взрослых тоже, а поскольку судьба не каждого одаряет щедрой рукой, то ты, как друг Юзефа, не должен лишать его открывшихся перед ним возможностей. Надеюсь, ты меня понимаешь?

Юзек молчал.

— Молчишь, значит, понимаешь и согласен со мной. Очень рад. Тебе пора подумать и о себе. Самое время. Ты в четвертом классе, учебный год подходит к концу, и через несколько месяцев ты будешь сдавать экзамены в гимназию. От этого зависит твое будущее. Тебе придется поднажать и как следует взяться, например, за арифметику, с которой ты не в ладах. Сочинение повести надо пока отложить, встречи с Юзефом — тоже, ага… вспомнил… я оставил вашу рукопись на столе в кухне, как бы она не затерялась…

— Не беспокойтесь, — тихо пробормотал Юзек.

— Что ты сказал? Я не расслышал.

— Ничего, — буркнул Юзек.

— И желательно, чтобы время от времени ты давал мне почитать то, что написал. Как тебе известно, я критик, а это значит, что мой долг — помогать писателям в творческом процессе.

Время, задержанное до выяснения - i_006.jpg

мой долг — помогать писателям в творческом процессе.

— Захотите — сами можете взять, — сказал Юзек.

— Благодарю за разрешение, но я не знаю, куда ты ее положил.

— К Черту в конуру! — и, воспользовавшись тем, что Критик остолбенел от удивления, Юзек вырвал руку и убежал.

— Неплохо ты устроился, — сказал поэт Бородач, войдя в служебный кабинет Юзефа. — Приемная, понимаешь, и даже вполне приличная секретарша: «Будьте любезны подождать, пан секретарь говорит по телефону. Сейчас он вас примет». Меблировочка стильная, три телефона, сейф как в банке и святой образ как в костеле… Фу-ты, ну-ты… Но я не об этом, товарищ начальство. Я сюда притащился, старик, чтоб поздравить тебя с последней статьей. Читал — глазам своим не верил, даже сплюнул пару раз и надивиться не мог: жил-был когда-то Поточек, неплохой вроде бы малый, и вдруг — нет его. Просто нет — и все тут. А вместо Поточека свинья. Просто свинья — и все. Нет, старик, ты можешь сколько угодно высказываться от имени всего Союза, можешь считать правильным закрытие нашего журнала и можешь так громко, как тебе заблагорассудится, облаивать… минуточку, как ты написал?… ага, хулиганов, но от моего имени… нет, от моего имени ты высказываться не будешь. Забирай свои игрушки — я с тобой больше не вожусь.

Бородач вынул из кармана еще новенький партбилет, положил его на стол, и прежде чем Юзеф успел хоть слово сказать, вышел, хлопнув дверью.

— Черт с ним, — сказал пришедший вскоре Критик. — Я никогда ему особенно не доверял.

Юзеф в задумчивости стоял у окна. Он взглянул на Критика и не удержался от восклицания:

— Что с вами случилось, коллега?

Щеки, лоб, нос, подбородок и руки Критика были залеплены розовыми пластырями.

— Пустяки, — сказал он, — тупое лезвие попалось.

Юзеф усмехнулся, но так, чтобы Критик этого не заметил. Хитрец все-таки мой Юзек: знал, кому доверить рукопись, подумал он.

И Юзек действительно знал. Не какой-то там кукушке-доносчице, которая, спрашивают ее или не спрашивают, любому все прокукует, а Черту.

Чертом звали огромного пса, который жил в деревянной конуре почти напротив Юзекова дома. Днем он сидел на цепи, а ночью прогуливался по маленькому садику и сторожил особняк, где теперь находился районный суд, а раньше жил профессор, которого посадили, потому что профессор был реакционный. Черт дружил с Юзеком. В рукопись, которую Юзек дал ему на хранение, он даже не заглянул, потому что не был любопытен, как кукушка, и вообще любопытных не терпел. К тому же Черта нельзя было подкупить. К колбасе, которой хотел его угостить Критик, он не притронулся, и даже изрядно потрепал незваного гостя. Юзек, спрятавшись, подсматривал за ними и покатывался со смеху.

Юзеф притворился, будто поверил в злополучное лезвие, и они вместе с Критиком сели за стол, чтобы отредактировать то, что Критик написал о литературе для детей и юношества.

— Наконец-то я тебя нашел, — Юзек пулей влетел в комнату.

— Я очень занят, Юзек, подожди минуточку.

Но Критик встал, поправил пластырь на подбородке и сказал:

— Закончим позже, коллега, — и вышел.

— Не нравится мне здесь.

— Ну тогда пошли есть пирожные, — предложил Юзеф.

— В кондитерской тоже писать нельзя, лучше всего в парке, — сказал Юзек.

Но в парке не нашлось свободной скамейки, а потому они гуляли, разговаривали и ничего не написали.

О чем же они разговаривали? Лучше всего спросить об этом Критика, который, как всегда, таскался за ними. Только Критик не очень-то горит желанием рассказать то, что он услышал, разве что Секретарю из Дома Партии, но Секретарь его сегодня не принял. У Секретаря было занятие поважнее — он читал докладную Юзефа о поэте Бородаче.

А ночью Юзефу снилось… Снился кошмарный сон. Юзеф шел по шпалам, между рельсами, и вдруг увидел поезд, который мчался прямо на него. Он хотел сойти с железнодорожного пути, но не мог оторвать ног от земли, точно они у него были налиты свинцом. Тогда Юзек и Критик с разных сторон начали тащить Юзефа — один за правую, другой за левую руку, однако не могли сдвинуть его с места. А паровоз был уже близко-близко, и лицо Юзефа даже обдало горячим паром.

Он проснулся весь в поту от страха. А когда пришел в себя, вскочил с постели, зажег лампу и записал свой сон, потому что до утра сон наверняка бы забылся. После этого он закурил, посидел минутку и снова лег. Спал он очень долго и крепко, довольный собой. Но проснувшись и прочитав написанное ночью, он разволновался, изорвал исписанные листки в клочья и подумал: «Плохи мои дела, совсем плохи. Загубил я свой талант и пишу, как графоман. Того и гляди начну толковать сны и гадать на картах, а писать совсем разучусь». Он пошел в кафе-молочную и по дороге продолжал думать: «Я остался холостяком, чтобы быть писателем, а тем временем…»

— Здравствуйте, товарищ секретарь, — сказал Юзефу кто-то, кого он вовсе не знал.

Так вот в чем дело, — размышлял Юзеф. — Дело в том, что я секретарь, и потому мне снится разный вздор, а потом я пишу вздор и воображаю себя художником. — И он сильно погрустнел, так сильно, что не допил кофе и не доел своего любимого яйца всмятку.

Глава четвертая

НОВЫЙ ПРЕДСЕДАТЕЛЬ

— Мне уже надоело об этом писать, — сказал Юзек.

— Тебе надоело писать нашу повесть? — удивился Юзеф.

— Нет, только хватит с меня твоих секретарей, их болтовни и твоего Критика. Ты так с ними носишься, что совсем позабыл о нашем дворе.