На одинокой дороге (СИ) - Седов Константин. Страница 40

Эрик, наполовину высунувшись из бассейна, тяжело дышал и ошалелым взглядом проводил убегавшую. Перевел взгляд на руку. Да это и не укус даже. Так, царапина. Испугался просто.

Он вылез, посмотрел в направлении, куда убежала тварь и пробормотал:

— Вообще-то «спасибо», сказать должна. А то бы к остальным присоединилась, — и ткнул укушенным пальцем в сторону скелетов.

Поверхность озера была полностью скрыта плотным недвижимым разноцветным ковром лепестков. Музыки тоже не было слышно. Всё? Закончился морок? Или Эрик своим воплем и здесь всех распугал. Кто бы его не укусил, сейчас был невидим. Да и хай с ним.

К мокрым ногам цеплялся песок, но Эрик упрямо двинулся дальше. На север! К проливу. Большая часть пути, можно с уверенностью сказать, пройдена.

Глава 13

Первый обед на «Канари» закончился для Курти неудачно. Его вырвало, и он долго стоял, свесившись за борт, тяжело дыша и отплевываясь. Хуже всего, что это произошло на глазах боцмана и кока. Если первый решил, что Курти укачивает и крепко выругался в сторону сухопутного салаги, то второй решил, что Курти не по вкусу его стряпня и крепко на Курти… нет, не обиделся. На кораблях не обижаются. А люто возненавидел. Курти это понял во время ужина. Желудок малость поокреп и весь оставшийся день Курти ждал, когда им снова выдадут еду. Собственно, он только об этом и думал. Не уместившаяся в желудке ячменная каша с солониной, оставила после себя послевкусие, которое Курти чувствовал весь день.

День, надо сказать, был трудный. Никто ему поблажек не делал и скидку ни на неопытность, ни на возраст он не получил. Как только он вступил на корабль, его тут же отправили в трюм к помпам — откачивать воду. Работал, в пропахшем мокрым деревом трюме, один и, несмотря на свою выносливость устал. Один из матросов понаблюдав за ним, «подбодрил» его:

— Это еще что. Первый день плавания. Швы пока крепкие. Вот через пару недель ты здесь полдня проводить будешь.

Затем Курти драил палубу, терпя тычки и насмешки от матросов, которым все время мешал. Отпихивали они его беззлобно, привычно, как будто камешек с дороги.

Самому Курти больше всего мешала качка, к которой он никак не мог приноровиться. А качало корабль нещадно. Курти привычно возивший тряпкой по дереву, не мог научиться твердо держатся на ногах.

Все время наблюдавший за ним боцман, рявканьем комментировал любые его действия и грозивший «дать линьков», неожиданно смягчился и почти нормальным голосом пообещал, что у него, салаги, «морские ноги» еще вырастут.

К ужину Курти был полностью вымотан. Когда кок вместе с бачковыми вытащили на палубу казан и стали раздавать еду, паренек пристроился к самому концу очереди, терпеливо ожидая своей порции. В этот раз никакой солонины не было лишь маленькая миска гороха. Плохо проваренную желто-зеленю бурду снабжали огромным, в ладонь размером, сухарем, твердым как камень и такой же толщины.

Когда подошла очередь Курти, кок насмешливо бухнул ему половником гороха, кинул сверху сухарь, сунул в руки и стал закрывать казан крышкой.

Курти держал в руке миску и удивленно спросил:

— А ложка?

— А у тебя ложки нет, что ли? — наигранно удивился кок? — вот обидно-то как! Я тебе ничем помочь не могу. И у меня нет! — И тут же спохватился — а нет, у меня-то как раз есть и похлопал себя по поясу. Широкий живот перетягивал грязный шелковый пояс и удивительно, как он не лопался. Пояс, не живот… хотя и то, и то удивительно. За поясом, помимо ложки примостился необъятных размеров тесак, два ключа свирель. Он еще и играет? Или это боцманская дудка? Неважно — ложки нет, не предвидится, и не станешь же кому-то жаловаться. Такого позорища ему никогда не забудут. Да и не в правилах это Курти.

— Вы играете? — поинтересовался Курти.

— Твое какое дело? — сквозь зубы ответил кок, приноравливаясь поудобнее ухватить казан за ручку.

— Никакого — пожал плечами Курти, — музыку люблю, — … осторожнее, перевернется…  — он переложил миску с горохом в левую руку и заботливо поддержал казан.

— Да отвали ты, желторотый — буркнул кок.

— Хорошо — Курти повернулся к нему спиной и воткнул в кашу, вытащенную у кока из-за пояса ложку, — помочь хотел.

Никаких помещений для приема пищи им не полагалось — это только офицеры столовались в кают-компании. Казан вытаскивали из камбуза на палубу и раздавали еду у бизань-мачты. Матросы рассредоточивались по палубе и ели, скрестив ноги, где кому привычно.

А ведь это пинас — довольно большое судно. Курти слышал, что-то про кубрики, где по идее должны спать матросы, но как выяснилось — это бывает только на военных кораблях, к коим матросы торгового флота относились с крайним презрением. Сами эти корабли называли «бабушкиными тапочками» и тщательно избегали службы на них. Хороший моряк, туда не попадет, во-всяком случае, по собственной воле, если вербовщики не затащат — силой или по-пьяни. Платили там мало, а дисциплина гораздо жестче, чем в торговом флоте, хотя и здесь, как успел убедиться Курти, далеко не вольница — боцман откровенно свирепствовал, пару раз хлестнув нерадивых матросов самой настоящей плеткой. Те принимали удары покорно, безо всякой попытки огрызнутся, чувствовалось, что для них, что для боцмана это рутина.

Так, что и спали, и ели кто, где придется, и все на палубе. В южных широтах это было даже плюсом, если конечно не попасть в сезон дождей, но на Севере! Хотя моряки люди привычные, умело закутывались в широкие овчинные одеяла, грязные, но теплые и бед не знали. Сама мысль о том, что матросу можно разместиться где-то внизу, была нелепа. Внизу груз! Это ради него затеяны все плавания. А матрос и так привычный.

По поводу груза. «Канарини» несмотря на то, что был торговым кораблем, имел по восемь кулеврин с каждого борта. Курти драил среднюю палубу и видел, как Лукас с двумя матросами возился с замком на широкой двери одной из кают. Когда Лукас открыл дверь, Курти увидел неглубокую комнатку, с аккуратно разложенными на полках блестящими кирасами, капеллинами и парой изящных морионов с опереньем. С другой стороны, были не менее аккуратно уложены палаши в ножнах, абордажные топоры, серпы для резки снастей, короткие тонкие кинжалы, один из которых Лукас вертел в руках и назвал кортиком и множество коротких пик. Колющих и режущих предметов было гораздо больше, чем кирас и шлемов, так, что предназначались последние не всем. Впрочем, Курти ничуть не удивился тому, что увидел. Пиратство на северных торговых путях было обыденностью и ни один серьезный корабль, без оружия в море не выходил. Несерьезный, впрочем, тоже. Отношение к оружию было соответствующее. За кулевринами тщательно ухаживали, Курти запретили к ним подходить. Чтобы влага не попала в ствол их не мыли и тщательно кутали в парусину. Бортовые порты неизменно закрыты. Хотя, по словам того же Клеона, «от этих колокольчиков, в бою толку мало — если только пират слепой и идиот одновременно, подойдет прямо под них. Вот ярдов с десяти они попадут, может быть. А в морском бою все и всегда решает абордаж. А там смотреть надо у кого меч длиннее, да храбрости больше». Каждый «колокольчик» весил не менее трех тысяч фунтов. Тщательно уложенные в громоздкие лафеты, они выглядели устрашающе. Впечатление мощи усиливали сложенные в ящиках каменные и чугунные ядра, но Клеону, надо полагать, виднее.

Скрестив ноги и прижавшись спиной к борту Курти устало выдохнул. А ведь это еще не все. После ужина в воронье гнездо. Что вечер он проведет там, ему сказали, когда он только на борт поднялся. Сейчас ему эта перспектива не казалась такой уж страшной — просидеть несколько часов, без дела, смотря по сторонам — да это отдых.

Гороха мало, проварен плохо, но елось с удовольствием и несмотря на то, что он бы в море — холодно не было. Выданная куртка была перелатана, косо ушита в поясе — из-за чего правый бок временами оголялся, длинные рукава сползали по кончики пальцев. Но теплая, а рукава Курти каждые несколько минут подтягивал. Неудобно, но терпимо. Главное вдали от Зуба, Шмяка, Бена и прилагающихся к ним прелестей — побоев, перспективы потери руки.