Государь революции (СИ) - Бабкин Владимир Викторович. Страница 46

Кутепов словно прочел мои мысли:

— И все же, в связи с чрезвычайными обстоятельствами, я бы вызвал дополнительно роту Георгиевского полка, якобы для смены роты, которая из Кремля должна отправиться в казармы на отдых. Но сменяемых пока бы не выводил.

— Ну, под таким соусом — можно.

— И вообще бы на завтра отменил все увольнительные и отпуска, привел бы устойчивые части в столице в полную готовность.

— Хорошо. Я распоряжусь.

Как не хотелось бы не устраивать демонстраций силы, не будоражить зря народ, но тут попробуй угадай ту грань, за которой беспечность превращается в смертельную глупость, или угадать ту степень паранойи, которая вырывает события из под контроля, превращая их в Кровавое Воскресенье. Эти три дня я считаю самыми опасными во всей недолгой истории моего царствования. Если полыхнет, то Февральские события и Мартовский мятеж покажутся невинной шалостью. А Февраль моей истории случился, в том числе, и потому, что власть не продемонстрировала твердую и решительную силу.

— Вот что, Александр Павлович, дайте команду моему Конвою, полку Кремлевских Гренадер и Собственному пехотному полку быть готовыми выступить на Императорский смотр на Красной площади. Но на смотр быть готовым выступить по боевому расписанию, в том числе и с боевыми патронами.

— Когда?

Когда. Да, это самый сложный вопрос. И никакая разведка мне не сможет дать ответ на этот вопрос. Мы можем, а точнее, я могу, лишь строить предположения, поскольку никто не может спрогнозировать реакцию толпы на известие об убийстве посла в Париже, на известие о "Ста днях для мира", на известие о Червищенской катастрофе. Три дня и три известия. По одному в день, и каждое из них может перевернуть все с ног на голову и взорвать перегретый котел общественных настроений в России вообще и в столице в частности. Точнее, в каждой из столиц.

Да и чем мне помогут мои аналитики, если о возможности Червищенской катастрофы они ни сном, ни духом? А это событие может вообще обрушить все.

— Пока не могу сказать, Александр Павлович. Пусть будут в постоянной готовности. Возможно даже придется устраивать смотр по частям. Может придется устроить нечто типа дефиле Дикой дивизии по Бульварному кольцу.

— Может объявить какой-нибудь праздник? И под эту марку подвигать войска по городу?

— Может быть. Надо подумать. И дайте приказ полковнику Шулькевичу передислоцировать мой Собственный бронедивизион в Кремль. Только пусть не двигаются по улицам всем составом сразу, это будет совсем уж перебор. Не привлекая особенного внимания, в разное время, по разным улицам, в разные ворота Кремля по одной бронемашине за раз.

— И пушечные?

— Все.

Кутепов козырнул и удалился.

Что ж, напряжение нарастает и это чувствуют все мое окружение. Уверен, что я знаю не обо всех подготовительных мероприятиях, которые скрытно проводят мои подчиненные. Иной раз эти мероприятия попахивают просто паранойей. Так, например, Климович совместно с профессором Стеллецким лично и спешно проинспектировали старый подземный ход из Кремля в Дом Пашкова. Их доклад ввел меня в изумление, честно говоря. Так оказалось, что считающийся аварийным подземный ход оказался не таким уж и аварийным! Выяснилось, что во времена Александра Второго были тайно проведены работы по укреплению перекрытий и сводов туннеля, а сам тайный ход оказывается, не заканчивался в нынешнем Доме Правительства, а имел ответвление в старый особняк на углу Воздвиженки и Моховой, в котором располагалось скромное учреждение, именуемое архивом МИДа. То есть, достаточно протянуть туда электричество и я получу возможность покидать Кремль незаметно для посторонних, выходя "на поверхность" как раз на том самом месте, на котором в мое время располагалась Библиотека имени Ленина. Так что, чудеса еще случаются!

Но сам факт такого исследования указывал на то, что уровень паранойи достиг максимальных значений и Климович на полном серьезе готовит вариант моей эвакуации из Кремля. А убийство посла в Париже лишь плеснуло масла в огонь всеобщего напряжения.

Я кивнул Климовичу, и генерал пропустил спешащего ко мне Суворина.

— Какие новости, Борис Алексеевич?

— Все крупные газеты Москвы и Петрограда печатают экстренные выпуски в связи с убийством нашего посла в Париже, так что к вечеру новость станет общеизвестной.

— Вижу, вас гложут какие-то сомнения.

Министр информации поклонился.

— Да, Государь. Не слишком ли мало времени мы отводим на пропагандистскую кампанию в связи с убийством посла? Хорошо бы дня два-три тему помусолить для вящего эффекта. Но если мы уже завтрашним утром выпустим "Сто дней для мира", то эффект будет смазан и мы не сможем многое из истории с послом выжать. Возможно, следует отложить публикации по мирной инициативе хотя бы на пару дней?

Я и без Суворина это все понимал, но видел проблему и контекст значительно шире. Завтра утром мы должны дать это в прессу, тем более что в иностранные столицы новость по официальным каналам уже ушла. Причем, для меня важнейшие адресаты находились отнюдь не в Лондоне и Париже.

— Нет, Борис Алексеевич, новость должна прогреметь обязательно завтра утром. Как там американские журналисты? Нет накладок?

— Все в порядке, Ваше Величество, через два часа в Екатерининском зале. Я подготовил основные тезисы вопросов, которые могут быть заданы, а так же некоторые варианты ответов, если на то будет ваша милость.

— Хорошо, я посмотрю. И вот что, Борис Алексеевич, исхитритесь, как хотите, но обеспечьте мне предельно жесткую работу военной цензуры в ближайшие дни. Никакие вести с фронтов не должны попасть в прессу в ином виде, кроме официальных сводок, а сами сводки только через мое личное утверждение. Никаких рассуждений и комментариев в прессе. Грозите чем хотите — закрытием газет, поголовным арестом, отправкой на фронт или на каторгу, расстрелом, чем хотите, но ни одной буквы о возможных проблемах на фронте не должно просочиться в прессу.

— А могут быть такие проблемы?

— Проблемы могут быть всегда, — отрезал я, — но нам они сейчас особенно ни к чему.

— Понимаю. Сделаем.

— Константин Иванович!

Генерал Глобачев подошел ко мне.

— Слушаю, Ваше Величество!

— Начиная с сегодняшнего дня на неделю переведите полицию на усиленный режим несения службы. Отменить все выходные и прочие отпуска. Это касается Москвы, Питера и Киева. Имейте в виду, что сегодня вечером газеты опубликуют новость об убийстве посла в Париже. Я не исключаю каких-то стихийных демонстраций и прочих эксцессов. Возьмите под усиленную охрану дипломатические учреждения Франции, а заодно и Британии.

— Понял, Ваше Величество. Сделаем.

ПАРИЖ. ПОСОЛЬСТВО РОССИЙСКОЙ ИМПЕРИИ. 19 марта (1 апреля) 1917 года.

— Проклятье!

Мостовский отложил на стол бумагу. Что ж, все пошло не так. Черт возьми! Совсем не так!

Гибель посла стала для Мостовского настоящей катастрофой, которую никто не мог предвидеть. Да и кто мог предположить, что кто-то (КТО?) так быстро среагирует на арест генерала Иванова? Да так, что пойдет на нападение на посольскую машину, да и еще и с самим русским послом внутри? А ведь эта инициатива Извольского встретила горячую признательность со стороны Мостовского, которому казалось, что они так будут гарантированы от непредвиденных вмешательств со стороны французских властей. Но чтобы "непредвиденное вмешательство" было вот таким?

Разумеется, многочасовой допрос вскрыл некоторые весьма пикантные и щекотливые подробности относительно участия посольств Великобритании и Франции в мятеже 6 марта и их роли в подстрекательстве к перевороту, но, на самом деле, знал Иванов про эти дела не так уж и много, общаясь в основном с российскими заговорщиками. Вот про них, да, он рассказал много всего и всякого, обозначив довольно широкий круг участников мятежа и им сочувствующих среди генералитета, а, в особенности, высшей знати Империи. А вот про ту же Францию новым было разве что бегство генерала во французское посольство и показания, которые он охотно давал в обмен на убежище и нелегальный вывоз из России в Париж.