Убить в себе жалость - Нестеров Михаил Петрович. Страница 84

Андрей хотел верить в то, что думает, и отказывался одновременно. Он не узнавал себя, не узнавал Белоногова, который сегодня верит в любое слово, произнесенное его гостем, верит сразу, не требуя доказательств. Всегда ли он был таким, ответить сложно, потому что Андрей не так часто контактировал с ним. И скажи хозяину, пусть даже полушутливо: сейчас, мол, выйду и сразу активизируюсь — и на этот раз примет все за чистую монету, наверное оттого, что слишком сосредоточен… Слишком сосредоточен…

Только сейчас до Андрея стало доходить, что Сергей почти не слушает его, а соглашается только потому…

Вчера он сумел упредить Мигунова на сотую долю секунды, нажимая на спусковой крючок пистолета. Яцек был профессионалом, предвидел действия клиента и действовал по наитию. И сейчас среагировал моментально, но под рукой не было оружия; не помог и отброшенный на Сергея журнальный столик и стремительный бросок на противника.

Надо отдать должное Белоногову, стрелял он классно, ствол пистолета смотрел точно в грудь Андрею, но мешал пока словно зависший в воздухе столик, и, как только появился момент для выстрела, Сергей нажал на спуск.

Он стрелял из бесшумного пистолета "Макаров", это был не просто пистолет с глушителем, а именно бесшумный вариант. Звук выстрела походил на отрывистый громкий кашель. Сергей готов был повторно нажать на спусковой крючок, но медлил, наблюдая за Андреем.

Пуля попала Яцкевичу в левую верхнюю часть груди, сейчас он, завалившись на правый бок, лежал в двух шагах от хозяина квартиры и, подергивая телом, отрывисто втягивал в себя воздух. Широко открытыми глазами он смотрел на Сергея, пытаясь поднять к груди руку.

Белоногов присел рядом и внимательно вгляделся в раненого.

— Вот и все, Андрей, — тихо произнес он, — дольше пяти минут ты не продержишься.

Белоногов не посчитал нужным объяснять, почему в отряде подумали, будто он проникся к Ширяевой, — ничего подобного, просто его слова не так интерпретировал Шустов, а сам Сергей не стал переубеждать его. До какой-то степени ему было на руку, что в отряде его посчитали мягкотелым, на заданиях он обычно выполнял роль прикрытия, рисковали в основном остальные. Вот Андрей, к примеру, который умирал у него на глазах.

Сергей боялся Рожнова, потому что судья могла докопаться до истины; и так ясно, что за убийством Светы Михайловой стоит Курлычкин, как знать, может быть, усилиями судьи он разговорится, что было почти невесомо.

Как и Тимофей, Сергей не знал, через кого Рожнов поддерживает связь. В какой-то момент Белоногов заподозрил настороженность Яцкевича и Олега и постарался отвести от себя подозрение, постоянно напоминая о Валентине, принимая ее горе близко к сердцу и показывая всем, как он сочувствует, не остается в стороне и так далее. Даже посоветовался с Рожновым. Тот ничего не сказал. Потом все же прибавил: "Нравится играть в спектакле — играй. Но не переусердствуй".

Сергей не знал, задумывался ли хоть раз полковник о том, что, к примеру, отношение Яцкевича к Сергею довольно резко изменилось. И к Костерину тоже. Может быть, тот заподозрил что-то и выяснил то, что ускользало от внимания Сергея. Он совершил преступление, оттого его нервы были напряжены до предела, он ждал, что вскоре все раскроется, стал обеспокоенным, появилась навязчивая идея, что кто-то догадывается или подозревает его в совершении преступления.

Это были ничем не обоснованные факты, догадки, но именно они довели его до такого состояния. Единственное средство избавиться от них или на время приглушить — это встать полностью на сторону судьи и открыто возмущаться. Глупо, конечно, но ему становилось спокойней. В конце концов он до того вжился в эту роль, что сам же и поверил в нее.

Мозг его был болен, порой Сергей чувствовал себя слабым; странно было ощущать в здоровом теле больную душу, местами уже прогнившую.

Иногда он заходил в мыслях в тупик, он так старается помочь Ширяевой, отмазывая себя, что может в конце концов накликать на себя беду. Пусть не помощь, а только участие вдруг окажет ту маленькую помощь судье, благодаря которой она сумеет выйти на след убийц.

Рожнов запретил ему встречаться с ним, хватило и одного разговора с начальником, который дал понять, чтобы подчиненный более не докучал ему пустыми разговорами. Нравится играть — играй. Боишься — делай вид, что тебе не страшно, используй слюни, сопли, слезы. Но все это несерьезно.

Сергей склонился над Яцкевичем, замечая, как стекленеют его глаза, но взгляд все еще был осмысленным. Белоногов невольно прикинул, что сумеет задать несколько вопросов, прежде чем Яцкевич умрет. Вообще-то он стрелял на поражение, но раз выдался шанс, почему бы напоследок не поговорить, тем более что тема чрезвычайно серьезная.

Он не стал называть Андрея по имени. Хотя тот и смотрел на него неотрывно, Белоногов, привлекая его внимание, прикоснулся стволом к кровоточащей ране. Яцкевич уже не чувствовал боли, подергивание тела стали более частыми, так же участилось его прерывистое, неполное дыхание.

— Мне жаль, что так получилось, — усмехнувшись, Сергей добавил: — Партнер. Между прочим, Рожнов предупредил меня, чтобы я был осторожен. Значит, клиент назвал тебе только одну фамилию… Ну что ж, со второй ты не ошибся, только вот поздновато до тебя дошло. Кстати, ты никому не говорил о своих подозрениях?

Яцкевич умирал тяжело. В детстве ему приснился сон, который дал полное представление о смерти. Мальчик, не понимая, что видел смерть, чувствовал, как умирает. Лишь спустя годы он понял, что ставший плотным воздух, застрявший в горле, и невозможность дышать и есть сама смерть.

Долгие годы он жил с неприятным чувством, вспоминая тот сон, когда холодели кончики пальцев, сводило судорогой губы, занемевшие легкие отказывались принимать воздух. После подобных сновидений накатывало облегчение, сердце отпускало, на лбу выступал обильный пот.

Белоногову показалось, что глаза умирающего ожили, в них проявилась осмысленность. В груди хозяина зародилось беспокойство, он уже требовательно повторил вопрос:

— Говорил, да? Кому? — и сорвался на крик: — Отвечай!

Яцкевич сделал несколько судорожных глотательных движений, в горле клокотала подступившая кровь. Невероятными усилиями он выдавил из себя одно только слово; и торопился, боясь, что не успеет, сказать второе, более важное.

— Вася? — переспросил Сергей.

У Андрея не было возможности подтвердить, он с трудом опустил веки и снова поднял их.

— Кто он такой? Твой приятель? Как его фамилия?

Ствол пистолета снова уперся в рану, Сергей отчаянно пытался возвратить Андрея к жизни, хотя бы на несколько секунд, чтобы услышать еще одно слово. Он и не подозревал, что Яцкевич мог развязать язык, оказалось наоборот, но, слава богу, рассказал не кому-то из команды. Хотя в данной ситуации это не имело принципиального значения.

— Как его фамилия? — он опять прикрикнул, впившись глазами в партнера.

И Андрей сделал последнее в этой жизни, вытолкнув в лицо Бельчонка длинное слово.

Сергей нахмурился и покачал головой: вряд ли существует такая фамилия, скорее всего кличка. Он не сомневался, что Андрей говорит правду, подступившая смерть сделала его безвольным. Он продолжал смотреть на Яцкевича, с удивлением увидел, как дрогнули губы Андрея — будто в улыбке.

Андрей действительно улыбался. Но улыбка быстро сошла с его губ. Он стал быстро замерзать, уже знал, что больше не вздохнет, и воздух, ставший вдруг тяжелым, осел в легких и надавил с невыносимой силой, тело постепенно деревенело, судорогой свело ноги, затем резко отпустило — ноги дернулись. Словно вода, тяжело вышел изо рта воздух, а по телу зябко прошла дрожь.

Яцек умер.

66

Джип "Киа спортэйдж" 1993 года выпуска Олег приобрел в московском автосалоне "Трейд-плюс". Корейский внедорожник произвел на него самое благоприятное впечатление. Беспристрастные цифры на спидометре показывали, что джип пробежал сорок пять тысяч километров, но, глядя на идеальное состояние кузова и такой же безукоризненный комфортный салон, верилось в это с трудом. Понравилась и цена: всего девять тысяч американских долларов. Олег купил эту машину не задумываясь и в течение полугода ни разу не пожалел о покупке.