Остаться в живых… - Валетов Ян. Страница 23

– Ты бухой был?

– В грязь. Догоняться ехал.

– Поперло.

– Ну, как тебе сказать…

– А как не говори – повезло!

– Повезло не потому, что жив остался, Ленка, а потому, что шанс дали другую жизнь прожить. Иначе бы я через полгода подох. Или замерз бы под забором, или опять разбился бы, или утонул бы…

– Значит, братец, у каждого свой костыль… – констатировала Изотова. – Ты – сам у себя работаешь, а я – слабая женщина – заимствую, где получается. Осторожнее!

Скала выплыла из темноты и нависла над ними. В дрожащем свете крупных, как орехи звезд, берег был не виден, но верхняя кромка обрыва все же просматривалась: звездная россыпь исчезала, провалившись в тень.

Они прошли до самой кромки прибоя, почти касаясь скалы бортом. Изотова подсвечивала фонариком, от его света по замшелым, погруженным в зеленовато-синюю воду, валунам бегали мелкие, как прусаки, крабы. Несколько раз возле лодки хлюпнуло – в бухте резвилась стая кефали.

Берег здесь тоже осыпался, но не так сильно, как в соседней бухте, где у костра, скалясь на огонь, сидел окостеневший от злобы Ельцов. От оползня подпорную стенку защищало вкрапление грязно-белого, похожего на мрамор, камня, в котором от луча фонаря, вспыхивали веселые искорки. И расщелина, уводящая по тропе наверх обнаружилась, только даже ночью было видно, что выше пяти метров по ней не подняться, ее забило камнепадом, и чудовищная сила вогнала скальные обломки в природный лаз.

– Пока все совпадает, – сказала Изотова.

– Там тоже все совпадало, – резонно заметил Губатый. – Подай-ка мне кусок ветоши, он под банкой, в рундучке. Сооружу-ка я факел, Елена Прекрасная, чтобы мы с тобой кое-что поискали. Что там было у твоей старушки про белый валун?

– Что он располагался под скальной стенкой…

– Слева или справа?

– Слева.

– Вот видишь! Матрос этот и карту рисовал, как моряк и ориентиры давал по-другому!

– Большой валун, два человеческих роста в высоту, похожий на черепаху…

– Пусть почти за век он хорошенько врос в землю, но не на три же с лишним метра!

– Маловероятно, – согласилась Ленка, – протягивая Губатому кусок ветоши, промасленной и грязной.

Намотанная на палку, она вспыхнула ярким, дымным пламенем, по берегу паяцами запрыгали изломанные тени. Пименов примерился и воткнул импровизированный светильник в расщелину между камнями, передал свой фонарь Изотовой и, поплевав на руки, откатил в сторону достаточно крупный камень. Захрустела галька. Где-то на вершине обрыва захлопали крылья, пронзительно, как испуганный человек, вскрикнула птица и монотонный голос завел: «Сплю! Сплю! Сплю!». С шуршанием скатились по обрыву мелкие камушки.

– Будет забавно если белого валуна тут нет! – сказал Губатый, с натугой переворачивая еще один камень. – Хотя в этой истории столько белых пятен, что я, ей-богу, не удивлюсь, узнав что она выдумана от начала до конца.

– Я что-то не пойму, ты это серьезно? – спросила Ленка. – Если ты в это не веришь, так – какого? Зачем ты в это все ввязался? Сидел бы в порту, катал отдыхающих… Пима, в такие дела нельзя лезть без веры. Знаешь, вот если в Бога веришь, то он тебе помогает. Есть он в действительности или нет его, а помогает. Начни сомневаться – и все! Конец твоей вере и помощи ниоткуда не жди… Про лотерейный билетик я уже слышала, но и его не покупают, если не надеются на выигрыш!

Пименов смолчал.

Как объяснить кому-нибудь, даже самому себе, что он пустился в погоню за воспоминаниями? Не за молодостью – он не считал себя стариком, как можно в тридцать лет-то и думать о таком? – а именно за воспоминаниями. Глупость! Самая глупая глупость! Мужчину можно понять, когда он идет на безумства из-за женщины, но чинить безрассудства из-за юношеских воспоминаний – это уже чересчур!

– Знаешь, в чем странности, Леша? Первая и самая большая – в том, что ты, вообще, тут. Вторая, что ты только что едва не настучал в репу моему супругу, практически безо всякой причины.

Она засмеялась тихонько.

– А ведь он ничего такого не сказал… Кроме правды, естественно. Что я сука – так ты и сам это видишь, не секрет. Ты об этом давно знаешь, да, Пима? То, что я тебя перепихнуться тащу – тоже правда. Ты ведь понял уже – бедный Кузя все слышал. Его, конечно, укачало, но он не оглох! Но ему не впервой, не бойся. Он у нас привычный. А чего – красивая жена – та же валюта. Свободно конвертируемая.

– Он тебя под кого-то подкладывал?

– Меня? Да ни Боже мой! Подложишь меня, как же… Я тебе не рабыня Изаура! Рассмешил! Нет, Пима, все было тоньше. Мне ведь что? Мне надо задачу нарисовать, грамотно цель изобразить, мотивировать, как сейчас говорят… А дальше – успевай отворачиваться! Знаешь, по-настоящему умный муж должен уметь вовремя зажмуриться!

– Везло тебе наверно с мужиками…

– Ага. А тебе с бабами, Пима! Ты в них разбираешься, как свинья в апельсинах! Это каким же ослом надо быть, чтобы пуститься в авантюру из-за меня…

Пименов, оттаскивающий в сторону очередной камень, чуть не хрюкнул от неожиданности, как тот самый украинский символ, не разбирающийся в апельсинах.

– Слушай, Изотова, а почему ты решила, что из-за тебя?

Она направила луч фонаря ему в лицо, и Губатый невольно прикрыл глаза ладонью.

– Подумалось мне так. И раз уж ты за меня в драку лез с моим супружником, окажу тебе любезность. Ты, Леха, к Олегу особо спиной не поворачивайся. Он с виду ботаник ботаником, но внешность, как известно, обманчива. Вот я с виду – страшная блядь, а приглядишься – блядь, конечно, но совсем не страшная.

– Что-то ты меня пугаешь, но не убедительно…

– Так я тебя не пугаю, Пима. Предупреждаю. Другому бы ничего не сказала, а тебе скажу – дашь ему возможность вцепиться в холку, обязательно вцепится. Намертво. Он у меня, как французская бульдожка – морда плоский, прикус жесткий…

Часть завала, лишенная опоры, начала соскальзывать вниз, и Пименов ловко соскочил со съезжающего на пляжик склона. Изотова тоже отпрыгнула и едва не упала, оступившись на камнях.

Факел чадил и плевался искрами. Свет фонарей образовал неровную «восьмерку».

– Ну, вот, – сказала она, – и определились…

Из мелкой осыпи с многочисленными кусками сланца и рыжеватой влажной глины, торчала перекладина креста и кусок его верхней части – черные от времени и смолы куски шпангоута.

– Значит, – продолжил Губатый с той же интонацией, – корма лежит там!

Он махнул рукой в дрожащую над морем темноту.

– Если тот самый пришлый матрос не ошибся. Сразу за краем скалы лежит, там, где свал. Так что – помолись, Ленка. Помолись, чтобы матрос не ошибся. Помолись, за то, чтобы обломки не лежали на ста пятидесяти глубины. Помолись за то, чтобы мы нашли сейф и смогли его доставить наверх или открыть под водой. Помолись, чтобы он, вообще, существовал, этот сейф…

Изотова молчала, вглядываясь в плотный, почти материальный мрак над бухтой. Потом она включила фонарь и повернулась к Пименову. Улыбка у нее напоминала оскал, лицо словно замерзло в гримасе.

– Так много неизвестных? – спросила она. – Херня. Мы все-таки нашли его, Пима…

– Пока что мы ничего не нашли, – возразил Пименов, утирая футболкой лоб, взмокший от кантования тяжестей. – Так что не спеши радоваться.

– А белый валун?

Губатый молча поднял с земли выцветший до белизны сук и, подпрыгнув, ткнул в камень образовавший нависающий уступ. Снова посыпался грунт, застучали падающие камни и эхо от этих щелчков забилось между скалами и морем. Под сползшим вниз языком обнаружился грязно-белый кусок скалы.

– Теперь, – сказала Изотова с убежденностью пламенной революционерки из фильмов пятидесятых годов, – я не имею права проиграть. Как приятно иногда погнаться за шансом, за бредом, за галлюцинацией, и вдруг понять, что все это правда.

– Из темноты, из ничего, из сумасбродства моего… – процитировал Губатый, не надеясь, что Изотова вспомнит цитату.

И она не вспомнила. Но шагнула к нему, сверкая шальными глазами на белом от волнения лице, заломила руки, снимая через голову футболку…