Лик Зверя (СИ) - Блюм Василий Борисович. Страница 48

Подойдя ближе, Валентина стерла с лица блаженную улыбку, застегнув последнюю пуговицу, поинтересовалась:

— Что-то хотела?

Ольга выразительно взглянула на телефон, продолжающий нудно гудеть. Товаровед ахнула, поспешно поправила трубку, повернулась. Ольга поморщилась, настолько неестественным показался вздох удивления, молча протянула накладную. Валентина взяла, мельком взглянула, затем вновь подняла глаза, взглянула вопросительно.

— Все верно? — поинтересовалась Ольга холодно.

Товаровед вновь взглянула в листок, сказала с запинкой:

— Что-то не так?

— Товар, его должно быть больше, — произнесла Ольга сухо.

— Ты ошибаешься. Приняла столько, сколько привезли.

Голос Валентины чуть дрогнул, едва заметно, почти на пределе слуха, но Ольга уловила изменение интонации, улыбнулась уголками губ. Одновременно с этим раздался шорох в глубине склада. Товаровед не повернула головы. Ольга улыбнулась шире, несмотря на растущую злость, сказала обманчиво мягко:

— Кстати, пользуясь случаем, правила пользованием склада не напомнишь?

— Зачем тебе? — нахмурившись, поинтересовалась Валентина.

— Любопытно. Что полагается за нарушение правил, и какая может быть связь между недостачей товара и свободным перемещением чужих людей по территории склада.

Товаровед стояла, кусая губы, на ее лице отражалась борьба эмоций. Наконец, она растянула губы в улыбке, сказала подобострастно:

— Послушай, ну что ты придираешься. Сколько там, одной единицы не хватает, двух? Это ж копейки. Спишем в брак, и дел-то.

Ольга некоторое время смотрела, ощущая в душе смесь жалости и презрения, сказала холодно:

— Готовься к смене работы. И будет лучше, если напишешь по собственному.

— Да что ты о себе возомнила! Шоферам отгулы не даешь, за копейки готова уволить. Тебе больше всех надо что ли? Сиди себе в кабинете, кнопочки нажимай. Тут горбатишься, сутками сидишь на сквозняке, а в итоге — ни здоровья, ни зарплаты. Еще и ходят, копейками попрекают!

Глядя на исказившееся обидой лицо Валентины, ее дрожащие губы и сжимающиеся кулаки, Ольга ощутила, как испаряется жалость, а презрение сменяется раздражением, что, в свою очередь, быстро превращается в нечто темное и безжалостное. Замедленно, проговаривая каждую букву, она жестко произнесла:

— Что же ты мучаешься, себя изводишь? Иди, никто не держит, скорее, даже наоборот.

— А ребенка я, по-твоему, на что кормить буду? — прошипела товаровед. — Или, думаешь, в наше время матери-одиночке легко устроиться? Да и одеваться хочется хорошо, тряпки покупать, парфюм. Сама, гляжу, не в обносках ходишь. Не иначе, от большого расположения руководства. Не зря ведь по вечерам задерживаешься. Что, нечем крыть?

Нечто темное внутри дрогнуло, рывком увеличилась, вытеснив собой остатки внушенных с детства запретов, ярость накрыла с головой. Рядом, скаля зубы, беснуется агрессивное животное: омерзительное, раздражающее, опасное. Рука взметнулась, ударила наотмашь. От хлесткой пощечины Валентину шатнуло. Ее глаза расширились, а лицо приняло обиженное выражение. Ладонь ударила вновь, на этот раз с другой стороны.

Товаровед вскрикнула, на щеках проступили багровые пятна. Выставив перед собой руки, она с воплем бросилась на обидчицу, норовя вцепиться в волосы. Ольга отступила в сторону, легко уйдя от нападения, вновь ударила. От жгучей боли товаровед завыла, повернулась. Дикий взгляд, лицо перекошено ненавистью и болью, рот распялен в крике. Она расставила руки, собираясь сгрести противницу в охапку, но Ольга успела раньше.

Милая, привлекательная девушка, с кем они, бывало, перебрасывались веселыми шутками, исчезла, уступив место отвратительной фурии. Где-то на задворках сознания остатки разума бессильно призывают остановиться, сдержать рвущийся изнутри гнев, не выплескивая на беспомощную женщину, виноватую лишь в том, что позволила себе нечестным путем ненамного увеличить скромный доход. Ведь можно решить по-другому, договориться, вынести предупреждение, лишить премии, наконец. Но все попытки тщетны. Пробудившийся зверь глух к доводам рассудка. Поднявшийся в душе вихрь ярости не укротить, лишь выплеснуть в убийственном танце, повергнуть, подчинить посмевшее противиться превосходящей воле существо.

Шаг навстречу. Лицо соперницы рывком приближается. Рука выстреливает без замаха, лишь в последнее мгновение, сжатые в кулак, пальцы распускаются, чтобы звонко впечататься в кожу лица открытой ладонью. Не разрушительный для внутренних тканей, но болезненный и унизительный удар, каким старшие награждают младших, провинившихся, но еще не достойных настоящего проявления силы.

Руки мелькают, раз за разом нанося хлесткие удары, хлопки пощечин сливаются в сплошной шум, а лицо противницы меняет цвет, наливаясь бардовым. Ее руки дергаются вверх, стремясь прикрыть голову, защититься от унизительной экзекуции. Два сильных шлепка, и они стремительно отдергиваются, повисают бессильными плетьми, пока голова продолжает мотаться из стороны в сторону.

Ярость уходит, а вместе с ней успокаивается зверь, удовлетворенный произошедшим. Ощущая, как горят ладони, Ольга поднесла руки к лицу, кожа покраснела, в двух местах пламенеют оставленные заколками ссадины, несколько мгновений всматривалась, затем опустила руки, перевела взгляд на соперницу.

Валентина стоит рядом, поникшая и несчастная. Лицо неотвратимо распухает, по щекам слезы проложили блестящие дорожки. Полуопущенные, веки дрогнули, замедленно поднялись, из глаз плеснуло такой горькой обидой и непониманием, что Ольга отшатнулась, не в силах выдержать исполненного немого укора взгляда.

— За что? — еле слышно выдохнула Виктория, с трудом шевеля распухшими губами.

Ощущая глубоко внутри слабое шевеление засыпающего зверя, Ольга подняла выпавшую во время схватки, и теперь лежащую сиротливым лоскутком на грязном полу накладную, указав взглядом на бумагу, сказала холодно:

— С этим вопрос закрыли. Но, на будущее, хорошенько подумай, прежде чем решишь поправить семейный бюджет подобным образом. Так легко уже не отделаешься.

Провожаемая испуганным взглядом товароведа, Ольга вышла из здания склада. Вернувшись, она застала Николая в самый разгар обеда. Вооружившись ложкой, он аккуратно, стараясь не расплескать, черпал из коробки с завтраком быстрого приготовления какие-то мутные ломтики. Услышав, как отворяется дверь, он воздел коробку над собой, воскликнул с подъемом:

— Лапшичка — объедение! Если поторопишься, так и быть, угощу.

Ольга прошла мимо, бросила не глядя:

— Обед закончен.

Николай возмутился:

— Как закончен, всего десять минут прошло?

— Будем спорить?

Желая возразить, Николай повернул голову, но, наткнувшись на предупреждающий взгляд Ольги, передумал, быстрее заработал ложкой, отчего, хлебнув лишнего, подавился. Наконец, прокашлявшись, он пробурчал:

— Я понимаю, зарплата от сделанного зависит, но и работать не жравши тоже как-то…

Он замолчал, уставился в монитор, послышался быстрый перестук клавиш. Недоеденный обед, забытый, остался стоять по правую руку, пока, случайным движением, Николай едва не расплескал остатки, после чего с недовольным ворчанием отнес коробку в мусорный бачок. Увлеченная работой, спустя минуту Ольга уже забыла о Николае, а немногим позже и о случившемся на складе конфликте. О произошедшем напоминало лишь смутное чувство вины, но и оно вскоре исчезло, вытесненное мыслями о работе.

Когда за окном стемнело, и в глазах от постоянной смены цифр в мониторе начали прыгать чертики, Ольга замедленно встала, прошлась по кабинету, разминая затекшие мышцы спины. Взгляд метнулся к висящим на стене часам. Без четверти семь. Рабочий день закончился сорок пять минут назад. Чуть позже, стараясь не шуметь, ушел Николай, выскользнув из кабинета настолько тихо, что, погруженная в работу, Ольга заметила его отсутствие лишь задав вопрос и не получив ответа.

Она вернулась к столу, взглянула в монитор. Осталось несколько незаконченных дел, но работать расхотелось. Воздух в помещении к концу дня ощутимо сгустился, так что нужно либо открывать окно, и сидеть в холоде, ожидая, пока хоть немного посвежеет, либо сворачивать дела. Поразмыслив, Ольга остановилась на втором.