Убить в себе жалость - Нестеров Михаил Петрович. Страница 99

Он еще ближе склонился над телом бандита, спиной чувствуя десятки устремленных на него глаз, но не оборачивался.

Тетерин умирал долго, делая короткие вздохи и выдохи. Грач продолжал сидеть на корточках, не сводя глаз с умирающего.

Толпа зевак росла на глазах, они все ближе подступали к гаражу, кто-то сказал, что уже вызвали "Скорую" и милицию. Прибывший во главе наряда милиции старший лейтенант, оглядев место происшествия, спросил:

— Что случилось?

— Не справился с управлением, — отозвался Грач. — Права только недавно купил.

Милиционер усмехнулся.

— Вы знакомы? — спросил он Грачевского, наклоняясь над трупом.

— Близкие друзья. — Он бросил взгляд на врача из подъехавшей "Скорой помощи". Тот пощупал сонную артерию на шее Тетерина, приоткрыл веко, определяясь по зрачку, и отрицательно покачал головой, посылая этот жест старшему наряда.

— Понятно, — констатировал тот и перевел проницательный взгляд на Грачевского: — Похоже, ваша дружба закончилась.

Грач улыбнулся одной половиной лица.

Громко лязгнул замок. Насколько позволял стопор, открылась дверь камеры.

— Грачевский Владимир Иванович, — выкрикнул продольный, — на выход.

Грач поднялся со шконки и вышел в тюремный коридор. Не дожидаясь приказа, встал лицом к стене, заложив руки за спину, и простоял так, пока контролер закрывал дверь и на скорую руку обыскивал.

— Прямо, — поигрывая ключами, служащий тюрьмы в погонах старшего сержанта и в возрасте генерал-полковника шел в шаге от обвиняемого. — Стой.

Грачевский остановился у двери, ведущей на лестничный марш. Он верно предположил, что его ведут на допрос к следователю: камеры для этих целей находились на первом этаже следственного изолятора, самая паршивая — примыкающая к отстойнику, в ней постоянно воняло мочой.

В камере, где вторые сутки парился Грачевский, содержалось сорок подследственных — на тридцать коек это приемлемо. Дежурный помощник начальника следственного изолятора, проработавший в этом заведении около пятнадцати лет, два дня назад встретил Грачевского как родного.

— Ба, Грачик собственной персоной! А я смотрю — ты или не ты. Надолго к нам?

— Пока не надоем, — откликнулся Грач, пожимая руку дежурному.

— Ну, значит, сидеть будешь вечно. — ДПНСИ проводил подопечного в привратку, а сам занял место за столом. Поглядывая на Грача, наклонившегося к зарешеченной амбразуре привратки, порылся в журнале. — Володь, люксовых номеров нет, устрою тебя в шестьдесят восьмую, там человек сорок, не больше. Ну, как там на воле? — тюремщик мастерски изобразил на лице тоску. Казалось, еще немного, и он натурально заплачет.

Они проговорили минут десять, после чего Грача, на сей раз минуя отстойник, отконвоировали в "шесть-восемь".

— … Вперед, — они прошли пролет и остановились у очередной двери. Снова прямой коридор, справа — служебные помещения, камеры для допросов, выход на тюремный двор, а слева — караульное помещение, комната для свиданий и контрольно-пропускной пункт, для простоты называемый проходной. — Налево… Стой. К стене.

Грач не ожидал, что его проведут в комнату для свиданий — рановато пока, и он думал, кто бы это мог быть… Мать вряд ли пустят.

Его провели в конец длинного стола, где в ряд стояли шесть телефонных аппаратов. Заключенных от посетителей отделяла стена из толстого плексигласа.

Грачевский сел на стул, осматривая посетителей.

Завидев его, напротив сел представительный мужчина лет сорока и взял в руки трубку. Кивая, он поздоровался и обнадежил Грача:

— Не бойся, я не кусаюсь.

— Да и я не лаю, — отозвался Грачевский, зная уже, с кем разговаривает.

— Это ты припечатал моего парня к гаражу?

— Понравился отпечаток? — Грач с видимым превосходством и пренебрежением смотрел на человека, который считал себя вором в законе.

— Понравился, — невесело усмехнулся Курлычкин и подозвал к себе парня, которого Грач узнал с первого взгляда. — Посмотри, Максим: этот человек помогал Ширяевой?

Максим подошел ближе, хотя и на расстоянии узнал Грачевского. Они недолго смотрели друг на друга, отрицательно покачав головой, Максим ответил отцу:

— Нет, это не он.

Не он…

Пожалуй, другого ответа от сына Курлычкин и не ожидал. Да и не пошел бы лично выяснять, если бы не Максим, единственный человек, который мог опознать помощника Ширяевой. Да еще понятия перед своими же обязывали проявить инициативу и заботу, отдать что-то наподобие предпоследней дани ушедшему товарищу. Даже предварительно все было готово в тюрьме: карцер для Грача, в котором он проведет последний в своей жизни день, и люди Курлычкина в "люксовой" камере уже предупреждены и наготове…

— Пап… — Максим тронул отца за плечо. — На два слова.

Они отошли в сторонку, Курлычкин дал знать сопровождающему, что свидание еще не закончено.

— Пап… Я знаю, ты многое можешь, сделай для меня одну вещь.

Они проговорили около двух минут, Грач не сводил с Максима глаз, вспоминая, как брали они его с Валентиной, везли в деревню, сажали в погреб…

Курлычкин так и не вернулся к телефону: сделав знак капитану, они вышли из комнаты. На пороге Максим обернулся и отрицательно покачал головой. "Я сделал все, что смог", — говорили его глаза.

Курлычкин не стал разжевывать сыну, что он не один, у него друзья-товарищи, его не поймут и так далее. Можно объяснить его поведение с судьей — по большому счету, это его личное дело, но вот что касается других…

Сам он в короткий срок мог не только вытащить помощника Ширяевой из тюрьмы, но и замять это дело, не доводя до суда. Подумал о том, что стал мягкотелым, виной тому усталость, самое время отправиться на отдых, провести месяц-другой на морском побережье. Поможет — по себе знал.

Избегая ненужного ропота в бригаде, необходимо стать самим собой, забыть все, что было до этого дня.

И Максим забудет. Достаточно поверхностного анализа, чтобы понять следующее: оставь в живых Грачевского, и Максим с чувством пресытившегося человека будет помнить о нем дольше, нежели о мертвом. Для этого необходимо сказать сыну правду, что у помощника Ширяевой остались считанные часы. Однако оставил все как есть — просто отказал сыну в просьбе. Может быть, до Максима дойдет слух о том, что Грачевский повесился в камере, но опять же пройдет время. И вообще, не стоит забивать этим голову.

Грача перевели в карцер, перед этим он в полном одиночестве около часа провел в прогулочном дворике.

Карцер представляется многим тесным помещением. Во многом это соответствует действительности, но в карцере есть откидной стол, нары, умывальник, унитаз, есть и место, чтобы сделать от стены до стены пару-тройку шагов. Порой в такое помещение сажают для профилактики до двадцати человек — на час-полтора, больше в непереносимой духоте не выдержать.

Грач гнал от себя ненавистный образ Курлычкина, старался думать о матери. Он догадывался, почему его не отвели обратно в камеру, а посадили в карцер, предварительно, как собаку, выгуляв во дворике.

Он ждал своего конца с минуты на минуту, вздрагивая при каждом звуке. Невозможно настроиться на смерть; а тесное помещение, в котором он содержался, виделось ему камерой смертников.

Он чувствовал, что где-то совсем рядом готовы к работе люди Курлычкина. После полуночи продольный откроет им дверь и впустит в карцер. В своей камере "киевляне" гадить не станут — это святое. Продольный мог поступить "официально", например, подсадить в карцер к Грачевскому пару "разбушевавшихся" заключенных, однако постарается избежать лишнего шума и проводит подследственных "киевлян" тихо.

Он не ошибался: двое из шести подследственных были готовы к работе и ждали двух часов ночи, когда на смену заступит свой контролер.

Незаметно для себя Грачевский уснул, проснулся от лязга замка. Он напрасно настраивал себя на то, что сможет встретить убийц достаточно спокойно, — сердце готово было выпрыгнуть из груди, и Грача крупно трясло. Он не мигая смотрел на открывшуюся дверь. И ничего не понял, когда продольный громко скомандовал: