На одинокой дороге (СИ) - Седов Константин. Страница 9

— Да и черт с ним. Чего жалеть вора-то? — Бьорн не понимал, с чего вдруг у дяди проснулась жалость.

Дядя, тем временем, повертел в руке золотой, аккуратно переместил его себе в карман и продолжил:

— Да и сам посуди, придет сюда Зуб, расшумится, назовет украденные деньги уликами и заберет. Пока разберется, что это мои деньги, что они за украденный у меня хлеб. Нужен он здесь такой шумный? Вот скажи?

— Не нужен! — понимающе засмеялся Бьорн.

— Но оставить это дело так мы тоже не можем. Что делать-то с ним?

Бьорн пожал плечами и добродушно ответил:

— Я не знаю, что с ним делать, ты его и так уже неплохо измолотил. Будем надеяться, что этот урок он запомнит. Но глаз с него, конечно, теперь не спущу. Все парень! Кончилась твоя привольная жизнь! А то ишь! Хорошо устроился. И кормят его, и крыша над головой, так он еще и воровать умудряется. Это ж надо было придумать — воровать хлеб, выносить его подельникам на улицу через черный ход! Отработано все, и людей нашел. Наверняка не один человек — один столько сразу не унесет, а то и тележку подгоняют. Это все придумать надо было. Время выбрать пока никто не видит.

До этого момента Курти сидел на полу, смотря в пол. Теперь смотрел на Бьорна. Как-то очень подробно он описывает якобы совершенное Курти. И действительно — куда же делся хлеб?

Шмяк поднялся с корточек:

— И добавить нечего. А отделался парень ты легко. Считай везунчик.

Везунчик все не сводил взгляда с Бьорна.

— Чего уставился?!! — совсем не добродушно рявкнул тот. Потом воровато стрельнул глазами в сторону Шмяка. Тот уже входил в кухню, на пороге обернулся и позвал:

— Бьорн, что стоишь, время обеда, пошли на кухню.

Курти невольно перевел взгляд в ту сторону, откуда через открытую дверь в зал проникали сумасшедшие запахи. Что-то горячее, ароматное, и лук пригорел.

— А ты чего смотришь? Ты моего хлеба уже столько сожрал, что тебя неделю можно не кормить? Да, пожалуй, что неделю будет справедливо. Увижу, что хоть что-то жуешь — забью до смерти. И пол вымой. Вон, все своей кровищей залил — Шмяк удовлетворенно кивнул, довольный принятым решением и пропал в кухне. Бьорн вышел вслед за ним. Хлопнула дверь. Но наваристый сытный запах уже вырвался наружу и заполнил весь зал.

— Пшенная сегодня — тихо сказал сам себе Курти.

Затем на шатающихся ногах поплелся к ведру. Уборки много. Теперь еще и кровь.

Курти не знал и не помнил родителей, не помнил и того момента, когда осознал себя. Самые первые воспоминание — все тот же холод, каменные ступени, выцветшие грязные тряпки и бегающая по влажной грязи лохматая собака. Он хотел с ней поиграть, а она его боялась и пыталась стащить высохший рыбий хребет, который лежал под ногами.

К скошенному храму в низине вела длинная, прямая, начинающаяся далеко за городскими воротами, дорога. Шли к святилищу бородатые низкорослые просители с окрестных деревень. Говорят, когда-то в этих местах жил народ, почитающий богов старого пантеона за способность исцелять все болезни. А уж потом возник город. Но, конечно, в это никто не верил. Эти лесные дикари на создание города разве способны?!

Но слава об исцеляющем храме осталась. К поздней весне, к городу, к храму, тянулись из деревень люди. Оборванные, грязные, с въевшимся, неистребимым запахом копоти. У них были свои, никому кроме них самих не понятные древние боги, и молиться они шли, или как не раз бывало, ползли, к этому храму, где эти небожители располагались. Шли и раздавали нищим мелочь, как велел обычай.

Городские нищие, осведомленные о сроках этих визитов, начинали свою работу еще за стеной. Лесное дурачье видимо неплохо жило, раз могло отдавать деньги оборванцам. Курти помнил нелепые улыбки, идущих к храму идиотов, способных отдавать деньги. Деньги! На которые можно купить еду!!! Сизым, непонятно из чего испеченным хлебом, и водянистой болтушкой, вспоминалось раннее детство. Болтушкой и лохматой собакой.

Охотнее всего лесовики давали милостыню детям. Что-то связанное с их богами, возрождением, весной, новой жизнью. За совсем уж небольшую плату, к весне, «профессиональные» нищие выкупали малышей двух — трех лет у обедневших городских семей. За лето, пока продолжались визиты лесных охотников, нищие «зарабатывали» намного больше. Осенью младенцев в буквальном смысле слова выкидывали, и первые детские трупики появлялись за стеной и на городских улицах уже в конце сентября. Улицы юго-западной окраины называли синими вовсе не из-за цвета домов и заборов улицы. Следующей весной нищие выкупали новых младенцев.

Иногда у тех же семей.

Глава 4

— Слышишь клоун?! Так ты кто?! — спросил Эрик.

Старикан, вроде бы пришел уже в себя, смотрел настороженно, но упрямо. На вопрос не отвечал. Может, обиделся на клоуна, может не привык, чтобы с ним так разговаривали и теперь осваивался в новой для себя роли жертвы и старался придумать линию поведения. Примчавшиеся на шум ребята из команды привязали его к стулу, маленькая лысая голова потешно торчала из большого ему промокшего плаща.

Эрик кивнул Доходяге. Помощник ткнул неожиданного визитера в бок кулаком. Тот беззвучно охнул, еще больше сморщился и болезненно шипя, втянул воздух через рот.

— Гусем зови.

— С чего ты взял, что я тебя куда-то позову — удивился Эрик. А с таким именем дальше кухни и смысла нет звать. И это имя или все-таки кличка?

— Тебе не все равно фраер?

И тут же вновь скорчился от нового удара. Доходяга, потирая кулак объяснил:

— Слушай, Гусь или кто ты там. Вот это тебе сейчас не в обиду было, а чтобы ты сразу понял, что фраера, паханы, сявки и все остальные сидят на парашах, парафинят, держат мазу и творят всю остальную хрень, за пределами порта, но никак не здесь. Здесь у вас даже не второй номер, а двадцатый. Когда разговариваешь с капитаном, то изъясняйся на человеческом языке. Ты с джентльменом удачи разговариваешь.

«Бум-бум-бум» — послышалось с лестницы. Все в комнате, включая пленника, обернулись к двери, запереть которую пираты не удосужились. Пребывающего в нокауте здоровяка тащили вниз по лестнице за ноги, ступеньки пересчитывала голова. Ступеньки высокие, голова энергично подпрыгивала и кивала. Казалось, что крепыш горячо и безоговорочно одобряет все, что с ним делают.

— Нормальное имя у тебя есть? — продолжил Эрик.

— Птух — коротко представился старикан.

— Это ты пернул или имя свое назвал? — вежливо продолжил разговор Эрик.

— Ты спросил, я ответил.

— Подожди. Птух?! Птух, который предпочитает называть себя Гусем?!

— А что?!!

— Нет, ничего. Птух.

Доходяга смеялся.

— И как ты с таким именем до таких лет дожил? В такой-то среде. Хотя да. Ты же Гусь. Птица гордая.

Тихонько стоявший все это время в уголке молодой доктор впервые открыл рот:

— Извините, если это все из-за меня, то…

— Заткнись — Эрик к нему не повернулся — ты здесь не при чем. Я не выношу хамства. Взрослый уже вроде, даже старый, а за языком не следит. Я не злой, но некоторых учить надо. Несмотря на возраст.

— Так ты чего сюда приперся? Что от доктора надо было? — это уже к обладателю птичьей клички.

— Почему было? И сейчас надо. И срочно, — старик опять замолчал.

— Ну?!

— Он после того, как пациентку на операционном столе прирезал, нам должен. Наш пахан его, от её родственников отмазал. Теперь вместо того, чтобы в каталажке сидеть на нас работает.

— Подожди. Как прирезал?

— По пьяне. Операцию делал.

Эрик бросил взгляд на доктора. Тот молча стоял в углу. Поймав взгляд Эрика, глаза опустил.

— А час назад к пахану нашему его племяша привезли. С пером в боку. Хрен его знает, где поймал, но докторишка и понадобился. Вот только времени мало, загнуться его племяш может в любой момент.

— Ясно. — Эрик достал кинжал и подошел к старику. Тот сильнее вжался в стул, в глазах мелькнул ужас. Эрик перерезал связывающие Гуся-Птуха веревки.