Твари в пути (СИ) - Торин Владимир. Страница 79

Джеймс собрался с духом и принялся подпевать, чувствую себя при этом невероятным болваном.

Сэр Норлингтон, в свою очередь, прекрасно знал, что Джеймс помнит эту балладу, ведь еще в самом начале их совместного пути, когда голова его была сплошь лыса, а борода представляла собой переплетение паутины, молодой рыцарь имел глупость напевать ее себе под нос на тракте. Когда же это было?! Кажется, добрых сотню лет назад — столько всего с того времени случилось…

.

А «имел глупость» Джеймс потому, что ворчливый и сварливый старик как раз из-за этой баллады впервые к нему придрался. Хмурясь и морщась, с видом, как будто его рот набит дождевыми червями, сэр Норлингтон начал осуждающе разглагольствовать: «Сэр Мур Лоргайн затеял великое дело, имея целью возродить паладинство, — говорил он с нескрываемым презрением и к самому упомянутому великому магистру, и к Джеймсу, который поет о нем баллады. — Но вот, что печально: именно поход Меча обернулся закатом для того самого паладинства. Немногие рыцари вернулись обратно, слишком велики были потери, а достигнутые цели — призрачны. В конечном итоге все захваченные ими земли достались некромантам. Ронстрад ничего не выиграл от того похода, но лишился своих лучших мечей и самых храбрых сердец. Хуже того — он лишился тех, кто мог воспитать истинную суть рыцарства в молодых сквайрах. Целое поколение рыцарей сгинуло в одночасье…».

Молодой рыцарь пытался спорить, будучи еще не знаком с непреклонным характером спутника: «Но ведь осталась же память! — восклицал Джеймс. — Заветы магистра Лоргайна и по сей день ведут рыцарей. То, что его орден спустя годы был извращен и пал во тьму, ничуть не умаляет святости самогò великого праведника!». На что старик ответил: «Пусть сейчас мои глаза плохо видят, но так было не всегда…  — сэр Норлингтон говорил со злостью. — Сэр Мур Лоргайн был ослепленным, упрямым, не желающим принимать ничьи советы фанатиком. Поверьте, я знаю, о чем говорю, и мне горько видеть, как его славят. Именно на нем лежит основная вина за поражение, но при это именно его треклятое имя было поднято на стяг после смерти, и именно его помнят потомки. В то время как многие другие, гораздо более достойные славы рыцари сложили головы по его вине и совершенно забыты…  Все знают эту бансротову балладу…».

Тогда Джеймс не нашел, что ответить. А сейчас… он даже не стал бы спорить. Он признавал, что строки в этой балладе, чего греха таить, были весьма высокопарными. И об идеалах в них говорилось высокопарных. К тому же, Джеймс понимал: сэр Норлингтон неслучайно о ней вспомнил — должно быть, решил преподать ему очередной урок. Разумеется, сейчас молодой рыцарь, пережив боль, плен, обман и предательства, окунувшись в грязь Терновых Холмов с головой, несколько изменил свое отношение к излишней торжественности и рыцарскому самопожертвованию, сиречь претенциозному самоубийству, если переводить с языка сэра Прокарда Норлингтона. А старозаветный паладин решил, видимо, показать своему молодому товарищу разницу между ним теперешним и ним тогдашним, не иначе. Нашел время, что сказать…

Старозаветный паладин оборвал пение так резко, что молодой рыцарь даже вздрогнул.

— Что вы?…  — начал было Джеймс.

— Тихо! — Сэр Норлингтон предостерегающе поднял вверх указательный палец. — Кажется, я его вижу. — И предусмотрительно перейдя на шепот, добавил: — За нами наблюдает трау. Осторожно поверните голову и взгляните вон туда… в тени алькова, на стене справа — видите?

Джеймс посмотрел в указанную сторону и действительно сумел различить в каменной кладке пару темно-синих глаз, внимательно наблюдающих за ними. На мгновение их взгляды встретились, и Джеймс невольно вздрогнул.

Взяв себя в руки, молодой рыцарь осторожно шагнул в сторону необычной стены:

— Почтенный господин трау, — позвал он, — не будете ли вы столь любезны, чтобы открыться нам, коль уж вы здесь?

Сэр Норлингтон хотел что-то сказать, но передумал — он прекрасно понимал, что нет ничего хуже, чем демонстрировать незнакомым существам отсутствие согласия между собой. Потому он просто отошел в сторону, предоставив Джеймсу вести переговоры. Тем более что трау уже показался на свет — непосредственность молодого рыцаря и манерное обращение явно подкупили его.

Сначала из стены показалась изящная скрипка вишневого цвета, висящая на ремне, затем — серый, под цвет камня, плащ, на котором инструмент был закреплен, а затем уже все существо покинуло свое укрытие, выйдя спиной вперед. Незнакомец был высок и строен, он был облачен в одежды, будто сшитые из множества лент. Его иссиня-черные волосы струились по плечам, очень длинные и изящные пальцы правой руки сжимали тонкий смычок, левая ладонь при этом предостерегающе лежала на рукояти кинжала-трезубца, висящего на поясе. Трау робко озирался, в его огромных темно-синих глазах застыла неуверенность.

Полностью выйдя из стены, которая, как и прежде, выглядела непроницаемой, пришелец развернулся к рыцарям лицом и заговорил; его трепещущий голос выдавал немалое волнение:

— Позвольте представиться, Роффе, сын Руффе, сына Руфуса, сына… впрочем, мое полное имя будет для вас слишком долгим, — с некоторым сожалением в голосе произнесло существо: очевидно, что если бы трау заговорил с другим трау, то мог бы произносить свое имя часами, перечисляя всех предков до самого основателя рода. После чего терпеливо и невозмутимо выслушал бы полное представление с другой стороны.

— Джеймс Доусон, паладин ордена Священного Пламени, к вашим услугам, — представился рыцарь. — А это мой спутник, почтенный сэр Прокард Норлингтон.

Трау слегка поклонился и демонстративно убрал руку с кинжала:

— Ваши слова были учтивы, добрые господа, чего нельзя сказать о вашем пении. Мне горько просить вас замолчать, но я вынужден это сделать, как и поинтересоваться, кто вы, и какими путями попали сюда, где не место существам с теплой кровью.

Джеймс вежливо поклонился в ответ и вдруг почувствовал, как его сердце будто кольнули иглой. Он непроизвольно поморщился, отмечая странное ощущение, которое, по всей вероятности, вызвало присутствие трау. Это было, как внезапно появившийся страх преследования, ощущение того, что где бы ты ни остановился, ты будешь в опасности, что где бы ни заснул, уже не проснешься, и что бы ты ни съел — все отравлено.

Джеймс бросил короткий взгляд на сэра Норлингтона — старозаветный паладин хмурился, но выглядел при этом не раздраженно, а печально: словно вспомнил о незавершенном деле. Это подтверждало предположения молодого рыцаря.

Трау при этом выглядел скорее заблудившимся, чем представляющим угрозу. Он покусывал губу, а его длинные острые уши едва заметно шевелились, будто он вслушивался в подземные звуки и выискивал опасность для себя. Только лишь теперь Джеймс как следует разглядел нового знакомого.

Роффе, хоть отдаленно и походил на человека, но при ближайшем рассмотрении в нем нельзя было найти ничего людского. Скорее он походил на эльфа, лицо которого растрескалось из-за излишней эмоциональности и переживаний. При этом, очевидно, он был молод (как для трау), в нем проглядывали черты детской простоты и бесхитростности. При этом он влиял на собеседников, вселяя в них мрачность и беспросветность, вероятно, неосознанно, и подобное было лишь частью его природы.