Проклятие - "BNL". Страница 1

Часть первая

Самое дорогое

…Для тебя могу стать сильнее бога.

(с) Канцлер Ги

Августовская ночь не принесла с собой благодати долгожданной прохлады. Ветры спали, как и люди, и горячая пыльная духота обнимала дома, словно глухое ватное одеяло.

Ле не смог бы сказать, долго ли он простоял вот так вот на пороге, абсолютно неподвижно, почти не моргая, стараясь даже не тревожить воздух своим дыханием. Ему казалось, что вокруг него древней рекой, медленной и тихой, текут века, но тиканье часов за спиной, в другой комнате, не уставало безжалостно напоминать, что века на самом деле были минутами, душными, невыносимыми, не желающими кончаться.

Вот он. Фемто. Смотреть – и никогда не насмотреться.

Прямо перед ним, на кровати, и наконец-то спит, а не глядит в потолок пустыми темными глазами, мыслями пребывая в таких местах, которых лучше никогда не знать и не видеть. Одна рука вскинута высоко над головой, словно в защитном жесте, другая крепко сжала край одеяла, на котором покоится квадратное пятно голубоватого света от уличного фонаря прямо за окном, пересеченное перекрестьем тени от рамы. Красивое темное лицо, отмеченное печатью гнетущей, совершенно нечеловеческой усталости, повернулось в профиль, а черные, как перышки скворца, волнистые волосы разметались по подушке…

Небо, вот бы знать, что снится ему сейчас! Вот бы увидеть, что заставляет его веки едва заметно судорожно вздрагивать, а губы – кривиться в беззвучной гримасе боли, приоткрываться для немого крика.

Вот бы подойти, присесть на край кровати, коснуться кожи цвета теплого орехового дерева, положить ладонь на горячий лоб, как больному. Тихонько тронуть за плечо, разбудить, прекратить эту пытку кошмарными видениями, созданными его же собственной душой, обезумевшей от страха, знающей, что эти сны – всего лишь начало, а то, что они предрекают, будет гораздо больнее.

Вот бы разделить его страх пополам, разделить его страх не поровну – Ле рад был бы забрать его весь, чтобы у Фемто осталось лишь тупое, звериное отчаяние, если для мудрого смирения у него не хватит сил, лишь бы спасти его от всепроникающего, разъедающего разум страха. Ле был бы счастлив забрать себе его смерть, заманить ее в сторону, выкупить его за себя, если бы только он смог быть столь же ценен. Но он не мог. Существуют болезни, от которых нет лекарств.

Существуют беды, которые он не в силах отвести.

Младший брат, вот кто. И уже не «почти», а «совсем». Даром что кожа темнее и чужая, незнакомая кровь течет по венам, даром что знают друг друга всего ничего – и года, наверное, не будет. Некоторые вещи не зависят от крови и времени.

Было бы невообразимой жестокостью будить его теперь. Что бы он ни видел во сне, пробуждение будет худшим, что может случиться. Потому что тогда они оба точно будут знать, что все всерьез.

Фемто вздохнул во сне и повернулся на бок. Отблеск фонаря скользнул по его щеке, высвечивая неумолимо четкий черный узор – неровный круг с ромбом внутри и растущие из него изломанные, пересекающиеся-переплетающиеся линии, похожие на глубокие трещины или хищные щупальца. Они тянулись вверх, ко лбу, убегая в волосы, обрамляли глаз и губы, на подбородке загибались вниз и ползли дальше по шее, обвивая ее кольцами, словно ожерелье, ныряли в ворот рубашки.

Приглядевшись, Ле заметил, что пальцы руки, свесившейся с кровати, до самых ногтей тоже изрисованы черным.

Демон, так быстро!

Он знал, что нерукотворная роспись уже покрывает всю спину Фемто, будто сложная диковинная татуировка. Дальше на очереди была вторая рука, после – ноги, а потом... Все знают, что потом.

Неверный ночной свет и игра теней шутили со зрением – казалось, что темные линии на спящем лице не желают оставаться неподвижными, что они растут, тянутся все дальше и дальше…

Впрочем, виной тому были не тени.

Линии и правда двигались.

К утру его лицо целиком будет покрыто причудливой вязью острых углов и дерганных, неровных тонких полос, напоминающей воплощенный бред сумасшедшего. Она будет, ветвясь, ползти все ниже и ниже до тех пор, пока еще останется чистая незанятая кожа. Страшное клеймо проклятия не вывести ничем.

Пока оно еще занято плотью. Но стоит смертельному узору оплести хрупкое детское тело целиком – и придет черед души.

Ле понял, что та, кому двери не нужны, стоит рядом с ним, даже не по колебанию воздуха – скорее, по едва заметному колебанию пространства.

- Не горюй ты так, - дружелюбно сказала Богиня в полный голос, не боясь разбудить спящего, который все равно был не в состоянии ее услышать. – Легко досталось – легко потерялось.

- Ты просто не знаешь, что значит доставаться легко, - возразил Ле, не глядя на нее. – Тебе ничего не доставалось сложно.

- Не тебе судить, - хмыкнула Богиня. – Я, знаешь ли, подольше твоего живу на свете. А этот мальчишка – он обошелся тебе всего в одну пустяковую рану.

Ле задумчиво потер шрам на переносице.

- Да будет тебе известно, что оставаться целым как раз сложнее всего, - заметил он.

Тот парень в Суэльде, у которого шарф нарочно закрывал пол-лица, был из тех убийц, кто стремится не максимально эффективно обезвредить, а изуродовать тело, отрубить конечности, попортить лицо. Это его и сгубило. Попытался было красивым рубящим горизонтальным замахом срезать противнику полчерепа – а в итоге сам получил фатальное количество холодной стали прямо в солнечное сплетение. Каким-то чудом Ле успел тогда выгнуться, отшатнуться назад и отделаться невероятно счастливо – всего лишь царапиной на носу. Везение, о котором можно только мечтать.

- Догадываешься, кто сохранил тебя в тот раз? – как будто между прочим проронила Богиня, которой всегда было известно, о чем он думает.

Ле не ответил.

Суэльда, светоносная столица! Город, прекраснейший навек, где он родился и почти успел вырасти. Было почти физически больно думать – да что там, точно знать, что именно сейчас, в этот самый момент, ядовитые корни новой, разрушительной власти все глубже вгрызаются в кладку древних фундаментов, всякого повидавших на своем веку, обращают в крошку мрамор статуй и, точно могучие сорняки, высасывают соки из последних надежд на возможность вернуть все, как было. Как раз сейчас чем-то бесплотным растворяется в воздухе память о прошлом, красивые традиции за ненужностью тонут в разрухе, всегда наступающей после переворотов, и с каждым днем, с каждой минутой остается все меньше и меньше шансов выкорчевать невидимые корни, пронизывающие и землю и воздух.

Он помнил пылающие дома, которые никто не пытался потушить, и бегущих людей – иные бежали куда-то, другие откуда-то, были и такие, что носились кругами просто за компанию. Так всегда бывает – кажутся сами себе разумными, но стоит только дать повод – и что-то обязательно сломают и подожгут.

И эти отвратительно лицемерные, пустые слова – «власть народа». Мол-де, этот самый народ должен взять все в свои руки и свергнуть тиранию Филиппа де Фея, графа, только и знающего, как угнетать рабочие классы!

Хорошо, что отец не дожил, а то страшно подумать, как он отреагировал бы на подобный призыв.

Как будто эти рабочие классы в состоянии сами собой управлять. И почему люди никак не могут сообразить, что все профессии одинаково важны, даже если кое-кому по долгу службы не приходится пахать и таскать кирпичи?

Поговаривали, что в стране есть король. Где-то там, в одном из городов за лесом, ближе к далеким Драконьим горам. Но для них королем всегда был их граф, мудрый и дальновидный, с которым Суэльда, город-государство в себе самой, процветала и славилась.

Теперь же новые слова, гулкие, бьющие хлыстом, слышались со всех сторон. Долой пережитки прошлого! Не позволим этим снобам, стоящим у власти, вертеть нами, как слепыми котятами! А граф сжигает цветочки, ест детей и спит на матрасе из краденых у народа денег.

Ложь, грубая, бессовестная ложь! Ложь передавалась из уст в уста, дождевой водой протекала в малейшую щель, проникала в каждый дом, и не было от нее спасения. Ложь шептали по углам, а потом, осмелев, орали с бочек и балконов, позволив покорной толпе внимать, и впервые не просто внимать, но задумываться и верить. Ложь трубным гласом пронеслась над городом, отзываясь в каждом черепе гулким эхом, ложь собрала армию под свои уродливые грязно-серые знамена и повела ее по улицам.